В конце концов, думал он, это ведь не последний ее приезд. Если у ее отца есть какие-то дела с королем Иссой, значит, он время от времени бывает здесь. И, может быть, привозит с собой дочь. Эмиль был совершенно уверен, что рано или поздно они с Туве встретятся снова, и терпеливо ждал удобного случая. Уж что-что, а ждать он умел.
- 4-
Церемония коронации и суета, которая неминуемо поднялась вокруг нее, страшно утомили принцессу Алмейду. Нравом она обладала тихим и ровным, предпочитала спокойное и даже однообразное течение жизни и на роль королевской дочери, в общем, не годилась. Но возложенную на нее богами ношу несла с тихим достоинством и смирением.
Терпение терпением, но окончания торжественной суеты Алмейда ждала как божественного благословления. Покончив со всеми своими многочисленными и крайне утомительными обязанностями матери наследника престола, она при первом удобном случае оставила гостей, которые продолжали веселиться и намеревались, как видно, бодрствовать до утра, и удалилась в свои покои, куда немедленно повелела придти и служанке. Она хотела, наконец, сбросить с себя пышное неудобное платье и прилечь.
Сидя перед туалетным столиком в ожидании служанки, Алмейда устало прислушивалась к себе. Весь день ее мучили странные противоречивые чувства, в которых она не могла не то что разобраться, а даже просто определить, в чем они состоят. Теперь, в тишине и покое, она наконец поняла, в чем дело… и расстроилась.
С одной стороны, Алмейда была очень горда за своего старшего сына и очень радовалась за него. Мальчик стал совсем взрослым и к тому же принял на себя сегодня такую нешуточную ответственность! Когда-нибудь, в скором времени, ему предстоит управлять королевством, он станет первым человеком в государстве. Что может быть выше и почетнее такого предназначения! Сам Прайос благословил его сегодня. С другой же стороны, Алмейда не представляла, как Люкка, со своей мечтательностью и неровным, нервным характером, справится с такой огромной ответственностью. Сумеет ли он правильно вести государственные дела? Кажется, он не слишком преуспевал во всех тех дисциплинах, которые в будущем потребуются ему как правителю… Кто поможет ему? Кто подскажет? Не попытаются ли его приближенные, почувствовав бессилие мальчика в делах управления королевством, сыграть на этом, преследуя свои нечистые цели? Алмейду, как мать, очень беспокоили все эти вопросы. Ее убивала мысль, что она ничем не сможет помочь своему несчастному сыну.
Не меньше она волновалась и о втором своем сыне. Упрямец Эмиль крепче телом и духом, чем брат, но он - младший принц, и даже не будь он "одержимым", он никогда не смог бы стать королем при жизни брата. Несомненно, он будет еще более несчастен, чем Люкка. На нем не будет лежать ответственность за королевство и за жизни тысяч людей, но зато дар сделает его узником до конца его жизни. Можно ли представить судьбу ужаснее?.. Как он вынесет пожизненное заточение со своим горячим, жизнелюбивым нравом?
…А сегодня Эмиль выглядел таким бледным, усталым и даже потерял сознание днем!.. Этот ужасный дар, наверняка это из-за него. Дар, который вернее было бы назвать проклятием: он разрушает человека и отрывает его от всех, кто близок и дорог ему… Вот и сегодня вечером, кажется, Эмиль повздорил с братом… Алмейда видела, как сыновья разговаривали посредине зала, не обращая внимания на танцующих, и по лицам их было видно, какой это напряженный и эмоциональный разговор. О чем они могли поспорить прилюдно, позабыв о необходимости сдерживаться и хранить королевское достоинство?
Бедный Люкка и бедный Эмиль! Несчастные мальчики. Оба они оказались не на своем месте и, наверное, именно поэтому так сильно не любят друг друга.
- Ваше высочество!.. - голос подошедшей неслышно служанки заставил Алмейду вздрогнуть. - Прикажете помочь вам раздеться?..
- Да, разумеется, - медленно кивнула Алмейда, вновь превращаясь из опечаленной матери в величественную августейшую особу. - Я хочу лечь, и поскорее.
Снять платье гораздо быстрее и легче, чем надеть его, но все равно процесс это долгий и трудоемкий. Служанка ловко управлялась с петельками, шнурками и крючочками, но Алмейде казалось, что копается она невообразимо долго. От усталости и расстройства она едва не падала на пол и готова была уснуть прямо сидя на скамеечке.
Роскошное платье было, наконец, снято и осторожно отложено в сторону, а плечи принцессы укутал мягкий уютный халат, отделанный по вороту и рукавам пушистым мехом.
- Поторопись же, - устало обратилась она к служанке, которая с гребнем подступила к ее волосам, - иначе мне придется просидеть так до утра!..
В этот самый момент кто-то тихо постучал в дверь спальни.
- Кто там? - недовольно спросила Алмейда, немного повысив голос. Следовало, конечно, послать к двери служанку, но ведь эта девчонка провозится полчаса!
- Это я, мама, - прозвучал в ответ приглушенный дверью голос Люкки. - К тебе можно войти? Я хочу поговорить.
- Входи, - со вздохом ответила Алмейда и целомудренно запахнула халат на груди. Что ж! об отдыхе придется забыть еще на какое-то время, но не гнать же сына… Едва ли мальчик пришел только из сентиментальных стремлений, например, чтобы поцеловать ее перед сном. Что-то у него стряслось. - А ты можешь пока быть свободна, - обратилась она к служанке. - Только не уходи далеко, скоро ты мне опять понадобишься. И не вздумай заснуть!
Служанка ушла, в дверях едва не столкнувшись с Люккой. Принц едва ли вообще заметил ее; он поспешно вошел, пересек комнату и тихо встал за спиной матери. На нем все еще красовалось парадное облачение, тяжести которого он как будто не чувствовал. Массивный венец, почти корона, сидел несколько криво, и выбившиеся из-под него темные пряди беспорядочно падали на лоб. Вообще, вид у Люкки был весьма возбужденный, смуглое лицо горело румянцем.
- Мама, нам нужно поговорить, - повторил он и несколько нервно оглянулся. - Ты одна?
- Конечно, я одна, - неторопливо ответила принцесса, поворачиваясь к нему. - Присаживайся, Люкка.
Люкка тут же устроился на низенькой скамейке, попутно прихватив с туалетного столика матери гребень, который принялся крутить в руках. Этот гребень поглотил все его внимание, как будто он пришел сюда специально, чтобы поиграть с украшением.
- Я слушаю, - мягко напомнила Алмейда, и он тут же вскинул на нее глаза. С удивлением она увидела, что они полны злых, едва сдерживаемых слез, и встревожилась. - Что случилось, сын?
- Мама! - Люкка не удержался и хлюпнул носом, как мальчишка, но лицо у него при этом было злое. - Я должен сказать, что больше не намерен терпеть присутствие Эмиля во дворце! Сегодня он вел себя безобразно. Он стал совершенно невыносим, к тому же он груб и опасен… для всех нас. Так больше не может продолжаться! Его нужно услать.
- Погоди, - примирительно проговорила принцесса, хотя сердце ее екнуло. Не хватало еще этого тяжелого разговора в завершение и без того нелегкого дня. - Вы с Эмилем, кажется, поссорились? Поэтому ты так и говоришь… Точнее, за тебя говорит обида…
- Какая тут обида! - яростно перебил ее Люкка, отшвырнув в сторону ни в чем не повинный гребень. Теперь он принялся сплетать и расплетать пальцы рук. - Ты разве забыла, что он - колдун? А колдуну место в башне! Он же болтается по дворцу и… и… Я не знаю, чего от него ждать! Ты что, не понимаешь, как он опасен?
- Милый, но ведь за ним присматривает Тармил.
- Тармил не может быть с ним каждую минуту! Кроме того, Тармил тоже - колдун. Разве можно ему доверять?
- Но твой дед ему доверяет.
- Дед! - фыркнул Люкка. - Дед уже стар, у него голова не в порядке!
Он явно хватил через край, и Алмейда слегка шлепнула его по губам ладонью:
- Не смей так говорить о своем короле!..
- Но это правда! - Люкка отшатнулся и зло уставился на нее, но голос несколько понизил. - Разве ты не видишь, что дед совсем выжил из ума. Я знаю, это ведь он настаивает на том, чтобы Эмиль оставался тут. Я же считаю, что Эмиля надо услать… как можно скорее… пока он не набрал силу и не натворил бед.
Милосердные боги, с тихой горечью подумала Алмейда, неужто мне придется выбирать между сыновьями? Выбирать, кто останется рядом со мной? Или, вернее, выбирать того, с кем рядом останусь я? Но, боги, это жестоко и несправедливо! Я не хочу… и не могу…
Правда, Эмиль и без того уже отдалился от нее, но она, по крайней мере, могла изредка его видеть. Если же она пойдет навстречу старшему сыну, то никогда, никогда уже больше не увидит младшего. И даже имени его не услышит.
Но что она могла сделать? Она даже ничего не решала… ее слово не значило ничего или почти ничего.
- Но это невозможно, - проговорила она печально и тихо. - Король не позволит ему уехать.
- Вот! - вскричал Люкка и снова злобно хлюпнул носом. - Не позволит! Вот поэтому-то я и пришел к тебе. Дед никогда не послушает меня, - я знаю, он меня не любит, - но он может послушать тебя! Пойди к нему и уговори услать Эмиля. Желательно, поскорее и куда-нибудь подальше, например, на северную границу. Только будь поубедительнее, деда не так просто уговорить, сама знаешь.
Подобный оборот беседы совершенно не понравился принцессе Алмейде, она окончательно расстроилась и даже немного побледнела. Сверкавшие в глазах Люкки злые слезы надрывали ей сердце.
- Нет, - сказала она обессилено. - Я не могу к нему пойти. Я не могу просить его об этом.
- Почему?! - похоже, Люкка действительно не понимал, а не просто делал вид. Ярость и обида застилали его разум.
- Как ты не можешь понять? Эмиль - мой сын, так же, как и ты. И разве я могу…
- Мама! - он вдруг порывисто схватил ее руку и прижался к ней пылающим лбом. - Он уже давно не твой сын! Так как и не брат мне! Богиня забрала его у нас три года назад, и ты должна с этим смириться, как смирился я. Он более не принадлежит к людям, он чужд и враждебен всем нам! Может быть, он даже уже не человек. Разве ты этого не видишь? Дед играет с огнем, и когда-нибудь доиграется. Только вот ему уже будет все равно, он старик, он скоро умрет, а разгребать придется мне!
- Ты говоришь страшные вещи, - невыразимо мучаясь, ответила Алмейда. Свободной рукой она гладила сына по волосам, а он сидел по-прежнему скорчившись, прижимаясь лицом к ее ладони. - Неправильные вещи. Может быть, Эмиль и принадлежит теперь Богине, но никому из нас зла он не причинит. Никогда. Ни за что.
- Но я боюсь его, мама, - прошептал Люкка. - Сегодня он едва не убил меня!
- Убил? Не может этого быть! Думаю, ты преувеличиваешь, милый…
- Преувеличиваю? - он резким движением отбросил от себя ее руку, как минутой раньше отбросил гребень, и поднял лицо. Слезы его, оказывается, высохли, и теперь глаза пылали сухим яростным огнем. - Преувеличиваю?! Так ты, значит, на его стороне? Ты как дед! Готова его защищать! Ну а как же я? Обо мне-то ты подумала? Кто меня защитит?
Алмейда попыталась его успокоить, обнять, утихомирить, как разбушевавшегося ребенка, но он ее не слушал. В эту минуту он уже едва ли владел собой. Вырвавшись из ее объятий и опрокинув скамеечку, Люкка вскочил на ноги.
- Что ж! - крикнул он гневно. - Не хотите взглянуть правде в лицо - дело ваше! Закрывайте глаза, надейтесь на лучшее. Но учтите: этого колдуна я рядом с собой не потерплю!
- Люкка! О Люкка! - горестно вскричала Алмейда, протягивая к нему руки, но он резко отвернулся и быстрым шагом вышел из комнаты, отнюдь не деликатно захлопнув за собой дверь. Алмейда обессилено оперлась локтем на туалетный столик, закрыла лицо руками и расплакалась.
Через несколько дней она все же решилась пойти поговорить с отцом. О чем она собиралась его просить, она и сама не знала: то ли том, чтобы он отослал Эмиля подальше от столицы, то ли, наоборот, о том, чтобы он всеми силами воспрепятствовал этому. А может быть, она надеялась, что король пожалеет ее материнское сердце и посоветует ей, как помирить сыновей.
На последнее, впрочем, всерьез рассчитывать не приходилось. Жалости король не знал, к тому же, его, казалось, вовсе не расстраивал раздор между внуками. Наоборот, он вроде бы как радовался их грызне и с любопытством ждал, кто выйдет победителем. Алмейда не могла этого понять, а он не был намерен объясняться.
Что до остального, Исса сразу понял, что дочь пришла к нему не по собственному почину. Высказался он по поводу этого коротко, но совершенно однозначно:
- Люкка получил корону, и теперь, как видно, думает, что может получить все остальное, что только ни захочет. Ну уж нет! Пока я жив, командовать в королевстве он не станет. И, пока я жив, Эмиль никуда не уедет. Так и передай Люкке, когда он снова прибежит к твоей юбке, жаловаться.
И добавил вполголоса, но с большим чувством:
- Боги, видимо, спят там у себя вверху: допустить, чтобы корона досталась такому слюнтяю!.. Или, может быть, кто-то не вовремя толкнул их под руку?.. Тогда должен найтись и тот, кто эту руку направит, куда нужно!
- О чем ты говоришь, отец? - испуганно спросила Алмейда.
Ей вдруг стало очень страшно. Король же посмотрел на нее с холодным равнодушием и сказал:
- Знаю, ты боишься потерять своих сыновей. Но тебе придется смириться: обоих при себе ты не удержишь. И, возможно, ты потеряешь вовсе не того из них, кого больше боишься потерять.
Все это было совершенно непонятно и пугающе. Король знал что-то, что наполняло его подобной уверенностью, и у Алмейды вновь занялось сердце.
- Что тебе известно, отец? Именем Травии заклинаю тебя, скажи мне! - взмолилась она без особой надежды. Мольбами Иссу было не пронять.
- Ничего мне не известно, - отрезал он. - Жди, молись и учись скреплять свое сердце. Больше ничего я тебе не скажу.
- 5-
В день своего восемнадцатилетия Эмиль решил отложить все свои дела и предаться приятному безделью. Не то чтобы он был так занят в другое время, просто захотелось как-то выделить этот день из череды ему подобных, которые давно слились для Эмиля в один длинный нескончаемый день.
Погода стояла чудесная, солнечная и ясная, и он без сожалений покинул сумрачную спальню и лабораторию с вечно занавешенными плотными шторами, и устроился на траве под своим любимым кленом. Лежать на траве было еще довольно прохладно, земля в середине мая не прогрелась как следует, но это были такие мелочи, на которые и внимания-то обращать не следовало. Эмиль лежал, любовался на не до конца развернувшиеся, молодые и клейкие листики клена, и наслаждался спокойствием и одиночеством. Рядом, забытый, покоился в траве потрепанный томик древней поэзии, который Эмиль прихватил с собой на всякий случай, если вдруг наскучит ленивое и бездеятельное созерцание природы.
Наука наслаждения одиночеством далась ему не сразу. Долгое время его изводила тоска, и он постоянно боролся с соблазном уступить-таки уговорам Тармила и перебраться во дворец, но стоило представить мысленно лицо Люкки или Карлоты - и он вмиг исцелялся и от тоски, и от тяги к человеческому общению. Однако, от этого впору было сойти с ума. Были даже дни, когда, подолгу не видя ни единого человеческого лица и не слыша человеческого голоса, Эмиль начинал сомневаться, не остался ли он единственным человеком в мире. Тогда он посылал зов во дворец Тармилу, чтобы убедиться в том, что эти мысли - всего лишь его фантазии. Только со временем, он начал находить удовольствие в том, что он живет совершенно один, полностью предоставлен самому себе и может обманывать себя такой приятной иллюзией личной свободы.
Сегодня, впрочем, вокруг его жилища было на удивление людно, и его уединение было нарушено трижды - случай редкий, почти невозможный!
С утра пораньше к Эмилю заявился слуга, присланный с приказом вручить ему дары, присланные к дню рождения матерью и отцом. Он притащил с собой укрытый цветастым покрывалом объемистый короб, в котором, видимо, и находились дары; сей короб и был с почтительным поклоном поставлен к ногам именинника.
- Передай их высочествам, что я благодарен и тронут, - довольно равнодушно сказал Эмиль, скользнув по коробу беглым взглядом. Он, впрочем, был удивлен, что мать и отец еще помнят о дне его рождения. Вот Карлота и Люкка прочно забыли, и правильно сделали… Но какие такие подарки они могут ему прислать, ведь они ничего о нем не знают? В прошлом году мама, впрочем, угадала… а вот отец попал пальцем в небо. А, да ну и Безымянный с ними. Эмиль упорно разыгрывал равнодушие, даже от самого себя скрывая, что пренебрежение августейших родичей его задевает.
Он оставил короб там, куда его поставил слуга, и вернулся под клен. Следующие несколько часов он провел в приятной полудреме. Перед его мысленным взором сменяли друг друга воображаемые им картины, в которых обычный человек не смог бы ничего понять, ибо они представляли собой смешение реальности, видимой обычным зрением, с той реальностью, которая предстает перед взором ментальным. Таким грезам Эмиль предавался нечасто; его мысли были всегда заняты другими предметами, в основном связанными с делами магическими, а это требовало определенного сосредоточения и не оставляло места для мечтаний.
Центральной фигурой его грез был некий светлый образ, не оставлявший его в течение двух лет. Эмиль помнил девушку, холодную, сверкающую и чистую, как горный ледник; девушку, с которой он когда-то, в невозможно далеком прошлом, танцевал на балу. Он никогда больше ее не видел (да и, в общем, не надеялся увидеть), но образ ее сохранил как некий наивысший идеал чистоты и света, и обращался к нему, когда уж очень хотел себя побаловать. Кому-то подобное развлечение могло показаться жалким, но только если этот кто-то был обычным приземленным человеком. Любой из ментальных магов прекрасно понял бы Эмиля. Ничто не доставляло ему большего эмоционального удовольствия, чем созерцание всех этих картин, выстроенных вокруг нежного ясного свечения.
В полдень появился второй гость. Это был слуга, в обязанности которого входило накрывать стол в павильоне, где жил Эмиль. Ведь только глупые и необразованные простолюдины полагают, будто магики и колдуны творят себе пищу из воздуха, и благодаря этому живут себе припеваючи. На самом деле, кое-кто из товарищей Эмиля по несчастью был способен на подобное творение, но результат, как правило, не стоил тех сил, что были затрачены на этот процесс. Эмиль, пожалуй, мог бы наколдовать себе обед и ужин, но полагал это ненужной и утомительной возней.
Слуга был вышколен, тих и деликатен. Двигался он так быстро, ловко и бесшумно, что Эмиль почти никогда не замечал его присутствия и даже не помнил в лицо. Впрочем, частенько он вообще отправлял этого малого восвояси - когда бывал особенно занят и не хотел, чтобы его отвлекали чем бы то ни было, пусть даже и едой.