Найти Фанайала оказалось несложно, с учетом того, насколько он оказался похожим на своего брата Массара, Обращенного, вместе с её мужем ушедшего в поход на Голготтерат. Причудливая козлиная бородка, узкое, мужественное, горбоносое лицо, внимательные, глубоко посаженные глаза: все эти черты изобличали в нем сына Каскамандри. Только он один был одет в соответствии с отблесками славы своего отца, голову его венчал золотой шлем, увенчанный пятью перьями, грудь прикрывал блестящая нимилевая кираса, одетая поверх желтой шелковой рубахи койаури.
Покорившись припадку ярости, Эсменет завопила.
- Возмутители спокойствия! Убирайтесь в свои нищие дома! Или я засыплю пустыню костями ваших соплеменников!
Настало мгновение полной изумления тишины.
Фаним громко расхохотались.
- Ты должна простить моих людей, - громко произнес падираджа, преодолевая последствия нахлынувшего и на него самого приступа веселья. - Мы, фаним, позволяем своим женщинам властвовать в наших сердцах и… - он с насмешкой покрутил головой, подбирая слова - и в наших постелях.
Вокруг и позади него послышались новые хохотки. Он огляделся по сторонам с лукавой и по-мальчишески открытой улыбкой.
- И твои слова… смешны для нас.
Эсменет ощутила, что её свита подобралась в смятении и ярости, однако она была слишком старой шлюхой для того, чтобы подобное презрение и насмешка могли подействовать на неё. В конце концов, её позор был их собственным позором. Если жены только догадываются, шлюхи знают: чем сильней смех, тем горше слезы.
- А что говорил Фан? - не возражая, с насмешкой ответила она. - Прокляты те, кто осмеивает собственных матерей?
В наступившей тишине какой-то дурак коротко реготнул с высоты на восточной башне, пока под рокот собственных боевых барабанов падираджа обдумывал ответ.
- Ты мне не мать, - наконец проговорил он.
- Но ты, тем не менее, ведешь себя как мой сын, - вдохновенно продолжила она, - непослушный и приносящий несчастья.
На лице Фанайала появилось настороженное подобие предшествовавшей улыбки.
- Подозреваю, что ты привыкла к несчастьям, - ответил он. - Ты - крепкая и стойкая мать. Но не для моего народа, императрица. Наш дом не покорится никакому идолопоклоннику.
Если прежнее возмущение не оставило на ней следа, эти слова потребовали ответа.
- Тогда зачем тебе эти переговоры?
Воздетые к небу глаза, словно бы проявленное к ней терпение уже утомило его.
- Этот сифранг, императрица-мать. Иначе Кусифра, демон, который возлежит с тобой в ангельском обличье, и зачинает чудовищ в твоем чреве - твой муж! Да… Он воздействовал на меня с таким хитроумием, в которое ты сама не поверишь. Я и сам едва могу измерить его, поверь мне! Унижения, которые я претерпел, достойные проклятья поступки, которые я видел собственными глазами! Боюсь, что твой муж был недугом моей души…
Произнося эти слова, он направил своего великолепного белого скакуна на западную сторону столика с золотыми предметами, однако коротким движением поводьев развернул коня в обратную сторону.
- Каждый его урок, увы, причинял нам боль! Но мы научились, императрица, научились прятать уловки в уловки, всегда думать о том, как они это воспримут, прежде чем вообще начинать думать!
Эсменет нахмурилась. Посмотрела на Финерсу, совет которого читался в полном напряжения взгляде.
- Но ты ещё не ответил на мой вопрос, - воскликнула она.
Фанайал усмехнулся в усы.
- Напротив, ответил, императрица.
И Анасуримбор Эсменет обнаружила, что видит перед собой лицо, более не принадлежащее падирадже… превратившееся в нечто совершенно другое, в лицо существа, чьи щеки, подбородок и скальп были полностью выбриты. А глаза были покрыты резным серебряным обручем…
Шпион-оборотень?
Аспид, изогнувшийся черным крюком. Ослепительный синий свет. Она прикрыла глаза руками.
- Вода! - Завопил кто-то. - У него Во…!
Защелкали взбесившиеся тетивы.
Кишаурим?
Саксис Антирул обхватил её огромными лапищами, заставил пригнуться.
Оси движения и света, лысое небо, раскачивающиеся как маятник поверхности черного камня, озаренные ослепительным светом. Звуки слишком порывистые, слишком короткие, чтобы быть криками, свист выходящего из плоти воздуха.
Укрывавшее её тело экзальт-генерала истекало кровью, словно потоптанное быком. Вем-Митрити пел, старческим дребезжащим фаготом. Телиопа выползала из-под искореженных и изувеченных тел, огонь капюшоном наползал вверх по её платью, подбираясь к волосам.
- Убейте его! - Истошно вопил кто-то. - Убейте этого дьявола!
Колумнарий с плащом в руках повалил загоравшуюся девушку на пол. Эсменет перекатилась на освобожденное дочерью место и больно ударилась головой. Опираясь на колени и руки, приподнялась, заметила хлынувшие наружу стрелы.
Вем-Митрити отошел от порушенных бойниц на свободное место, призрачные Обереги висели в воздухе перед ним. Хрупкий как палочка, прикрытая огромным облаком, в которое превратилось его черное, шелковое одеяние - хрупкий и непобедимый, ибо, шагнув вперед он чуть повернулся, и она заметила, как молния зреет в его ладонях, на лбу и в сердце. Невзирая на все отягощавшие старика годы, слова его звучали подлинной силой, черпая из эфира великие и жуткие Аналогии.
- Убейте демона!
Она увидела тело Саксиса Антирула на краю стены среди обломков.
Она увидела ошеломленного Финерсу, с трудом осознававшего, что у него осталась всего только одна рука.
Она увидела безымянного Водоноса - Кишаурим! - восстающего навстречу дряхлому великому визирю.
Она увидела, как черный аспид, бывший его оком, поднимается из его капюшона, блестя как намасленное железо.
Она поскользнулась на крови, но все-таки устояла на ногах.
Страшно ей не было.
Молния проскочила между чародеем и кишаурим, озарив стены ослепительным блеском. Волосы стали дыбом не её теле.
Индара-кишаури бесстрастно висел в воздухе, наблюдая за ослепительным разрядом словно бы из окна… а затем подпрыгнул к небу, словно его вздернули, развернулся…
Это не простой кишаурим, вдруг поняла она. Это примарий…
Это означало, что Вем-Митрити погиб…
Её упрямство погубило их всех!
Она извлекла церемониальный нож и начал вспарывать слои своего корсажа. И только спустя несколько сердцебиений осознала, что именно делает. Один из прятавшихся за ней офицеров метнулся вперед, чтобы перехватить её руку, однако она вырвала её, перехватила нож и принялась снова пилить и резать проклятую ткань, то и дело в панической спешке кромсая собственное тело.
Блеснув глазами в её сторону, дряхлый волшебник шагнул вперед, заслоняя её от кишаурим. Старый дурак! Его пение превратилось в хриплый кашель…
Над руками его возникла огромная Драконья голова, эфирные чешуи блеснули под солнцем…
Эсменет ничего не видела, но не сомневалась в том, что Водонос нападает на старика сверху. И когда она, наконец, зацепила пальцем кожаный шнурок, который носила на голом теле - то вскрикнула от облегчения.
Их безымянный противник маячил теперь над плечом Вем-Митрити. Солнечный свет играл на серебряном изгибе его обруча. Аспид его казался темным, как чернильный, проклятый росчерк писчего пера. Дождь стрел немедленно обрушился на него. Он даже не шевельнулся, когда Драконья голова склонилась к нему…
Водопад, ослепительный как само солнце.
Она перерезала шнурок, рванула его, рассекая кожу, и ощутила как жар оставил её пупок.
Теперь он раскачивался словно камень в праще… Хора.
Немного их осталось в Трех Морях. И она, едва не вскрикнув от осознания, что должна бросить её, посмотрела вверх…
Индара-кишаури просто прошел сквозь учиненное старым волшебником пекло, лишь на обруче его заиграли алые и золотые отблески…
Эсменет ткнула пальцем в кость. Хора упала на камень.
Водонос приблизился к вопиющему анагогическому чародею, поднял руки, чтобы обхватить его …
Благословенная императрица нагнулась, взяла безделушку в руку…
Посмотрела вверх.
И увидела, что её дряхлый великий визирь висит перед ней в пустоте, Обереги его оползают в небытие, завывающая песнь умолкла, острия раскаленной добела Воды пронзают его череп и одеяния… наконец он поник, словно некий гнилой труп, слишком слабый, чтобы устоять, и повалился перед загадочным кишаурим, просто преступившим сквозь все, что было этим стариком, и поставившим ногу на разбитый парапет перед нею…
Она бросила хору.
Увидела свое отражение в его серебряном обруче, заигравшее на выгравированных знаках Воды. Увидела, как железная сфера проплыла мимо его щеки и провалилась в пустоту за его правым плечом.
И улыбнулась, осознав, что сейчас умрет. Что ж, разгром за разгромом.
Однако кишаурим вздрогнул - древко с имперским оперением вдруг материализовалось в левой стороне его груди. Аспид затрепетал, как черная веревка.
Еще две стрелы одна за другой пронзили золотой хауберк.
Еще одна стрела появилась в его правой руке.
Сила удара отбросила его назад. Споткнувшись о битый камень, он исчез за краем стены …
Чтобы прочертив в воздухе дугу, рухнуть на землю, уже усыпанную телами фаним, не успевших вывести своих лошадей за пределы досягаемости стрел её лучников.
Благословенная императрица Трех Морей проводила его падение взглядом… опустошенная и изумленная.
- Наша мать! - Возопила Телиопа тонким и пронзительным голоском. - Наша мать спасла нас!
Столик, как и прежде, стоял нетронутым в тридцати шагах под нею. Ветер теребил кисти и бахрому, загибал их внутрь - в сторону степей и пустыни, подальше от вечного моря.
Барабаны её врагов рокотали вдоль всего горизонта.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Аорсия
Вор носит одну маску, убийца носит другую; лицо же, сокрытое ими, забыто.
АЙНОНСКАЯ ПОСЛОВИЦА
Вера - вот имя, что даем мы своим намерениям, но, взыскуя Небес, должно пребывать нам в слезах, а не тщиться надеждой постичь их.
- Козлиное Сердце, ПРОТАТИС
Начало Осени, 20 год Новой Империи (4132, Год Бивня) северное побережье моря Нелеост
Приходили сны, темными тоннелями под усталой землей…
Горный хребет на фоне ночного неба, плавный, похожий на бедро спящей женщины.
И два силуэта на нем, черные на фоне невозможно яркого облака звезд.
Мужчины, сидящего скрестив ноги, подобно жрецу, и по-обезьяньи склонившегося вперед.
И дерева, распространяющего свои ветви вверх и в сторону - словно прожилки на поверхности чаши ночного небосвода.
Звёзды, обращающиеся вокруг Гвоздя Небес: снежные облака, гонимые зимним ветром.
И Святой Аспект-Император Трех Морей смотрит на мужской силуэт, но не может пошевелиться. Вращается сама твердь - как колесо свалившейся набок телеги.
Мужская фигура как будто бы все время оседает, ибо созвездия восходят над нею. Слышится голос, но лицо остается незримым.
Я воюю не с людьми, но с Богом, - молвит оно.
- Однако погибают одни только люди, - отвечает Аспект-Император.
Поля должны гореть, чтобы оторвать Его от Земли.
- Но я возделываю эти поля.
Темная фигура поднимается под деревом на ноги, начинает приближаться к нему. Кажется, будто восходящие звезды подхватят идущего и унесут с собой в пустоту, однако он подобен сути железа - непроницаем и неподвижен.
Оно останавливается перед ним, созерцает его - как случалось не раз - его собственными глазами с его собственного лица, хоть и без золотящего львиную гриву его волос ореола.
Тогда кому, как не тебе, и сжигать их?
ужас, ибо ночные пиры Ордалии воистину являлись воплощением ужаса… дымящие яркие костры, грязные липкие тени, разделанные телеса шранков, целые их туши, раскачивающиеся на веревках или сваленные в кровоточащие груды, кучи внутренностей посреди сальных черно-лиловых луж.
Никто в точности не мог сказать, когда именно это случилось: когда пиршество превратилось в вакханалию, когда обед перестал быть простой последовательностью жевания и глотания, и сделался занятием куда более темным и зловещим. Сперва только самые чувствительные души среди людей замечали разницу, слышали это рычание, постоянно исходившее из глубин собственных гортаней, видели одичание, овладевавшее душами - свирепый намек на то, чему все более и более подчинялись окружающие. Только они ощущали, что Мясо изменяет и их самих, и их братьев - причем не в лучшую сторону. То, что прежде делалось с опаской, стало вершиться бездумно и беззаботно. Умеренность незаметно и постепенно превращалась в свою противоположность.
Быть может, никакое другое событие не могло более наглядно проиллюстрировать эту ползучую трансформацию, чем случай с Сибавулом те Нурвул. После воссоединения Великой Ордалии, кепалорский князь-вождь обнаружил, что позёрство его соперника, Халаса Сиройона, генерала фамирийских ауксилариев всё больше угнетает его. За предшествующие недели фамирийцы заслужили жуткую славу. Свойственное им пренебрежение доспехами немедленно сделало их самыми быстрыми конниками Ордалии, и во главе с Сиройоном, восседавшем на спине легендарного Фолиоса, они показали себя безупречными поставщиками Мяса. Лорд Сибавул завидовал даже этому ничтожному успеху. Люди время от времени слышали от него гневные речи: дескать то самое, что делает фамирийцев успешными загонщиками в охоте на тварей - а именно, отсутствие брони - бесполезно в настоящей битве.
Прослышав про эти сетования, Сиройон обратился к своему сопернику-норсираю, и предложил пари о том, что он заведет своих фамирийцев в тень Орды дальше, чем посмеет светловолосый кепалор. Сибавул пари принял, хотя и не имел привычки рисковать жизнями своих людей по столь очевидно ничтожным поводам. Согласился он, собственно, потому, что в предшествующий день заметил начало разрыва в кружении Орды, усмотрев в этом средство превзойти задиристого Сиройона. К этому времени спина его зажила, однако порка, которой он подвергся несколько недель назад изрядно подточила его гордость.
И в самом деле, Шлюха улыбнулась ему. На следующей в занимающей весь горизонт линии Орды, открылась брешь, точка, в которой охряно-черное облако Пелены рассеялось в дымку. Тем, кто ежедневно патрулировал галдящие края Орды, разрыв был очевиден как ясное солнышко, однако Сибавул и его кепалоры выехали еще до рассвета. И к тому времени, когда Сиройон понял, чем занят его соперник, Сибавул уже влетал в недра Пелены, далекой точкой, увлекавшей за собой тысячи. Возопив, генерал повел своих фамирийцев в погоню, с такой скоростью что многие из его людей погибли, вылетев из седла. Местность была неровной, пересеченной ручьями, разделявшимися буграми голого камня, на верхушках которых кое-где торчали остатки старинных кэрнов. После прохода Орды от кустарника оставались бесконечные ковры пыли и ломаных веток. Сиройон замечал Сибавула и его кепалоров с редких холмов - и этого было достаточно, чтобы понять, что он безнадежно проиграл свое опрометчивое пари. Он мог бы сдаться, но гордость гнала его вперед, в порыве, не отличимом от ужаса перед позором. Даже уступив славу Сибавулу, он мог, во всяком случае, затмить своего противника рассказом о том, что видел вместе со своими воинами. Сибавул никогда не имел склонности эксплуатировать собственную славу, Сиройон подобными соображениями не терзался.
Лорд Сибавул провел своих улюлюкавших кепалоров в самое чрево Орды… казалось безумием вступать туда, где до сих пор бывали одни лишь адепты Школ. Вой оглушал. Пелена всей своей высотой поглотила их. Утоптанная земля уступала место всё более иссохшим травам и кустарникам. Мертвые шранки усыпали не столь утрамбованные места - торчащие конечности, открытые рты. Это само по себе потрясало, поскольку твари обыкновенно пожирали своих мертвецов. Всадники почти немедленно заметили впереди растворяющиеся в охряном сумраке руины, похожие на челюсти, торчащие из земли, одна за другой. Миновав остатки древних стен, они ощутили новый ужас. Таны возвысили голоса с тщетным сомнением, даже протестом, осознавая, что Орда разделилась, огибая такое место, куда шранк не ступит даже под страхом смерти, место, прославленное в Священных Сагах…
Вреолет… город, известный в древних преданиях, как Человечий Амбар.
Однако лорд Сибавул никак не мог услышать своих витязей, и потому поехал вперед с видом мужа уверенного в абсолютной преданности своей возлюбленной. Посему конные таны Кепалора последовали за господином и вождем в проклятый город, щерившийся гнилыми зубами черных стен, под взглядами иссохших черепов его башен. Кустарник покрывал землю, коням приходилось проламываться через залежи птичьих костей. Черный мох затягивал уцелевшие стены и сооружения, предавая чередованию руин вид зловещей процессии. Город казался разграбленным некрополем, многовидным памятником людям, не столько жившим, сколько обитавшим в нем.