– Свят, свят, свят! – перекрестилась Зинаида, или, лучше сказать, попыталась, потому что рука замерла, не закончив движения.
– Вот! – погрозила пальцем Манана. – Этого ты теперь тоже не можешь! Поговорила бы я с тобой еще, да времени нет. Завтра о тебе Войцеховский вспомнит, да и сожжет, пока ты силу не набрала, значит надо этой ночью уходить. Сейчас веревку принесу.
Манана никогда не демонстрировала свои возможности даже перед самыми близкими людьми. Она ушла к себе, где возникла наколдованная с первого плана конструкция. Толстый моток прочнейшей веревки, таких на нулевке делать еще не научились, рама, сиденье, мотор – на всякий случай эелектрический, гравитяга в колодце мгла подвести, аккумуляторы, и два якоря. Один – кошка, раскрывающаяся зонтиком и так же складывающаяся, от нее к раме бежал проводок. Второй – с четырьмя суставчатыми копьями, способными разложиться каждое на пять метров. Манана предполагала, что диаметр колодца куда меньше, а значит, якорь будет держать хорошо.
Зина, к ее радости, в экипировке разобралась быстро, только потребовала себе фонарь. Манана дала ей целых три, на всякий случай, а заодно принесла из комнаты нечто вроде ружья для подводной охоты.
– Вот, не потеряй. Колодец это странный, никогда я в нем не бывала… Может так выйти, что выбираться тебе придется наверх. Тогда первый якорь, который за собой втянешь, вкладывай в это ружье и стреляй, он там наверху разложится, будет кошка.
– Ох, страшно мне, Манана! Переодеться бы…
– Времени нет! А одежда у тебя скоро любая будет, обещаю, доберись только до маяка.
На улице было очень тепло, от нагретого за день асфальта тянуло жаром. Но Зинаида Степановна ежилась, будто мерзла: вот уж не думала она, что на старости лет придется так круто менять свою жизнь. Или уже не жизнь?.. Если бы Зинаида могла со стороны последить за собой, то наверняка удивилась бы спокойствию. Ей полагалось просто упасть на месте от ужаса! Но в венах старухи уже не осталось даже следа человеческой крови, в психике произошли необратимые изменения. В сущности, она уже не была человеком.
Манана не дошла с Зинаидой даже до метро, свернула к магазину, на прощание помахав рукой. Обхватив себя руками, старуха пошла к парку. У подземного перехода вяло болтала о чем-то кучка нетрезвой молодежи, кто-то выкрикнул соответствующую их состоянию шутку про моток веревки… Зинаида опомнилась и спустилась по ступеням – переходить дорогу поверху она и при жизни боялась. А вот испугаться хулиганов позабыла, не до них.
Парк встретил ее тишиной и прохладой. Зинаида Степановна еще от аллеи узнала дуб – уж больно здоровый, кряжистый. Откуда он здесь? Отродясь росли одни сосны, еще какая-то мелочь, а дубов не было! Она сделала несколько шагов по направлению к странному дереву и вдруг почувствовала колодец. Он был прямо перед ней и…
– Страх-то! – покачала головой Зинаида. – Будто воняет страхом. Да не нашенским!
Более продвинутый Моргон называл это "чужим инферно". Зигзагами старуха приблизилась к дыре, кое-как прикрытой листами фанеры и кусками дерна с пожелтевшей уже травой. Под ногой звякнула бутылка…
– Что ж они не закрыли-то?.. – заворчала по привычке Зинаида Степановна. – Упадет какой-нибудь алкоголик, или милиционер даже…
Милицию Зинаида Степановна держала по той же примерно категории, что и алкоголиков. Вот совсем недавно Нина ей рассказала, что двое автоматчиков напились и танцевали у самого метро. Куда все катится?
Несмотря на бегающие по коже мурашки, Зинаида раскидала картон и свесила в яму ноги. Даже с учетом произошедших с ней изменений, старуха оказалась неробкого десятка. Увидь ее сейчас трус Моргон, ему, наверное, стало бы стыдно. Яма была словно бездонной, и там, внизу, кто-то всхлипывал.
– Страх-то!
Зинаида оглянулась и увидела Манану, как раз вышедшую из магазина с каким-то свертком. Сейчас гадалка пойдет к себе, напьется с Ниной чаю, потом обе спокойно лягут спать… Завтра с утра – придурковатые клиентки, все как одна хотят на измену погадать…
– Благодать!.. – вздохнула Зинаида и принялась забивать в землю якорь. – Вроде, держит. Ну, с бо… Ох.
Она перенесла вес на ставшие вдруг сильными руки, сдвинулась и повисла над пустотой.
– Тапочек бы не уронить!
Моторчик тихо заурчал, разматывая тонкую веревку. Зинаида Степановна бросила последний взгляд на редкие светящиеся окна и исчезла с поверхности нулевого плана.
Москва-1 (скГ)
17 августа, утро
Когда Войцеховский вернулся на берег реки, уже рассвело. Трое сидели рядком, глядя в воду: Армен, Сергей и еще один Армен, такой же, как и первый, только в не в плаще, а в кожаной куртке и джинсах. Одежда у него все еще была влажной, в стороне валялся водолазный костюм и баллоны.
– Ну что, подружились?
– Здрасте, Михаил Петрович! – вразнобой и очень невесело отозвались трое хозов.
– Кукситесь?
Войцеховский подошел к воде, умылся. Здесь было чисто, хорошо… Плеснула крупная рыба. Той, грязной реки на нулевом плане, Войцеховский не помнил, он там не был. Двойник – это не совсем ты сам. Но душа знала, чувствовала, душа у хоза одна на все планы. От этих мыслей заныло в висках. Не пора ли отдать несколько отражений?
– Не кукситесь, парни! Ты, Сережа, обязательно получишь отражение, я обещаю. И ты, Армен, тоже – рисковал, риск стоит благодарности.
– А сейчас-то что делать? – спросил Армен в плаще и черной шляпе.
– Сейчас, я думаю, кого-то из вас надо вернуть обратно…
– Как это – кого-то и нас?! Я туда не хочу, я там ничего не знаю! Машины, самолеты.
– Разберешься. Впрочем, я пошутил… Пойдет Армен-0, так будем его называть. Да, Армен? Готов вернуться? Тут, сам видишь, смотреть не на что, большая деревня.
Армен в кожаной куртке не ответил, даже не поднял головы. Он все так же смотрел на воду. Войцеховский быстро подошел, всмотрелся.
– Что с ним?
– Я… Он… Не знаю, Михаил Петрович! – Армен вскочил, звякнув оружием. – Он будто тает! У него в голове что-то тает, воспоминаний становится меньше, и еще будто… Сердце у него медленно-медленно бьется, Михаил Петрович! Не пройдет он через портал еще раз.
– А что там?
– Там будто проваливаешься куда-то. Ни верха, ни низа, ни времени. Оставьте его здесь, а? Выходим, помогать будет.
– Ты что, Армен? – всерьез удивился Войцеховский. – Ведь он же здесь – никто, обычный человек!
– Я ему помогать буду сверху, я об обоих позабочусь. Только не отправляйте в портал его, пожалуйста, он умрет! И меня не отправляйте…
Войцеховский приложил руку ко лбу Армена-0, прислушался к своим ощущениям. Похоже было, что личность парня распадалась на какие-то мелкие кусочки, рассыпалась, словно песок. Еще немного, и начнет пускать слюни… Да, портал ему не пройти наверняка. Войцеховский сплюнул.
– Плохо дело. Ладно, Армен, не волнуйся. А ты, Сережа, очухался?
– Да, – мрачно кивнул хоз. – Когда я смогу отразиться? Непривычно быть двойным, будто не хватает чего-то.
– Шустрый! – показал головой начальник. – Сообщу отдельно, сынок, такие вещи только с глазу на глаз говорят. А пока служи. Значит, так: отправляйся к сириусянам, найди их главного. В колодец отправилась не вся их армия, часть почему-то осталась. Немного, как раз тебе под настроение. Прикончи их! Но: не трогать командующего. Даже не задевать.
– Ладно, – Сергей поднялся. – Наши там еще в оцеплении?
– Нет, только Рыков поблизости и Ояма, на этих внимания не обращай, даже если увидишь. Остальных я отпустил, а сириусянин, видишь ли, шутки вздумал шутить… В переговоры не вступать, просто уничтожить этот хлам и все. Дальше – пей пиво, жди распоряжений.
Сергей исчез. Войцеховский перевел взгляд на Армена-0 и как раз вовремя: по подбородку пробежала струйка слюны.
– Вот так, Армен: не для нас этот портал. Нельзя нам через него ходить, там темный народ для себя все обустроил.
– Сволочи…
– Лучше убей его сам, зачем мучаться? Подойдет очередь – компенсирую. Ты хорошо запомнил все, что с ним случилось? То есть не запомнил, а… В общем, пиши рапорт. Все, что случилось во время прохождения портала – подробно! Я вернусь и подпишу.
– На чье имя? – хмуро спросил Армен, перед которым уже появился блокнот.
– И надпишу сам. Ты, главное, не забудь ничего – остальное не твоя забота.
"Сволочь… Ты за этот рапорт где-то очень высоко отразишься…" – от обиды на глазах Армена-1 выступили слезы, но вслух он ничего не сказал.
Войцеховский перенесся в тихую таверну на другом конце города. Головная боль опять наваливалась – болезнь хозов. Как выяснилось, отчасти ее можно заглушить спиртным, жаль только, что опьянение здесь на другие планы не подействует. А там пить некогда, там – успевай поворачиваться. На нулевом плане он до сих пор не решил, как использовать сложившуюся ситуацию, точнее целый ряд ситуаций, в свою пользу. Вроде бы и много всего накопилось, а пойти к Борцу не с чем. Соваться рангом ниже, к Министру или Шефу, как называл этих хозов про себя Михаил Петрович, тоже не хотелось. У них кругозор шире, они сумеют сложить икс с игреком, они и награду получат. Отражения, отражения… Бессмертие, а ведь все равно когда-нибудь умрут все отражения, все до единого. Но это – когда-нибудь, а пока и атланты живы.
– Пока и атланты живы! – вслух повторил Войцеховский и улыбнулся официантке, девице в форменном платьице с декольте в форме сердечка. – Две крепкого.
– Платить изволите как обычно?
– Золотом, крошка Лу, золотом, – пообещал хоз, зная, что прежде чем отдать выручку владельцу заведения, Луиза обращает желтый метал в серебряный. – Оставлю под тарелкой.
Провожая официантку глазами, Войцеховский вспомнил о русалке – Луиза красила волосы в белый цвет. Сейчас Алла охраняла уже не только Пайпу, но и перемещенного в узилище Моргона, и Элизабет, залетную китаянку. С последней было еще не все ясно, что-то она темнила, а вот двух остальных пора было как-то использовать. Но как? Михаил Петрович вспомнил о старухе, которую успел инициировать Моргон.
"Забыл… Все из-за боли!"
Он мысленно вызвал Аллу. Она на первом плане трудилась швей, колола пальцы. Что поделаешь – на высшем из достигнутых планов хоз не маг, а обычный человек. Так приходится платить за возможность наслаждаться властью ниже. Алла мучилась уже второй год, а Михаил Петрович все никак не мог собраться ее отразить повыше. Точнее, не очень-то хотел… Нравилось Войцеховскому, как эта девушка с осунувшимся лицом, с запавшими глазами встречает его в редкие визиты, как старается быть сексуальной, и при этом ненавидит. Секс – мелочь, животное наслаждение имеет свои пределы. В этом смысле Алла совсем не привлекала хоза. Но вот ее ненависть… Конечно, Михаил Петрович мог и не дав Алле отразиться поселить ее на первом плане в особняке, своей властью и силой. Но тогда она стала бы не так его ненавидеть.
"Это вы?!" – изобразила безумное счастье Алла, но в мыслях у нее это получалось еще хуже, чем на словах. – "Я хотела бы всегда иметь с вами такой контакт, шеф!"
"Смотри там юбку какую-нибудь не испорть от радости. Вот что: на нулевке все в порядке с этой троицей?"
"Да… А что?"
"Ничего. Должна быть еще старуха. Узнай у Мананы, где она и присоедини к остальным. Это тебе ответственное задание – старушка может оказаться шустрой, она инициирована."
"Как?.." – не поняла Алла.
"Узнаешь. Отбой."
Потягивая "крепкое" пиво – на самом деле сверхтяжелый ерш, запрещенный к продаже в пивных – Войцеховский ни о чем не думал, только лениво следил за уменьшением боли. В этот момент откуда-то и всплыло решение, принятое вроде бы и не им: с нулевки пора уходить. Он уже слишком вытянулся. Как выдерживают такое напряжение Борец, Министр или Шеф, он не мог себе представить, они ведь отразились куда как выше. Но сойти с ума, или, пуще того, допустить промах где-нибудь наверху из-за этой боли – хреновая перспектива. Значит, надо разобраться с кутерьмой на нуле, заработать очки, и – уйти.
– Пора узнать, каково умирать… Сергей выдержал – и я переживу.
Санкт-Петербург-2 (скГ)
17 августа, утро
Утром Ник-Ник позавтракал миской жареной картошки, залитой сметаной. Лучше даже сказать, что он позавтракал сметаной с картошкой – очень любил Ник-Ник молочный продукты. А есть любил в постели, роняя на нее все, что ел, и это неизменно раздражало Лену.
– Сам будешь очищать.
– Перебьешься.
– Нет, я не буду. Сам колдуй, пусть станет чистым.
– Перебьешься, я сказал!
Ник-Ник вылизал тарелку, и этой своей мерзкой привычкой окончательно разозлил Лену. Она с ненавистью фыркнула ему в запачканную сметаной бороду и отвернулась.
– Не буду ничего чистить!
– Ну и живи в грязи, – смилостивился Ник-Ник.
На хозе появился привычный набор одежды, но вставать он не спешил, вместо этого извлек из воздуха высокий стакан с молоком и собственными руками подсунул под спину вторую подушку.
– Что-нибудь было странное в этом парне?
– В каком?.. А, ты про Пашу. Да нет, обычный лох. Почему ты здесь спрашиваешь?
– На нулевке я пьян, на первом плане еще сплю. Леночка, если он работал не на меня, а на Александру, то не мог не проколоться. Подумай хорошо. Слова, взгляды.
– Да нет, обычный лох. Правда, очень гримасничал на тему этого портрета, но ведь любой бы на его месте так себя вел. Ты вспомни, как был простым.
– Не нравится мне, как он смотрел на бродника. Так, будто уже видел.
Лена ничего не ответила, помолчал и Ник-Ник, шумно прихлебывая молоко. На втором плане у него были дела совершенно особенные, не имеющие касательств ни к Александре, ни к противостоянию Питер-Москва. Но шли они гладко и думать о них никакой необходимости не было. Другое дело – операция на нулевке. Рискованная, изящная…
– Рискованная, – пробурчал он.
– Может, зарегистрировать меня? – невпопад спросила Лена.
– Ты сказала "вспомни, как был простым", потом сама вспомнила, и вспомнила заодно, как хотела со мной "зарегистрироваться". Затем в твоей башке произошел перескок под названием заскок, и ты хочешь зарегистрироваться в Архиве, – проследил ход ее мыслей Ник-Ник. – Дура. Тебя накажут, и, что куда хуже, меня накажут. А как отбудешь свое в Спирали, пойдешь шестерить на дядю.
– Четыре плана это очень мало, да?
– Это почти ничего. Но тебе – хватит. Пока, – тут же поправился Ник-Ник. – А представится случай – и зарегистрируешься. Но сейчас, пожалуйста, не возникай на эту тему, я думаю.
– А что там думать? Лучше позвони Алексе этой, как она тебе ночью, и пусть все скажет. Наверняка она уже получила дурацкий портрет, вот и все… Кстати, что в нем особенного?
– Про это не принято говорить. Вообще не надо никогда лезть не в свое дело, – хоз прицелился и вышвырнул стакан в открытую форточку. – Ты должна меньше трепаться и меньше спрашивать. Желательно, вообще не трепаться и не спрашивать, я сам все что нужно скажу. Поезд на нулевке еще не доехал, еще минут сорок… Да, позвоню. Этот бродник мог украсть артефакт. Но ведь Алекса не стала спорить, когда я сказал, что это ее человек. Значит, все в порядке. Значит, теперь ее очередь…
– А что она будет делать? – оживилась Лена.
– Не твое дело. Меньше спрашивай. Меньше трепись. И, кстати, вообще заткнись…
Ник-Ник сел на постели и полез в карман плаща за окурком. По его сосредоточенному лицу Лена поняла, что он получил мысленный вызов.
"Ник-Ник, что наши дела?"
"С зеркалом? Иду по следу, Феропонт."
"Опасайся Александры, помнишь, я тебе говорил о ней? У Войцеховского плохое мнение сложилось об этой даме. Правда, он сам что-то там темнит… Наши с тобой контакты на нуле сведем к минимуму, все здесь."
"Сделаю," – Ник-Ник опять едва не перекусил окурок: ну откуда Феропонт знает о его контактах с Алексой? Впрочем, пока не страшно – на кого бы там не работала дура Алекса, а для Питера главное результат. – "Надеюсь, что зеркало скоро будет у нас."
"Оно точно там есть, Ник-Ник? Не разводят нас москвичи? Войцеховский раскинул там паутину, клянется Министру, что ни одна муха не пролетит."
"Он же не за весь город отвечает, а только за Северо-Запад, верно?" – Ник-Ник злорадно усмехнулся, представляя, как мог бы подставить Войцеховского. – "Или повысили?"
"Не повысили, а возложили дополнительную функцию. Учти, он твой конкурент…" – сухонький, сморщенный Феропонт и рассмеялся сухо. – "И ведь чует что-то, собака опытная… Он сказал Манане, что книги ей подкинули мы. И тем самым сдал тебя…"
– Сволочь!! – взревел Ник-Ник и в мыслях, и вслух.
"Не просто сволочь, а сволочь очень опытная. Волнуюсь за тебя Ник-Ник, ну и болею, конечно, тоже. Приходи с докладом, а лучше сразу с зеркалом."
Связь пропала. Ник-Ник вскочил, раздраженно прошелся по комнате.
– Что-то случилось?
– Не трепись, сказано же тебе! – хоз подскочил к ней и даже замахнулся. Впрочем, тут же опустил руку. – В смысле – не спрашивай. Видишь же, дяденька не в духе.
Лена с минуту наблюдала за его хождениями, потом рассеянно сменила белье на кровати, оделась и перенеслась к окну.
– Солнечно как. Небо чистое… Что сегодня будем делать? – Она тут же сжалась, прикрывая голову. – Ой, нет-нет, я случайно спросила, случайно!
Однако Ник-Ник даже не расслышал вопроса. Он вдруг остановился и приложил к уху возникший у него в руке коммутатор.
– Что же я дурака валяю, как будто она станет ждать, пока поезд до вокзала дотащится… Алло, Алекса? Не разбудил? Как твое здоровье?
– В порядке, – холодно ответила хоза. – Мне не до тебя.
– Ответная любезность! – как мог беззаботнее рассмеялся Ник-Ник. – Ну, я рад, что у тебя все хорошо. Собственно, только за тем и звонил! А то проснулся и думаю: как там Алекса? Не совсем ли она рехнулась ночью, что стала звонить старому другу?
– Все хорошо, – повторила Александра. – Колюня. Займись собой.
– А за это не беспоко… Тьфу, сука, ушла. Ну что же, Леночка, хотя бы что-то прояснилось! – довольный хоз швырнул коммутатор в форточку. – Теперь мы будем только дергать за нитки, только. Хотя задерживаться не стоит, Войцеховский что-то чересчур язык распустил…
Он еще походил по комнате, пинками разбрасывая кресла, но теперь уже весело. Потом Ник-Ник заметил Ленин взгляд.
– Что-то спросить хочешь опять? Ладно, разрешаю.
– Я вот подумала… Ник-Ник, а ты Ленина видел?
Хоз несколько мгновений разглядывал подругу, словно искал подсказки. Потом оглушительно и совершенно искренне расхохотался.
– Дура ты, Леночка! Ленин… Нашла тоже величину! Я Искандера видел. Знаешь такого?
– Не-а.
– Вот и дура. И вопросы у тебя дурацкие. А между тем, есть к тебе дело. Надо весточку послать Алексе, из рук в руки. Точнее, из горла в горло, понимаешь? Поедешь в Москву.
– Зачем?! – испугалась Лена. – Я без тебя не поеду!
– Поедешь, – ник-Ник посерьезнел. – Я сказал: поедешь. Ты не зарегистрирована, тебя никто не ждет, никто не ищет. Появишься на третьем плане, быстро найдешь Александру, перебросишься с ней парой слов и исчезнешь. Не нужно никакой подстраховки, скатаешься как простая, дела – на час.