Скаррен только успел вздохнуть, как вновь оказался в том чане с кипящим маслом и снова почувствовал, что от костей отделяется сваренное добела мясо, и лопаются вскипающие в глазницах глаза… Снова повторяются мучения, потом ощущения сменились, боль начала проходить. Кипящее масло больше не причиняло вреда, сознание покинуло тело и взирало на происходящее откуда-то снаружи. Обнаженные кости приподнялись над металлическими краями, взявшись оголенными костяшками того, что недавно было пальцами. Белый череп пустыми глазницами озирался, оглядывая площадь. Клацнул челюстями. От этого страшного зрелища и звука толпа вмиг рассеялась, бросившись врассыпную. Скелет, содрогаясь и потрясая костями, все поднимался и поднимался, увеличиваясь в размерах. Челюсти удлинились, увеличился в размерах череп, и стали утолщаться кости, позвонки удлинялись, становясь все более массивными. С костяным стуком упал на доски помоста, прогибая их, хвост, выросший из крестца. Потом на глазах у остолбеневшего палача, который не успел удрать, на костях начало нарастать мясо, сочащееся кровью, которая переставала бежать, как только на корпусе появлялась шкура, с выпластывающимися ярко-алыми чешуями. Стойки, которые поддерживали помост для казни, много-много лет назад установленные истинными каменщиками, выдерживали массивные орудия пыток и казней, палача и подручных, судей, пастырей и осужденных, зашатались и рухнули, вздымая пыль. Палач, едва успел спрыгнуть и откатиться, чтобы его не прихлопнуло падающими досками. Котел упал на почву, разливая еще шипящее масло, выжигая жалкую поросль, что доживала последние деньки под ногами толпы. На месте рухнувшего эшафота теперь покачивался огромный дракон, превращение которого уже близилось к завершению.
Пошатнувшийся ящер, вкогтившись в почву, обрел равновесие. Превращение заканчивалось. С головой, уже даже отдаленно не напоминающей человеческую, происходили последние изменения. Разрывая кости черепа, выросли рога - два торчали прямо вверх и были чуть загнуты назад, а два - закручивались вниз и за уши, напоминая бараньи. Удивленно заморгали огромные глаза, зрачок сузился, ощутив на себе свет, ноздри, обтянутые темно-красной кожей, втянули воздух и выдохнули пламя, дотла спалившее упавший эшафот. Вопящий во все горло, навеки сумасшедший палач бежал прочь, его колпак дымился, попав под край огненной струи. Раскрылись кожистые алые крылья, взмах которых разрушил соломенные крыши близлежащих домов. Поднялась к темнеющему небу рогатая голова (или морда?), рыкнула, исторгла вверх столб пламени. В костре, пылающем рядом, котел, в котором был казнен Скаррен, расплавился и растекся металлическим блином, шипя и булькая.
Отряхиваясь, красный дракон сложил крылья, и пошел по главной улице городка, клацая багровыми когтями по мощеной улице. Каждый коготь был размером с рослого мужика, крылья и в сложенном виде впечатляли своими размерами.
Огромный, ярко-красный, огнедышащий, изумленно поводя змеиными очами по сторонам, шел диковинный ящер по вмиг опустевшему городку. Все население попряталось, кто где успел - многие добежали до храма, остальные схоронились в подвалах, теперь, затаившись, сидели, боясь вздохнуть лишний раз. Матери зажимали ладонями рты детям, чтобы никто не пискнул даже. Беспрепятственно проследовал зверь до самого храма, того, что находился неподалеку от эшафота.
Встал перед запертыми воротами, и уже было вознамерился спалить обиталище пастырей дотла, как вдруг врата открылись, и бесстрашный верховный пастырь вышел с посохом в руках. Вышел и начал молить небесную Семерку, во главе с Примом-небесным, чтобы уберегли вверенную паству от гибели неминуемой.
Дракон попятился, фыркнул в сторону дымом, развернулся и полетел куда-то, вроде в сторону Речного перекрестка. Но не имя Прима, и не мольбы Семерке напугала новоявленного дракона, из далеких далей услышал призыв своего хозяина.
И снова Скаррен очнулся в своем кресле. И вновь услышал низкий голос своего гостя:
- Ну вот, теперь ты полноправный член моей команды. Оставляю тебя пока тут, трудись и дальше, приумножая свои богатства. Во время полных лун не стой рядом с зеркалами, стеклами, металлом полированным - видно тебя будет, кто ты на самом деле есть. Потом, в назначенный час, придет к тебе мой посланец, назовет именем, на которое теперь ты будешь откликаться - с рождения хотел тебя я Фрамом назвать, папаше твоему нашептывал. Позовет тебя мой посланник, и вновь ты обретешь свое истинное обличье. Да, береги это имя в тайне - оно вызовет превращение, если узнает кто, и скажет вслух. А до тех пор Семерка о тебе забудет. Враги твои не смогут причинить вреда человеческому телу, в котором ты пока будешь находиться.
Прощай, можешь не благодарить меня…
И исчез, за ним, затихая, удалялся ехидный смех.
Скаррен, не двигаясь, просидел еще долго, часовая стрелка на его руке успела описать полный круг. Ему казалось, что прошла вечность с тех пор, как он вошел в столовую. Что город умер и только он один, сидящий в этой комнате за этим столом, жив, а все остальное - истлело и рассыпалось давно в прах. Потом вздрогнул, очнулся. Оглянулся - за окнами шумел вечерний город. Свет приобретал особую вечернюю мягкость, солнца, притушившие свой яркий дневной свет, готовились ко сну. Затихала дневная суета. В закрытые двери потихоньку постучали, судья, откашлявшись, велел войти. Принесли десерт, и повар был изрядно озадачен, увидев, что господин едва прикоснулся к еще дымящимся кушаньям. В замешательстве расставили принесенное на стол, и, поклонившись, попятились к выходу. Скаррен, усмехнулся, выпрямился и начал с аппетитом есть. Скоро нужно было идти на ночные слушания, а там где совсем рядом будут его дорогие монетки, и их в эту ночь станет больше. А то, что сказал багровый гость - так то еще бабушка на воде написала. Боль ушла вместе с темнобородым, словно ее и не бывало. О случившемся напоминало лишь тянущее ощущение там, где раньше были уши - теперь там зудели рубцы, прикрытые волосами. Непосвященному видно не было. Жизнь продолжалась, и она казалась Скаррену прекрасной и удивительной.
Сейчас Маршалл, закончив с основной трапезой, откушал десерт, выпил ликерчику, закурил и, окутанный облаками ароматного дыма, наслаждался жизнью.
Глава 8
Честной купец
Среди всех сословий каста купцов была самой многочисленной. Им с легкостью разрешались внекастовые браки. Врожденных умений у них было немного: были прирожденными переговорщиками - говорить начинали рано и чисто, обладали исключительной честностью, на глаз могли сказать, сколько монет в кучке или сколько по весу товару лежит. Это если товар весовой, в принципе, любой может наловчиться, а вот, если нужно сказать: сколько ягод в ведре лежит - тут только на купцов была надежда, ну или вручную пересчитать. А купец только глянет и на тебе - количество тютелька в тютельку. Купеческие дети смолоду подолгу учились, глазомер развивая до феноменальных способностей. Вот только врать не умели - правдивы были до невозможности. Существовали всякие заведения для обучения, начиная от того, где детей, которые только говорить учатся, собирали вместе и прививали им умения разные. Называли такие заведения садами. Забавно слушать было разговоры купеческих детей, которые не умели соврать даже ради развлечения. После садов отправлялись в школы: начальную, среднюю и высшую. В высшей школе сдавали будущие купцы экзамен на владение купеческими умениями, и им выдавали бумагу, которая подтверждала его знания, украшенную разными тиснениями и расшитую специальными знаками, которые подделать нельзя. С тех пор купец становился полноправным членом своей касты. Приобретал права и обязанности своих собратьев: мог в любом городе к любому купцу подойдя, получить любую сумму, которая на этот момент была в наличии. Получить безвозмездно. Но и должен был потом также ссужать любому купцу наличность.
Могли ездить за границы Мира ко всяким кочевым племенам и никто, включая Магистра и его Тайную канцелярию, не имел права дознания их, только, если сами пожелают доложить что-то о своих путешествиях. Были купцы смелыми, свободными, честными, легкими на подъем. Даже когда манил их барыш большой, могли отказаться от сделки, если возникали сомнения в честности сторон, ее обеспечивающих. Слово купца весило, как золото и порой заменяло его. Монеты изобрели они же, чтобы обеспечить свое слово, сначала они так и назывались "слово купца", да длинно все это показалось, так "монетами" и остались. Забавно получалось, Прим мог солгать ради блага Мира, а какой-то купчишка - нет. Даже ради спасения собственных ушей, даже ради спасения жизни. Когда какой-нибудь купец задерживался после заката на улицах, никому из ночных жителей не приходило и в голову ограбить торгового человека. Купцы не злоупотребляли своей неприкосновенностью, понимая, что рано или поздно кое-кто может и не сдержать своей страсти к незаконному обогащению за счет облегчения карманов других, более удачливых в коммерции. И старались сидеть дома, после наступления темноты, занимаясь другими делами, которые можно было творить, не покидая жилища.
В городе Юганске купеческая община была очень сильна. Город процветал благодаря тому, что в него свозились товары со всего Мира, да и из-за границы тоже привозилось немало. Редкие ткани, благовония со всей Зории, драгоценности; морские рыбы самых необычных цветов и форм, как вкуснейшие, так и только для гурманов; меха; металлы; тиманти разных цветов кожи, худые, пухленькие, толстые - всякие, торгующие своими прелестями; фрукты, овощи, инструменты, даже те редкие камни, которыми шли на украшение Часовых башен. Каждый год, в теплый сезон сюда съезжались на ежегодную ярмарку-продажу виноделы со всего Мира, и город начинал благоухать терпкими ароматами. Юганск всегда был городом торговым, поговаривали, что сам Торг здесь продал первый камень, которым Кам начал строительство первого дома в те далекие времена, когда боги еще жили на Зории и творили ежедневные чудеса, обустраивая свое детище.
Господин Зигурд Говарди был одним из самых достопочтенных купцов города, лишь волею судеб не попавший в кастыри, потому как с честью сданы были экзамены на квалификацию на всех уровнях. В молодости для Зигурда была лишь одна мечта - попасть в кастыри, потом как-то развеялось, некогда было. Лишь только иногда омрачалось его безоблачное существование - когда он выходил из себя. Гнев, охватывающий все его существо, был сродни природным катаклизмам, которые ничем не остановить. Словно камнепад, словно дождь, неотвратимо падающий с неба в мокрый сезон, словно ветер, налетающий на любого, кто неосторожно оказывался в его власти, в ту пору, когда наступало время дуть. Первый раз он почувствовал безудержную ярость еще в далекую пору детства, когда был в саду, а новый мальчик попытался заговорить с девочкой, которую маленький Зиги считал своей подружкой. Вскипевший гнев охватил маленького мальчика со всей силой, помутив разум, и вылился в драку, в которой у обоих участников были расквашены носы и набито по фингалу - у одного под правым, у другого под левым глазом. Прибежавшая на шум воспитательница развела драчунов по разным углам, запретив общаться с ними другим детям. Быстро найдя зачинщика потасовки, вечером поговорила с Говарди-старшим о привитии ребенку навыков общения с окружающими. Наказание для Зиги было ужесточено, ему запретили разговаривать, играть и садиться рядом с другими детьми на целую неделю. Это был единственный известный случай, когда слабость Зигурда была кем-то замечена. Потом он научился ее скрывать, успокаивал себя тем, что пересчитывал пальцы на руках до того, как ответить человеку, вызывающему негодование. Совет был замечательный, не учитывалось лишь одно - совладать с истинным гневом не было никакой возможности, при пересчете пальцев гнев лишь прятался. И приходилось выплескивать его потом, когда никто не видел. После сада Зигурд окончил все соответствующие для человека его касты заведения, получая везде лучшие знаки отличия. И никто не знал, что среди ночных жителей иногда происходили странные исчезновения. Безответные пьянчуги, состарившиеся тиманти, игроки, проигравшиеся в прах, все обитатели темных закоулков города, безработные свободнокровки, все они боялись ночной тени, которая появлялась и уносила с собой чью-то жизнь. Иногда тень прикидывалась клиентом или даже другом, уводила в безлюдное место и жертву, если потом находили, то только случайно. Все были изуродованы почти до неузнаваемости, забиты насмерть, в основном ногами.
Голыми ногами. Однажды был найден актер, местная достопримечательность, чьей игрой наслаждался весь культурный народ Юганск. Актер тот, Гиб Марсин, в погоне то ли за сильными ощущениями, то ли за удовольствиями оказался в Кривошейном переулке после заката и пропал. На утро его хватились - не пришел в театр, хотя он был изрядным шалопаем, но к своему ремеслу относился ответственно, и никогда не пропускал репетиции, а тут, на - тебе, как провалился. Призвали юганского весовщика Клауса де Балиа, который взял след, хотя крови пролито не было. Но, тем не менее, убитый был найден еще до того, как первое садящееся солнце коснулось пылающим багрянцем горизонта. Нашли - все кости переломаны, лицо изуродовано почти до неузнаваемости. Молодой человек превратился в мясной лист, который аккуратно сложили, и спрятали в укромном местечке, каких в Кривошейном переулке навалом. Били осторожно, не нарушив целостности кожи нигде, ни одного пореза, кровь вся осталась в теле и запеклась, превратившись в багрово-черные кровоподтеки по всей поверхности. Страшным убийством всеми любимого Марсина был шокирован весь город. Гиб никому не успел насолить всерьез, был для этого слишком молод. Похороны состоялись в тот же день за счет города. Ибо родственников, способных взвалить на себя это бремя, у Марсина не оказалось.
Хоронили в закрытом гробу, за которым шли кастыри, именитые горожане, следом брели, обливаясь горькими слезами первой утраты, кучки безнадежно влюбленных в покойного девиц. Похоронен был на кладбище Утраченной надежды неподалеку от Юганска. Могила была вся завалена цветами от безутешных поклонниц. На скромном надгробии написали что-то типа: "Всеми любимый, спи спокойно", и, утешившись, позабыли о происшедшем. Лишь де Балиа по долгу службы и праву крови помнил, и тянул ниточки, пытаясь добраться до убийцы до того, как тот решится на новое убийство.
Никто в городе не мог и заподозрить, что почетный купец первой гильдии, всеми уважаемый господин Зигурд Говарди, всегда такой спокойный, честный, обязательный и обстоятельный, способен босыми пятками забить человека насмерть. А Зигурд помнил ту ночь, когда ему пришлось пойти в Кривошейный переулок, потому как местные тиманти сделали ему особый заказ, который необходимо доставить именно в эту ночь - клиент какой-то особый их посетить должен, а ему как раз необходимы были заказанные товары. Что поделать: желание клиента закон, даже если клиент - тиманта. Зигурд нес тщательно запакованный мешок с заказом к месту встречи, улицы были знакомыми, и ничего не предвещало беды. Его волосы, курчавившиеся мелкими крутыми завитками, крупный нос, тонкие уши, немного больше среднестатистических и заостренные в области мочки, показывали всем встречным, что идет купец. Внешность, которую не скроешь. Да купцы и не пытались, зная, что их облик лучше всяких верительных грамот убедит кого угодно в принадлежности к достопочтенной касте. Поэтому когда тень, вставшая перед Зигурдом в особо темном месте, приказала выворачивать карманы, купец не моргнул и глазом, а напротив, предложил своему непрошеному собеседнику ретироваться подобру-поздорову. Тень вышла в свет фонаря и оказалась хохочущим актеришкой, которого Зигурд почему-то недолюбливал. Может быть, потому что тот мальчик, которого избил маленький Зиги в садике, вырос и стал актером, родители отпустили его и разрешили не становиться купцом, потому что не чувствовал он склонности к честному ремеслу торгового человека. Поэтому, узнав жалкого актеришку, который кривлялся на потеху публике каждый день, приравняв себя к продажным тимантям, увидев, как ухмыляется, словно от удачной шутки это смазливое личико, что-то перевернулось в душе Зигурда. Он махнул свободной рукой, вроде бы и ударил несильно, да только вот руки, долгими годами приученные к перетаскиванию различных грузов и к доставке покупок клиентам, не подчинялись более голове. Руки аккуратно положили мешок наземь. А упавший лежал на каменистой дорожке и учащенно дышал, пытаясь отползти. Купец склонился над поверженным, разглядывая. Актер, с неожиданной прытью попытался, вскочив на ноги, ударить нападавшего в нос, но промахнулся. Усугубив и ускорив предрешенную участь. Зигурд теперь уже не стеснялся. С оттяжкой размахнувшись, он осторожненько приложил свой колотушкообразный кулак к виску молодого человека, которого удар подкосил и заставил снова рухнуть с протяжным стоном.
Урча и ругаясь, купец оттащил свою жертву за волосы в более темное место, в другой руке он тащил свой груз, который еще надо успеть доставить. Положив Марсина, Зигурд расшнуровал ботинки, снял их, стянул носки, положив каждый в свой башмак. Поставил обувь возле мешка с грузом. Подошел к поверженному врагу и с наслаждением вдавил босой пяткой глаза внутрь черепа - так, чтобы они не лопнули, а только утонули в глазницах. Потом, притаптывая, медленно ломал бесчувственное тело, расщепляя каждую косточку, стараясь, чтобы не было крови. В молодости Зигурду довелось торговать мясом, опыта в расчленении, разделывании и тому подобном ему было не занимать. И не было пролито ни кровинки. Закончив, купец почувствовал, что тело уже малость поостыло. Но оставалось мягким, поэтому ему не составило труда упаковать полученное, и спрятать в укромном местечке. Багрово-черная тьма, застилавшая глаза с того момента, как он увидел, кто пытается подшутить над ним или, в самом деле, ограбить - неприкасаемого - начала медленно рассеиваться. Купец подхватил под мышку свой сверток и поспешил на место встречи с тимантями. Пришел минута в минуту, не заставляя себя ждать. Вручил требуемое, получил вознаграждение, отклонил предложение распутных девок присоединиться к их особому клиенту, говоря, что тот совсем даже будет не против, а, скорее всего, будет за, всеми своими членами. На отрицательный жест купца, пересчитывающего заработанное при тусклом свете фонаря, тиманти пьяно рассмеялись, велели не озадачиваться и не брать в голову. Одна из девок, что - то добавила тихо, так, что слышали только ее подруги, они прыснули и, покачиваясь, поцокали каблучками в темноту.