* * *
Т. В. теперь снова ходила на свою обычную работу и редко появлялась в лаборатории у М. К. В этот день, однако, она взяла бюллетень, чтобы - в кои-то веки - посидеть с матерью. Отец, дожидавшийся ее прихода, встретил на пороге, сухо поздоровался, надел пальто и ушел. Судя по старому портфелю, старым ботинкам и потертому "пирожку" на голове - в клуб филателистов. Он жил на хорошую военную пенсию, у него была большая коллекция марок, однако, идя в клуб, он всегда старался выглядеть скромно, опасаясь, что его примут за богатого.
Она выбросила из головы мысли об отце. Простить его реакцию на исчезновение Гоши было трудно. Другое дело - мама, мама, которая ничего не помнит, не понимает, точнее, помнит и понимает только сердцем, с тех пор как несколько лет назад безнадежно начала терять память. Она, несомненно, будет расспрашивать о Гоше, не запоминая ответов. Для нее времени не существует. И что ей говорить? Т. В. сняла пальто, сапоги, нашла тапки. На кухне гремели кастрюли. Она прошла на кухню.
- Таня… - мама повернулась, вытерла руки о передник. - Таня, ты куда запропастилась? Гоша уже два раза заходил. Что с тобой?
В первое мгновение Т. В. и правда поверила, что Гоша мог заходить к ее родителям. Ну да, зашел, а они никому не сказали… Она глядела на растерянное лицо мамы. Мама подошла, и они обнялись.
- Ну, садись, садись, сейчас обедать будем, видишь, я готовлю…
- Извини, мама, что я так долго у вас не была, столько работы навалилось, - Татьяна села. - А когда Гоша заходил?
- Не помню… Недели две назад… Тортик принес… После школы…
Вот все и становится на свои места, подумала Т. В. Заходил-то он несколько лет назад, когда еще учился в школе. Было время, когда он очень любил заглядывать к ним. Предпочитал даже готовить у них уроки. Все - поиски самостоятельности и свободы. А теперь это воспоминание внезапно всплыло. Мать снова отвернулась и хлопотала у плиты. Т. В. казалось, что она все-таки что-то чувствует - чует, что что-то тут не так, несмотря на потерю или, может быть, полную запутанность ближней памяти.
- А все-таки нехорошо, что ты совсем не заходишь. И Валя твой (В. Ф., - мысленно перевела Т. В.), нас совсем забыл.
- У него сейчас тоже очень много ответственной работы.
- А когда мы с тобой в Ташкенте были, в эвакуации, когда он на соседней улице жил, у него время было. Дрова носил из подвала.
Это что-то новое, подумала Т. В. Она вообще не помнила, чтобы ей доводилось встречать своего будущего мужа в Ташкенте. Дрова? Ну да, печка там была, но в хаосе жизни ей больше запомнилась другая квартира с дровяным отоплением, здесь, в Питере. Когда они с В. Ф. поженились и родился Гоша, они после этого еще несколько лет жили с родителями - то с ее собственными, то со свекровью. Свою квартиру они получили только в середине шестидесятых. Квартира, где жила свекровь, была с печным отоплением. Именно там, в дровяном подвале, забавляясь с пластилиновым факелом, Гоша ужасным образом обжег правую руку… Татьяна как сейчас помнила эту историю. В субботу она отвезла Гошу к бабушке. Предполагалось, что он останется на воскресенье. Свекровь собралась в подвал за дровами, Гоша, конечно, пошел с ней, он не мог упустить такую возможность. Он как раз обнаружил, что пластилин может гореть и, поощряемый В. Ф., вовсю экспериментировал с новым открытием. Карманных фонариков ни у кого не было, с лампочками в подвале бывали проблемы. Свекровь запаслась свечкой, а Гоша сделал себе факел, намазав пластилин на конец длинной лучины. В подвале горящий пластилин стек на руку. По словам свекрови, если бы не толстые стены, вопли Гоши было бы слышно на улице, но когда они поднялись обратно, он уже только всхлипывал. Потом она вызывала такси, ехала с Гошей в травмпункт. Рану очистили (он снова плакал), засыпали стрептоцидом и забинтовали. Рана заживала медленно… В общем-то, все обошлось, но на руке остался шрам, напоминающий небольшую страну (вроде Болгарии) на географической карте. Мать снова заговорила, что Т. В. слишком редко к ней заходит…
* * *
К последним числам февраля все было готово. Встреча с Леонидом Ильичем должна была состояться сразу после окончания съезда партии, первого или второго марта, в подмосковном Завидове. Верные люди все подготовили. План продуман до мелочей. В ночь на двадцать девятое "Красной стрелой" он едет в Москву… Но здесь, в Питере, у него на контроле тоже оставались кое-какие дела. Прежде всего дело Краснопольских, в котором появились некоторые конкретные элементы.
Он узнал данные криминологического обследования квартиры профессора Гордеева. Повсюду - множество отпечатков пальцев самого Гордеева и Гоши. Идентификация трудностей не представляла, отпечатки Гордеева имелись в архиве, отпечатки Гоши можно было установить, сравнивая с отпечатками на его авторучке и тетрадях… На кухне и в кабинете - несколько отпечатков Литвина, "декабриста", писавшего курсовик под руководством профессора, но в кладовке, где явно что-то произошло, в этой "секретной комнате", как ее окрестили, были только отпечатки профессора и его молодого секретаря.
Сотрудники, непосредственно занимавшиеся исчезновением И. А. и Гоши, выследили, наконец, "третьего человека", неуловимого Семенова. Новые данные принесла и разработка Литвина. С Семеновым как будто все оказалось просто. Как говорится, седина в голову - бес в ребро. Полюбил старик сорокалетнюю буфетчицу из кафе на Петроградской. Переселился в квартиру своей любовницы, к метро "Лесная". Спрашивается, правда, что в нем нашла эта дама… Что касается недавних показаний Литвина… На взгляд Онегина - чушь собачья. Пример того, что выдумывают трусы, основываясь на слухах и позаимствованных фантазиях. Иногда Онегину казалось, что на всей так называемой научной фантастике не мешало бы поставить гриф "для служебного пользования", чтобы защитить от нее слабые души. М. К., с его репутацией (любитель наркотиков и мистических учений), разумеется, предпочитал относиться к этому бреду иначе. Машина времени! Якобы, Иван Александрович над ней работал! Смех, да и только… Но при тщательном обыске в стене его квартиры найден был тайник, а в тайнике бумаги с формулами, чертежами и маловразумительными комментариями… Бумагами теперь занимались эксперты, и просто так отмахнуться от россказней перепуганного Литвина было, к сожалению, нельзя… Онегин нашел время, чтобы посетить таинственную квартиру в сопровождении "Алеши Поповича" и одного из экспертов-криминалистов. Квартира была просторная, не хуже, чем у самого Онегина. Выглядела сильно запущенной.
- Гордеев больше года как отказался от приходящей уборщицы, - заметил "Алеша Попович".
- Кроме отпечатков, что-нибудь нашли? - поинтересовался Онегин.
- Следы крови, судя по всему, самого Гордеева. Его группа. Но немного - возможно, палец порезал. Платок, салфетки… Волосы - в этой пылище их тысячи. В кладовке еще какие-то приборы были - что-то громоздкое - след на полу остался. Контуры на стене - тоже что-то висело, потом исчезло. Что интересно - провода никто не обрезал - такое впечатление, что, начиная с некоторого места, они вроде как испарились.
- А когда это могло произойти? Пятнадцатого декабря?
- Криминалистическими методами это установить трудно. Незадолго до исчезновения, иначе пыль успела бы снова собраться. Вся надежда на показания.
Кладовка, с несколькими уцелевшими приборами, произвела на Онегина довольно жалкое впечатление. Как, кстати, и любительский тайник в стене, где были найдены документы. У входа в кладовку сиротливо торчал большой рубильник.
- Чьи отпечатки на рубильнике? - спросил Онегин.
- Все тех же - Гордеева и Гоши.
- Центр управления полетами, - Онегин иронически улыбнулся. Вся эта дешевая фантастика и мистика несказанно раздражала… Короче, что можно успеть сделать сейчас, до отъезда в Москву, - усилить нажим на Литвина? Провести допрос Семенова? Организовать очную ставку между Краснопольскими и Семеновым? Ф. И., прижавшись лбом к оконному стеклу, глядел сквозь голые ветви сада на башню планетария за окном. Над черным куполом - лунный серп и звезда в фиолетовых сумерках. Он с трудом представлял себе, что будет делать, когда станет настоящим стариком, когда у него не останется совсем возможностей для воздействия на ход событий. В конце концов, в СССР, где от денег зависит немногое, все всегда делается по принципу - ты помог мне, я помогу тебе. Если ты помогаешь первым - это делается в расчете на будущую помощь. Инвестиции в человеческий капитал. Капитал постепенно растрачивается, когда больше нечем платить в ответ. Хорошо, что "Алеша Попович", многим ему обязанный, прислушивается к каждому его слову. А ведь вполне могло быть иначе. Скурвился же М. К., давно уже играющий в свою собственную игру. Его мысли вернулись к поездке в Москву. Там он остановится у шурина, повидает других родственников. Надо будет встретиться с сыном, который учится в МГИМО…
* * *
- Итак, Семенов… Где вы находились 16 декабря в районе 15 часов дня?
- На Петроградской. В кафе у Лены - у Поповой Елены Михайловны.
- Это кто-нибудь может подтвердить?
- Лена может. Ну и, наверно, кто-нибудь из завсегдатаев.
- Вы говорили, что были знакомы с Гордеевым. А квартира его вам знакома?
- Я давно там не был. С Иваном Александровичем что-нибудь случилось?
- Это тайна следствия. Насколько давно вы там были?
- Видите ли, в семьдесят четвертом году мы с ним довольно сильно поссорились. После этого я у него практически не бывал. Заходил раз или два отдать кое-какие книги.
- А что явилось причиной ссоры?
- Да как вам сказать… Ему показалось, что я работаю на вашу организацию.
- Гордеев занимался антисоветской деятельностью?
- Об этом мне ничего не известно. Можно понять его подозрительность - при Сталине он много лет провел в заключении. Позже он был реабилитирован.
- Вы знаете что-нибудь о секретной комнате в квартире Гордеева?
- Ни о какой секретной комнате мне ничего не известно. Что там было? Три жилые комнаты, кухня, ванная, туалет… Еще кладовка.
- Кладовка могла использоваться как секретная комната?
- Что вы этим хотите сказать? Я, помнится, заглядывал, ничего особенного там не было. Может, конечно, потом Гордеев ее и засекретил…
- Правда, что через вас Гордеев заказывал в механических мастерских детали?
- Существует порядок, бумаги. Все можно проверить.
- Это же какое-то дикое упорство, Семенов… Вам отлично известно, что я имею в виду. В мастерских все налево работают без всякого оформления.
- По мелочи, для быстроты, конечно, случалось.
- И что вы об этих деталях можете сказать?
- А что я могу сказать? Трубочка там или втулка - чертежей полных или схем Иван Александрович мне не доверял. А экспериментатор он был от Бога. Но не доверял никому. Так в протоколе и отметьте, гражданин следователь.
- Кстати, Семенов, в последнее время вы большей частью не живете по адресу прописки. Где вы проводите время?
- У Лены, где же еще. Мы, возможно, скоро поженимся.
- В кафе на Большом проспекте П.С.?
- Еще на ее квартире. Улица Грибалевой, 35, вы, наверное, сами знаете.
- Сами понимаете, Семенов, все, что вы говорили, мы проверим…
- А сейчас я могу идти?
- Пока - можете. Распишитесь вот здесь. Вот ручка.
"Алеша Попович" подвинул Семенову письменный прибор с установленной в нем толстой перьевой ручкой. После того как Семенов расписался и вышел, он осторожно взял ручку платком и положил в заранее подготовленную коробочку. Ту же роль - носителя отпечатков - должен был сыграть и гладкий стакан, из которого "Алеша" любезно предоставил возможность Семенову выпить воды несколько ранее. Он не был обязан лично вести допрос Семенова, но положение дел настоятельно этого требовало. Не последнее место играл интерес, проявленный генералом… В чем он был солидарен с Онегиным - так это в презрении ко всей и всяческой мистике, В этом смысле он был верным учеником. Мистика - хорошее прикрытие для предательства. Но эмоции в сторону, его собственные служебные - или, скорее, лично-служебные - интересы также требовали более чем пристального внимания.
"Алеша" снял очки, протер глаза. Помассировал лицо. Не так уж часто он оставался один. Наедине с собой не обязательно быть логичным и последовательным. Он очень устал. Хотелось бы так держать в руках ситуацию, как он держал сейчас в руках свое лицо. Война отделов, оргвыводы, критическая точка карьеры. М. К. успел дослужиться до полковника, прежде чем попал в опалу. Потерял Канаду, однако приземлился заведующим спецлабораторией. "Алеша" был подполковником и всего лишь замом в своем отделе. В этом чине и на этой должности - очевидная перспектива скорой отправки на пенсию. (Чертов М. К. - стакан водки, третья звездочка на дне…) Мучительный вопрос - кто выиграет при том или ином обороте дела. Исчезновение! Похищение? Бегство? И вдобавок - фантастические показания Литвина.
* * *
В. Ф. позвонил вечером. Татьяны, как всегда в последнее время, дома не было.
- Валя? Это Алексей, - В. Ф. узнал голос "Алеши Поповича". - Есть мнение, что вам надо устроить очную ставку с Семеновым.
- Что-нибудь прояснилось? Или это тайна следствия?
Разговаривая со старшим чином из ГБ, пусть и давним знакомым, В. Ф. удивлялся небрежности своего тона. Влияние западных ветров? Страх уменьшился, он лучше чувствовал невидимые координаты, в которых происходит разговор. Понимал, что небрежный тон больше нравится его собеседнику, чем просительный.
- Да нет, при чем тут тайна, - подумав, ответил "Попович". - Жилистый старикан. Надо его прощупать насчет середины декабря.
- А очная ставка зачем?
- Ну, во-первых, может, вы его встречали раньше.
- Татьяна его во сне видела.
- О снах Татьяны - особый разговор. Глядишь, она его на чем-то расколет.
* * *
Онегин, как и планировал, ехал "Красной стрелой". В спальном вагоне. Он обдумал заранее, насколько это разумно с точки зрения конспирации. Решил, что разумно. Главное - естественность. Что может быть естественнее, чем отставной генерал, который желает ехать в СВ? А если за ним следят, то на перегоне Ленинград-Москва спрятаться трудно. Вызывать машину, чтобы ехать на вокзал, он, однако, не стал, вместо этого они с женой вышли прогуляться до метро "Горьковская". Людей на улице было немного, падал мягкий снег, наводя на банальные мысли о нечистоте людских дел и о том, что о ней не хочется думать в такой вечер. Если наблюдать издали, единственная необычная деталь - он с дипломатом в руке. Издали не заметно, что под кожей черного дипломата - металлический корпус, а от ручки к запястью идет прочная цепочка. На Кировском он поймал случайное такси. Ни по дороге, ни на вокзале слежки не заметил… В двухместном купе Онегин оказался один. Тем лучше. Открыл кодовый замок дипломата, достал дорожный несессер (зеркальце, электробритва, крем, зубная щетка, тюбик "Поморина") и любимый свой роман - "Кима" Киплинга на английском. Под ними были две запасные рубашки, смена белья. Внизу - бумаги в кожаной папке. Онегин задумался, как быть с драгоценным дипломатом, если понадобится сходить в туалет. Брать с собой? Туалет рядом, один на два купе. Решил, что на пять минут дипломат можно оставить, закрыв на замок и пристегнув цепочку к металлической опоре столика.
Проводник принес чаю. Онегин поблагодарил, запер дверь. Пил не торопясь, глядя в темноту за окном, в которой иногда проплывали желтоватые огни малолюдных деревень. В этих краях, конечно, понятнее Лермонтов, чем Киплинг. Допив чай, лег и взялся за "Кима". Тоже вот - никогда не надоедающая книга о поисках реки, которая смывает все иллюзии. О мальчике и старике - тибетском ламе, ищущих вдвоем эту реку. Он до сих пор иногда чувствовал себя таким мальчиком, только старика рядом не было. Реку он, правда, однажды искал. Хотя бы ручеек, чтобы напиться. Несколько дней, оставшись в полном одиночестве, перед тем как попасть в детский дом. В степи под палящим солнцем. Ныне он знал, конечно, о буддийском учении, что все - иллюзия. Зря, что ли, полжизни работал на Востоке. Однако в то, что настоящее - "здесь и теперь" - является иллюзией, он не верил. Это давало силы бороться. Что касается прошлого… То, что он вспоминал о своем детстве, нередко казалось ему именно такой иллюзией.
Родителей, подобно киплинговскому Киму, он почти не помнил. Правда, помнил деда с бабкой, в доме у которых рос, пока их не пришли раскулачивать. Родители каждый год уезжали на заработки в город… Дом у деда с бабкой был добротный, с оцинкованной крышей. Возможно, поэтому их и раскулачили. Он убежал, спрятался в овраге, ночью пробрался подальше от реки, в степь. Шел, не ведая куда, стараясь только держаться в стороне от людей. Иногда вдалеке слышались выстрелы, порой где-то что-то горело - по ночам над горизонтом поднималось тихое зарево. На второй или третий день у него, наверное, начались галлюцинации… Откуда у него мог взяться в руках обрез? А труп молодого бойца в красноармейском шлеме - то было видение или реальность? В широко раскрытых глазах юноши застыло ситцевое небо, черное входное отверстие пули зияет над левой бровью, суетятся вокруг мелкие степные мухи. Ему хотелось верить, что это была галлюцинация. В то же время ему хотелось верить, что самолет, а самое главное, летчик-галлюцинацией не были. Он снова был один. Никакого обреза в руках. Сначала он услышал рокот мотора.
Потом из-за опаленного солнцем холма выскочила и сама машина - одноместный биплан. На фоне белесого от зноя неба четко прорисовывались растяжки, скреплявшие между собой крылья, растопырка колес под фюзеляжем. Самолет описал круг над головой растерянно стоящего Феди и приземлился, подкатившись к нему совсем близко. На землю соскочил пилот в кожаном комбинезоне. Шлем, очки, усы… Он подошел к Феде, который опустился на колени. Положил руку Федору на плечо. "Экий ты… доходяга". Рука была тяжелая. Голова у Федора закружилась, перед глазами поплыли красные круги. Следующее видение: то же лицо - над. Бульканье, вкус воды на губах.
- В случае чего, говори всем, что ты от Игната. В детский дом тебя надо.
Он действительно оказался потом в детском доме. Как это получилось, он не помнил. Говорили, что его без сознания подобрали возвращавшиеся в Харьков красноармейцы. Придя в себя, он упорно твердил, что он от какого-то Игната, поэтому отчество ему записали - Игнатьевич. Фамилию "Онегин" тоже дали в детдоме.