* * *
Для горожанина природа - это целый ассортимент дискомфорта. Наше тело давно не помнит, как правильно сжиматься и дрожать под проливным дождем. Поэтому я была просто счастлива, что мы не в лесу и не в поле. А где мы, кстати?
У меня такое чувство, что где-то в Мексике. Притом, что в Мексике я никогда не была. Но в комнате было что-то от фильма "Фрида" и что-то вудуистское.
А именно - алтарь с мертвым белым козленком. Козленок свисал с низкой колоды, словно тряпочка, язык у него высунулся изо рта - казалось, зверушка вот-вот сблюет на пол. Сама колода и пол вокруг сплошь покрыты темно-вишневой коркой. В корке четко виднелись два отпечатка босых человеческих ног. Сухие и чистые отпечатки. Кто-то так и стоял тут в луже крови, пока она не свернулась и не перестала растекаться.
Ни это зрелище, ни эта мысль меня не трогают. Я просто сижу на подоконнике и смотрю на улицу.
Подоконники здесь широкие, сидишь на таком, будто на диване. А за окном хлещет дождь. Просто рычит от бессильной ярости, что не может меня достать и растворить заживо, точно злую колдунью Бастинду.
Дубина сидит в противоположном углу комнаты в позе лотоса. Красиво сидит, картинно. Вся его рельефная мускулатура наперечет. Не мужчина, а памятник победе плоти над духом.
Йог из Дубины никудышный. Потому что по натуре он флегматик. Зачем флегматику смиряться с действительностью и гармонии с астралом искать? Его геном - самой природой воплощенная в ДНК гармония и смирение. Воин-флегматик. Сказочный персонаж, не нуждающийся в смене тел. Не то, что я.
Дубина отстранил меня от поиска. Говорит, что я демон. Демон разрушения. И саморазрушения в том числе. Поэтому мне следует поберечь нас и посидеть на подоконнике.
Дождь злой. Он уже не хлещет водяными плетьми, он лупит водяными кулаками по стеклу. Молнии рисуют в небе огненных ифритов в позе приза "Тэфи".
Дубина обещал мне прозрение. В том смысле, что его вот-вот осенит. Мне не очень-то в это верится, но я покорно терплю скуку, запах пыли и напряженную атмосферу, сгущающуюся в комнате.
Я не помню, кто убил козленка. Кто положил его на алтарь. Кто стоял посреди комнаты, а кровь сотней липких струек лилась у него со лба, затекала в углы рта, капала с подбородка на грудь, ползла к животу, обвивала предплечья и бедра. Я не помню, зачем это было нужно. А главное - я не помню, кого мы собираемся поднимать из мертвых.
Ведь мы уже все для этого сделали - и сделали правильно? Ни перевоплощаться, ни с миром духов разговоры разговаривать нам не требуется. Значит, будем претворять мертвое в живое.
К тому же Дубина свой потенциал перевоплощений давно исчерпал. Он может быть или рабом, или королевичем. Нормальный разброд значений для человека.
Дубина - человек. А я - нет. Так что мой дорогой Геркулес прав: демон разрушения во мне и все время голоден. Если дать ему волю, он будет таскать нас из одной смертельной передряги в другую, чтоб нажраться фаршем, в который я перемалываю людей, города, сады, пустыни и замки. Он и нас с Дубиной когда-нибудь сожрет - демоны не разбирают, где кормящая рука, а где съедобная.
Что ж Геркулес так долго-то? Пора бы ему уже достигнуть ниббуты* (Духовное состояние в буддизме - прим. авт.), когда огонь страстей погашен. Огонь страстей. В Дубине. Ха. И о чем я сегодня постоянно думаю?…
Дубина издает почтительное мычание и поднимает на меня просветленный взор. Смаргивает. Просветленность испаряется из его глаз, точно вода, пролитая на раскаленные камни. Нет, Геркулес не таков, чтобы битую секунду лупать глазами, преисполняясь страха и ужаса. За этот срок он успевает вскочить на ноги, схватить меч, перепрыгнуть через алтарь, схватить меня за волосы и приложить лезвие к моей яремной вене. Основательно так приложить, не вздохнешь.
- Что, опять Черную Фурию увидал? - по возможности скучающим голосом произношу я. - Я же тебе объяснила, что она такое. Ты в безопасности. Она тебя не тронет. То есть я тебя не трону. Убери ножик.
- Ты не Тварь. Кто ты такая? - с непривычной интонацией отвечает мне мой принц, защитник, раб и убийца.
Я от изумления давлюсь воздухом. Потом, подумав, отвечаю:
- А на что это похоже?
- На женщину, - следует мгновенный ответ.
Та-ак. Предыдущая сущность у него именовалась Тварь. Позапрошлая - Дрянь (ласковый у меня напарничек, однако!). Ни одна не воспринималась, как женщина. Еще бы. Фурию в женщины записал бы только зоофил. Старого Викинга - геронтофил и… ну, неважно. А Дубина - существо не столь изысканное. Значит, я…
- Оно красивое? - осторожно выясняю я.
- Оно вызывает желание, - снова быстрый ответ, не требующий размышлений.
- И на фига ты столько времени достигал очищения с просветлением? Эффект обратный, - усмехаюсь, судорожно размышляя: как бы мне взглянуть на себя? В прошлый раз вместо зеркала было что-то вроде внутреннего зрения. Я видела себя во всей красе своих змееподобных двадцати с гаком метров. А если сейчас попробовать?
Пробую. Вижу… Дубину. Он великолепен. В нем столько силы, столько тепла, столько сока - вот они текут по его сосудам, пульсируют там, словно жидкое золото, кожа его светится, как хрусталь, пропуская восхитительный жар, и запах, и вкус его жизни… ЕДА! А-а-а-а-а!
Мои волосы скручены в поводок и намертво привязаны к какому-то крюку, свисающему с потолка. Я подвешена на собственных волосах, с руками, стянутыми за спиной в локтях. Любое неосторожное движение оскальпирует меня. Я вишу на волосах и слегка подпрыгиваю вверх-вниз, будто живое йо-йо.
Дубина стоит рядом и рассматривает меня с профессионализмом палача. Ну да, он же и есть палач. И почему я все время об этом забываю? Наверное, потому, что палачи со стороны представляются неистовыми, вампирическими ублюдками. А они же совсем не такие… Геркулес наверняка сейчас принимает взвешенное решение: как причинить мне достаточно боли, чтобы я выдала все тайны, включая те, которых не знаю? О-о-о-ох…
- Теперь оно до меня не доберется, - рассуждает Дубина. - Эй, хозяйка, ты там, внутри?
- Да здесь я, здесь… - ворчу я. - Что, оно такое страшное?
Мы и сами не заметили, как стали называть мои адские воплощения в среднем роде. Демоны не имеют пола. Они - стихия. И только человек может навязать им пол, счесть их поведение нравственным или безнравственны, попытаться использовать их в рамках поставленной задачи…
- Я даже не понимаю, красивое ли оно! - громким голосом, точно разговаривая с глухим, орет Дубина. - Оно заставляет себя хотеть! Оно мешает мне думать! И быть осторожным тоже мешает!
- Я. Все. Слышу. Не. Горлань. - Мне тяжело произносить слова, вися на волосах. Раскрывающийся рот натягивает кожу. Больно.
- Чего оно хочет? - уже нормально спрашивает Геркулес.
- Как всегда. Съесть. Поглотить. Без остатка. Тебя. Раньше хотело. Сними меня с крюка. Положи в угол. Оно слабое. - Я стараюсь выговаривать четко и делать паузы между фразами.
И надо ж было Дубине попасться! Он действительно заходит со спины и начинает отвязывать мой скальп от крюка! Идиот!
Естественно, мои ноги обхватывают его за талию. Одно хорошее усилие - и он уже лежит на полу с остановившимся взглядом, не делая попыток сопротивляться. А я, прогнувшись назад, стягиваю веревку с локтей. Потом сидя на парализованном теле верхом, поворачиваюсь и с аппетитом разглядываю жилы, проступившие на шее и руках Дубины.
- Суккуб… - выдыхает он, с неимоверным усилием шевеля губами.
- Понял теперь, что шутки с демонами до добра не доводят, мальчик? - шепчу я и кладу голову ему на плечо. Горло человека подергивается.
Сейчас я получу то, чего мне хотелось весь день, весь этот утомительный, тяжкий день, пока я выползало из холодного, сухого, скудного мира моего в этот плодородный, теплый, сочный мир живого.
Тут моя собственная рука хватает меня за глотку и отшвыривает назад. Отшвыривает с такой силой, что я сваливаюсь с Дубины. Тот довольно быстро приходит в себя. Но не убегает и даже с пола не встает. А бросает в меня что-то маленькое, когтистое, невероятно мощное. Теперь уже парализована я.
- Хозяйка, что мне делать с твоим суккубом? - спрашивает Дубина, приподнявшись на локте. Ноги у него, похоже, не действуют.
- Зачем ты его вызывал, кретин? - хриплю я из глубины жадного, похотливого, иссушенного жаждой существа, которое бьется, пытаясь хоть пальцами ноги дотянуться до беспомощных конечностей Геркулеса.
- Мне сказали, оно ответит, если спросить… про разное, - мнется мой незадачливый напарник.
- Про что тебе может ответить суккуб? Как людей валять и насмерть трахать?
- Про тебя!
- Что про меня?
- Про твою женскую сторону!
- Какую? - от изумления я аж суккуба перебарываю, поднимаю голову и обалдело таращусь на Дубину. - Ты хоть понял, че сказал-то?
Когтистая дрянь, намертво прикипевшая к моей груди - к совершенно нетипичной для меня груди, гладкой и шелковистой - похоже, прожигает в моем теле дыру. Аккурат напротив сердца. Боль такая, что я бормочу сквозь зубы все известные мне ругательства пополам с молитвами. Не хватает ни тех, ни других. Но уже видны мои родные шрамы, они проступают сквозь кожу, как детали картинки при увеличении, они наливаются мертвенной белизной и свежей розоватостью, они рисуют по мне историю моей жизни, они выдают мою слабость и мою силу - умирать и воскресать столько раз, сколько понадобится… Как же, оказывается, я люблю мои шрамы!
Вернувшись в себя, я вдыхаю столько воздуха, сколько легкие вместят, поднимаю с пола свалившийся с меня гри-гри* (Талисман вуду или амулет для защиты владельца от зла или на счастье - прим. авт.) и бросаю его Дубине. Дубина ловит амулет и прижимает к сердцу. Втягивает воздух сквозь сжатые губы и медленно сгибает ноги в коленях. Исцелился. Молодец. Я присаживаюсь рядом на корточки и пальцем оттягиваю Геркулесу веко. Он в норме.
- Вы меня что, опоили? - интересуюсь я.
- Н-н… Кто? - тормозит Дубина.
- Ты и твой распрекрасный колдун вуду, - язвлю я. И со значением поднимаю бровь.
- Мы не опаивали, - безнадежно вздыхает этот обалдуй. - Ты как увидела его, сразу рванулась, я тебя по голове…
- Понятно. Хорош у меня защитничек. А потом?
- Он пошел за жертвой. Принес. Убил. Сказал что-то - кровь забила фонтаном. И ты вошла и встала под кровь.
Вот теперь я открыла дверцу в мозгу. Существо, покрытое таким количеством сала, что уже, подобно своим гостям из преисподней, утратило пол, режет зверюшку за зверюшкой в промозглом подвале. Их трупики, осклизлые от крови, смятыми плюшевыми игрушками падают вниз, исчезая из моего поля зрения. Я вижу только складчатые колени жреца, когда распахивается кокетливый атласный халат… Скоро гора тел поднимется выше его колен и придет тот, кого он зовет.
- Тебе мало было Безумной Карги. Ты нашел Старого Хрена. Какой трудолюбивый мальчик! - Я умиленно всплескиваю руками. - Ну да, ты же всегда слушаешься старших. Она тебе в уши напела и ты побежал исполнять. Чем она тебя соблазнила, ну чем? Явлением суккуба на грешную землю через грешную меня?
- Я подумал, ты стала демоном, потому что тебе одиноко. - Дубина смотрел в сторону с таким лицом, точно это я во всем виновата.
- А став суккубом, я никогда больше не почувствую одиночества. И заведу себе много новых питательных друзей. Старых-то я первыми пожру.
Конечно, стоило бы подпускать в голос поменьше яду. Парень хотел как лучше. Парни всегда хотят любви. Иной раз даже не для себя. Для небезопасных существ вроде меня.
Дубина смотрит на меня укоряюще. Это не детская мольба: почто животину мучаешь? - но и не своеобычные уверенность и спокойствие. Что ж, мне придется удовольствоваться этим.
- Значит, Карга наворожила и отправила тебя к нему, к этому падальщику, - я тычу пальцем в пол, в сторону подвала, наполненного трупами зверей… и не только зверей. - Такой у них уговор был. Ты пришел и попросил. Что он тебе ответил?
- Что он все исправит. Что ты перестанешь все крушить. Что смерть перестанет тебя искать. Что мы поймем, зачем все!
Не хватает только слова "сэр" в конце изложения. Четко объяснено. Как на смотру.
- Потом?
- Я обещал предоставить любые материалы, необходимые для обряда.
- Припер сюда целый зоопарк. Ясно. Люди понадобились?
- Нет!
- Вольно!
Значит, главная задача Старого Хрена - обратить меня в суккуба. Ему в его Горе суккуба не хватает. Зачем? Улучшать условия службы в армии? И заодно сокращать численность самой армии? Воспоминание о сущности суккуба красуется в мозгу, словно приторное, вожделенное лакомство. Сколько удовольствия - только отпусти поводок - сколько же удовольствия, сколько пищи…
Люди мечтают, чтобы их нашли и употребили. В пищу. Чтобы пожирали, чавкая от удовольствия, чтобы находили желанными и восхитительными. Чтобы не воротили нос при виде них, чтобы не отодвигали брезгливо в сторонку. Чтобы их жизнь не сгнила в помойном баке просроченным товаром.
Люди прячутся за болтовней о небывалом сексе, о сверхъестественном разврате, об адских наслаждениях… А сами всего-навсего еда, которая мечтает быть съеденной. Суккуб - мертвая женщина, инкуб - мертвый мужчина, они хотят секса с живыми, они ищут себе пару, бла-бла-бла…
Мертвое не нуждается в половой принадлежности. Мертвое не хочет секса. Мертвое мертво. И мечтает хоть на секунду вернуть себе живость ощущений. То, что живые принимают за секс, за совращение, за страсть, за любовь - попросту еда, еда, еда! Только она действительно насыщает нашу тоску по времени, когда мы тоже были живыми! Аха-а-аххх…
За оконным стеклом ударила молния, вырос огненный цветок в полнеба и погас. Ночь вернулась. А в стекле поверх моей татуированной кривоносой физиономии нарисовалась прозрачная как лед, как лед тоскливая и мертвая как лед морда демона…
Значит, еще и это живет теперь в глубине меня.
Глава 16. Луна, факел и что-то будет
Сковырнувшись с жердочки верхнего мира, я впечатываюсь в палубу непотопляемой галоши Морехода. Хорошо хоть не лицом. И хорошо, что не в корму. Потому что корма покрыта… рыбой. И даже не столько рыбой, сколько отвратительными существами утробно-розового цвета и червеобразного вида, безглазыми, слюнявыми и верткими. Худые жадноротые чайки - и те шарахаются от черверыбок, которые, оказавшись с пойманной рыбой в одной заднице, не отвлекаются от излюбленного занятия - и лезут, лезут к бьющимся о настил рыбьим тушкам, ввинчиваются им в рот и в жабры, пенясь оптоволоконными кабелями слизи, и душат свои жертвы, и жрут их изнутри и снаружи.
Миксины. Охотники на обреченных. На пойманных в сеть и на крючок, на больных и мертвых. Мастерицы ускользать от хищников, завязывая тело в узел и превращая воду в сопли.
- Твоя добыча? - брезгливо интересуюсь я, вышвыривая за борт розовую пакость вместе с ее защитными механизмами. - Ты что тут, на глубине тралить вздумал?
- Не нравится глубинная фауна? - посмеивается Мореход. - А как же разнообразие всего сущего и "каждому свое"?
Освободив место от разнообразного сущего, хмуро усаживаюсь на банку и начинаю шарить по карманам в поисках сигарет.
- Я, конечно, понимаю: в природе не существует облико морале и деления на красивое и некрасивое. В природе существует только деление на съедобное и несъедобное. Но какого черта ты натащил сюда всякой дряни? Из просветительских побуждений?
- Так ведь это ты мечтала в бездну заглянуть, не я! - переводит стрелки Мореход. - А миксины - бездна в действии. Чем глубже, тем миксинам привольнее. На большой глубине вообще ничего нет, одна вечная тьма, холод и эти милые зверюшки, жрущие разлагающихся китов и дохлых дайверов.
- Врешь. - Проведя с Мореходом немало времени, я заметила, что у него два метода слива информации: лживый и тенденциозный. - Как всегда, врешь. На глубине не только падальщики, паразиты и тьма. Есть свет, который тамошние обитатели рождают, а потом им же разговаривают, охотятся, любят и убивают. Биолюминесценция. Самый древний сотворенный свет. Так же и с подсознанием. Есть тьма, холод, небрезгливое дерьмоедство, но и свет тоже есть.
- Который для природы то же, что и миксиновые слюни, - возможность съесть, не будучи съеденным, - парирует он.
- Как говорится, вся природа - это бесконечное склонение глаголов "съесть" и "быть съеденным"! - огрызаюсь я. - Нашел, чем удивить. Так что если ты пытаешься напугать меня кошмарами из нижнего мира…
- Нет. Не пытаюсь. - Мореход протягивает мне свою зажигалку.
Руки у меня все еще дрожат и прикурить никак не удается. Волны хлещут в борт, шипят и пенятся, как молодое пиво. Ветер срывает огонек с зажигалки, а турбонаддув включать я еще не научилась. С чувством "кругом одни предатели!" рвусь в бой. С незажженной сигаретой в зубах.
- Тогда что за тварь ты из меня выудил?
- Которую? - изумляется Мореход. Картинно так изумляется: рот полуоткрыт, ресницы хлопают. Кларк Гейбл.
- А новенькую! Суккубиху!
- Не придирайся, нормальная тетка! - хохочет он. - Вот увидишь, она тебе еще пригодится!
- Да она чуть Гер… Дубину не сожрала, - передергиваюсь я.
- Это она от обалдения. Вылезла на свет божий и обалдела. Дубина для нее что для тебя бутерброд. Если бутерброд примется танцевать на тарелке, распевая "съешь меня, любимая"…
- Я немедленно приглашу съемочную группу и уйду в рекламу! - рычу я. - Не виляй! Я пообещала Викингу, что больше не стану вмешиваться в их с Дубиной жизнь. И что мне теперь делать? Сидеть и смотреть, как их лопает всякая нечисть, понабежавшая из подсознания? Моего подсознания, между прочим!
- А вот это и есть судьба истинного наблюдателя: сидеть и смотреть, как одни лопают других. И прикури уже бога ради свою сигарету, ты ее наполовину сжевала!
- Моя сигарета! Хочу - курю, хочу - с кашей съем!
- Вот именно! И Дубина - человек Викинга. Хочет - спасает, хочет - с кашей ест!
Надувшись, точно повздорившие супруги, мы отворачиваемся друг от друга и прожигаем взглядом горизонт.
Конечно, Мореход прав. Под килем его посудины, в недрах моря Ид, полным-полно отвратительных тварей вроде миксин. И полным-полно восхитительных тварей. Причем не всегда ясно, где одни, а где другие. И как спасать вторых от первых, и надо ли вообще.
Я понимаю: это все комплекс вины. Я виновата перед Викингом, которую искалечила с цинизмом компрачикоса. Нет мне прощения в ее глазах, и никакие планы по апгрейду маменькиной дочки до неубиваемой суки не вернут ощущения правоты и чистоты намерений. Я могу лишь наблюдать за последствиями событий, запущенных с моей помощью. Это похоже на камнепад: сталкиваешь камушек со скалы, чтоб посмотреть, как он летит, сверкая на солнце и весело бумкая по склону, а потом узнаешь, что осыпью накрыло деревню со всеми жителями… Я такой же криворукий демиург, как и все.
- И кстати, - голосом оскорбленного в лучших чувствах людоеда осведомляется Мореход, - почему ты решила, что это Я вытащил из тебя суккуба? Кажется, опять вмешался таинственный незнакомец? Или ты полагаешь: все таинственные незнакомцы в твоей жизни - мои альтер-эго?