Чуть не впал в соблазн процитировать крылатую фразу Владимира Вольфовича об отце-юристе и матери-русской, но сдержался. Почувствовал, что не ко времени и не к месту будет поминать Жириновского.
– Я ведь в милицию случайно попал… Пришел как раз в девяносто втором из армии, а тут уже все наизнанку вывернуто. Как жить – не знаешь. Вот, пошел в милицию, хоть какой-то кусок хлеба обеспечен и знаешь, чем заняться. Вот так с тех пор и…
– А родители? Как они отреагировали?
– Ужаснулись жутко! Позвали к себе. Отец к тому времени был в Германии, мама – в Израиле. Вышла замуж за своего профессора…
– Ой, что я тут заболталась, чаю надо поставить…
И Варя ушла, оставив Вадима наедине с вороном.
Пока Варвара брякала чем-то на кухне, Савельев подошел к книжному шкафу.
Книги, как скажет любой психолог (и следователь) могут многое сказать об их владельце.
Глянцевых обложек почти не было заметно, и, что порадовало почему-то майора, совсем не было этих дурацких женских любовных романов про донов Педро и Анжелик.
Все больше классика. И старая, и новая. Шекспир, Куприн, Горький с Чеховым, Пелевин, Павич, Перес-Реверте…
Три издания "Слова о полку Игореве", сборники "Пазники литературы Древней Руси", сочинения академиков Лихачева и Рыбакова. Ну да, ведь девочка, помнится, специализировалась на начальном этапе русской словесности.
Литературы по магии и оккультизму, вопреки ожиданиям, Вадим почти не заметил.
Всякие справочники, трехтомная энциклопедия "Мифы народов мира", "Золотая ветвь" Фрезера, какие-то книжки в бумажных обложках – как печатали лет десять назад. И непонятно как затесавшийся среди наукообразных сочинений "Дракула" Брэма Стокера.
Сыщик вынул одну из книжек, оказавшуюся справочником по волшебным цветам и травам.
"Мак, – прочел Вадим. – Символ Великой Матери означающий, кроме самой Гекаты-Кибелы, деву, ночь, сон. Посвящен всем лунным ночным божествам. Символизирует плодовитость, забвение, праздность. Кроваво-красный олицетворяет страдания Христа. В греко-римской традиции – эмблема Деметры, Цереры, Персефоны, Венеры, Гипноса и Морфея".
Любопытно, что бы сказали на такое его знакомые потребители маковой соломки?
Взял другую книгу, стоящую рядом, раскрыл на середине.
"Книги, не попавшие в канон, начинают жить своей тайной жизнью, частично переписываясь, частично уничтожаясь. Традиция апокрифической литературы не утратила своего значения до сих пор, тесно переплетаясь с иной запрещенной гностической тайноведческой литературой, основателем которой в первом веке был легендарный Симон Маг. Литература не для всех, а для избранного меньшинства, пасущего судьбы людей. Переписки соратников по партии, протоколы заседаний секретных обществ иллюминатов, уставы идеологических сект, красочные политические ребусы живут и ныне, веселя несмышленого обывателя своей ярмарочной небывальщиной, но незримо следуя за каждым его движением…"
Да, мудрено!
Прохор за спиной недовольно каркнул.
"Ну что ты скандалишь? – посетовал Савельев про себя, ставя книгу на место. – Не украду я ничего!"
– Вадим, идите, чай готов!
Чай был слабый, индийский, какой майор не очень любил. Зато к нему прилагалось несколько бутербродов с лососиной. Это Вадима обрадовало: обычно одинокие женщины, у которых он бывал в гостях, все норовили угостить его печеньем, а то и пирожным.
Поглощая нежнейшую розовую мякоть норвежской семги он, тем не менее думал – что и как нужно будет выспросить у Варвары.
Она, конечно, как говорило ему чутье матерого сыскаря (то самое пресловутое "шестое чувство"), к убийству Монго не причастна. Но весьма вероятно, имеет какое-то отношение к этому делу.
Но не в лоб же спрашивать?
– Варя, а как вы сподобились специализироваться… – справился Вадим, покончив с угощением, – на магической тематике?
– Ну вы б еще спросили, как я стала журналисткой…
– А как вы стали журналисткой?
– Как же еще? – пожала девушка плечами. – Как и вы милиционером. Жизнь такая. За классическую филологию платят мало; в аспирантуру не поступила… Просто подруга предложила написать для дамского журнальчика что-то мрачно-мистическое с привидениями и порчей… У них штатный астролог загулял. Ну вот, с этого начала. Хотя если честно. – Девушка замялась. – Понимаете, Вадим, в детстве у меня соседка была самая настоящая гадалка. Не шарлатанка какая-нибудь, а именно что настоящая… И у нее, только не смейтесь, даже жил настоящий домовой.
Савельев посмотрел на журналистку, мысленно крутя пальцем у виска.
Что ни говори, а женщины – существа нелогичные и непредсказуемые. Тоже выдумала – гадалка с домовым?!
– А вы его видели? – изо всех сил делая серьезное лицо, осведомился он.
– Если честно – нет, но что-то такое у нее в доме и правда было. – Она сделала страшные глаза и понизила голос:
– Представляете – старая квартира в старом доме, чуть ли не восемнадцатого века, пусть он там и строеный-перестроеный. И в ней – женщина. Этакая седая почтенная старуха: не поймешь, то ли ей шестьдесят, то ли все девяносто. К ней приезжали всякие люди – и бандиты, и депутаты… Одному она смерть предсказала, так через три дня его взорвали.
– А вам она ничего не предсказывала?
– Предсказывала, вообразите себе. – Девушка, казалось, слегка обиделась.
– И что именно?
"Вот пристал!!" – засигналил вспыхнувший на ее щеках румянец.
– Нельзя говорить, – серьезно и строго сообщила Варвара.
– Не она случайно ворона вам подарила?
– Не-эт, – тряхнула кудряшками Озерская. – Прохор – это наша фамильная достопримечательность.
Поймав вопросительный взгляд парня, она подошла к клетке и погладила ее.
– Ворон находится в нашей семье с восемнадцатого века! По преданию, его подарил моей пра-пра-прабабке какой-то знатный вельможа, воспылавший к ней неземной страстью. Вот, кстати, ее портрет.
Ткнула рукой в старинное полотно в овальной золоченой раме, с которого смотрела темноволосая красавица, чертами лица отчасти напоминавшая цыганку.
– Вы на нее удивительно похожи, – заметил Савельев.
– Да, так все говорят. А еще говорят, что эта птица приносит счастье. И… деньги! Вот тут чистая правда!
– Как это? – удивился майор.
– А вот так. Этот вельможа был большим чудаком. Положил в каком-то то ли английском, то ли швейцарском банке крупную сумму на имя ворона и распорядился ежегодно в начале февраля выдавать владельцу птицы некоторое количество денег на ее содержание…
– И как? – не поверил Савельев. – Неужели до сих пор платят?
– Как часы! – горделиво воскликнула журналистка. – В этом году я получила пятнадцать тысяч рублей!
– Ого! – присвистнул Вадим. – Пятьсот баксов на "Китикэт" для птички? А откуда поступают деньги, отследить не пробовали?
– А зачем? – не поняла девушка. – Так интереснее. Старая родовая тайна, и все такое. Нет в вас романтики, товарищ майор… Или лучше господин?
– Все едино, – буркнул следователь.
Он не стал возобновлять начатую тему, хотя птица-рантье – это что-то!
– Варя, а все-таки как получилось, что Монго вдруг обратился именно к вам с предложением о нем написать? Или инициатором были все-таки вы?
– Как вам сказать? – задумалась Озерская. – С одной стороны, я к нему первая обратилась, а с другой – вроде бы как он ко мне.
– Прошу прощения, не понял?
– Если точно, то я виделась с ним не два, как вам сказала при нашей первой беседе, а три раза. Собственно, когда впервые с ним встретилась (это было на презентации его новой книги в "Библио-Глобусе"), то только хотела договориться о подробном интервью. Интервью с популярной личностью для "Московского времени". На четыре сотни уев договоренность, – вздохнула девушка. – И я на презентации пробилась к нему как-то, распихала этих сумасшедших баб, которые по нему с ума сходили…
Савельев понимающе кивнул головой. Да уж, видели, знаем.
– Он было хотел послать меня… в информационный отдел "Русской магии". – Варя усмехнулась. – А потом вдруг заинтересовался. Вообще, как я теперь припоминаю, все это довольно странно было. Сначала он очень внимательно рассматривал меня.
– Ну тут как раз ничего странного, – пошутил Вадим.
– Да нет, не в этом смысле, – буркнула, чуть надув губки, журналистка. – Именно, что изучал, а не просто как мужчины… Ну как вам объяснить? Так обычно смотрят, когда что-то хотят рассмотреть и запомнить, чтобы потом описать… Я сама в детстве занималась живописью… Ну как будто хотел сделать рисунок по памяти. Вот… А еще он потер лоб, как будто что-то вспомнить пытался. А потом сказал, что непременно со мною свяжется. И связался. Ну я говорила вам об этом.
– Да, ваш первый визит к нему…
– Тогда не было ничего интересного, необычного. А вот второй…
– Когда он расспрашивал вас о ваших предках?
– Угу. Собственно, это было как будто интервью со мной. Я даже сперва решила, он меня собирается, – Варя усмехнулась, – немножко в постель затащить. Как раз тогда он и предложил мне должность пресс-секретаря. Но потом разговор как-то плавно перешел на моих предков…
– А зачем они ему понадобились, не знаете? – спросил Вадим.
– Не знаю! – бросила она с легким раздражением. – И даже никаких догадок нет. Он что-то говорил, будто я ему напоминаю портрет какой-то знаменитой предсказательницы пушкинских времен. Даже спросил, нет ли у меня в роду чародеев? А я ему еще сказала, что этого быть не может.
– Почему? Мало ли как жизнь могла сложиться. Вот, например. – Савельев показал на картину. – Чем не колдунья? Взгляд у нее, скажу я вам…
– Ну-у, товарищ майор… – лукаво улыбнулась Варвара. – Она жила задолго до рождения Александра Сергеевича. К тому же моя семья приехала в Россию только в семидесятые годы. – И увидев недоуменно поднявшиеся брови Вадима, уточнила: – Позапрошлого века, девятнадцатого. Откуда-то из Германии.
Следователь недоверчиво прищурился. Не угадывалась в Озерской кровь тевтонов. Скорее венгерская или румынская.
– Да, вот такие дела. Материал я сделала, но что-то он "Новостям" не глянулся: сказали, надо его доработать. Сенсационности подпустить, что ли. И тут Монго вдруг позвонил как раз за день до… смерти и пригласил меня утром явиться, чтобы взглянуть на нечто любопытное.
– Что?
– Он не сообщил. Сказал лишь, что это связано с моими пращурами.
Вадиму внезапно почудилось, что Варя в этот момент как-то напряглась, словно выдала что-то, прежде скрытое.
– А когда он звонил? В смысле, в котором часу?
– Часов, может, в девять вечера… или в десять, я уже не вспомню.
То есть за пару часов до убийства, отметил сыщик.
– Это имеет какое-то значение?
– Может, да, а может, и нет.
"Мутная история", – подумал Вадим.
Хотелось прояснить еще один вопрос.
– Простите мою некомпетентность. Но что это за "Ода Семи звездам", о которой вы упоминали у Стрельцова?
Варя закусила губку и покраснела.
– Вы знаете, кто такой Барков? – начала нерешительно и заалела еще гуще.
Майор кивнул.
Как-то в разгар гласности и перестройки, когда стали печатать все и вся, он приобрел небольшую книжицу под названием "Девичья игрушка, сочинения Ивана Баркова". Да еще и притащил ее на работу. А когда раскрыл и пролистал пару страниц, то волосы стали дыбом. Потом целый день следил, чтобы, не дай бог, книжка не попала в руки начальству. Глядишь, уволили бы подчистую за "хранение и распространение порнографии". Таких матерных загибов, какие употреблял поэт просвещенного XVIII века, Савельеву не случалось слышать даже от закоренелых преступников, речь которых отнюдь не отличается изяществом выражений.
Выбрасывать томик не стал, пожалел потраченного червонца. Принес домой и засунул куда-то во второй или третий ряд книжного шкафа.
– Ну "Лука Мудищев" там… – проявил свою эрудицию и внезапно почувствовал, что тоже краснеет.
– Ой, что вы! – всплеснула руками Озерская. – Да какой же это Барков?! "Лука" написан гораздо позже, уже в девятнадцатом веке. А Барков скончался в тысяча семьсот шестьдесят восьмом году. Кстати, тоже при невыясненных, весьма туманных обстоятельствах. Вроде бы покончил жизнь самоубийством. Причем в некоем пикантном месте – то ли в борделе, то ли в нужнике… Однако существует версия, что это было хорошо спланированное политическое убийство…
– Политическое?
– Да. Но не важно. Итак, главным сочинением Баркова является нецензурный сборник "Девическая игрушка" распространявшийся преимущественно в рукописном виде. Печатать такое не решались.
– Понятное дело.
– Тем не менее у многих почтенных отцов семейства в заветном ящике имелась копия сборника, который они читали тайком от домочадцев. Таких копий, дошедших до нас с тех времен, существует более трех десятков. Из них авторитетными, то есть написанными при жизни Баркова, считаются около пятнадцати. Произведение, озаглавленное как "Ода Семи звездам", встречается лишь в одном.
– Так вот почему Стрельцов утверждал, что эта ода – фальшивка, – догадался следователь.
– Кто знает? – загадочно молвила девушка. – Нужна текстологическая экспертиза. Главная проблема в том, что этот сборник находится в частном собрании. Да еще и за пределами России.
– А в чем там суть? Каким боком это стихотворение соотносится с интересующей нас "Книгой Семизвездья"? Только созвучьем названий?
Озерская задумалась.
И в этот момент, как в плохих фильмах, зазвонил мобильник.
– Да? – бросил майор в трубку. – Да, Стас! Что-о?! Ты там? Жди, выезжаю. И вызывай ребят!
– Что-нибудь случилось? – вскочила с места Варвара.
– Случилось… – процедил Вадим. – Убийство свидетеля.
Глава 12
САТИРА НА САМОХВАЛА
В-да, зима 1758 г.
Этот странный дар появился у него еще с малолетства.
Бывало, прищурится да глянет на кого…
И словно щелкнет что в голове.
И обычные вещи вмиг приобретут сверхъестественные очертания. Например, платяной шкаф становится пузатым двуглавым великаном, готовым слопать всех, кто к нему ни подойдет. Черепаховый гребень оборачивается ратью копейщиков, а колодец – бездонной дырой, из которой вот-вот полезут черти.
Прознав о такой напасти, приключившейся с его чадом, отец Семен вначале переполошился. Посадил на строжайший пост всю семью и стал проводить молебен за молебном, пытаясь искупить грехи тяжкие и отогнать наваждение бесовское.
Когда не помогло, попробовал более действенное средство. Вместе с сыном отправился пешком в Александро-Невскую лавру, чтоб испросить у святого князя милости. Облили слезами гроб с честными мощами. Однако и это осталось втуне.
Тогда иерей решил, что недурно бы сходить к бабке. Вдруг это у Ванятки с головою нелады? Всяко бывает. Сглазил ли кто или продуло ветром.
Бабка попалась сильная да умелая. Напоила ребенка каким-то отваром, пошептала над ним (батюшка потом все бил перед иконами поклоны, отмаливая провинность). И словно рукой сняло…
Оно, конечно, ничего никуда не делось. Просто Ваня смекнул, что не следует тятеньку с сестрицей почем зря своими придумками беспокоить. Отмалчивался, и вся недолга.
Только стал разуметь непонятные для всех прочих слова, которые все повторял появившийся в их доме ученый ворон: "Очи береги!"
Да, необычные свойства собственных глаз были для парня и радостью, и мукой.
Отрадой потому, что с этими чудными виденьями жизнь была ярче, интереснее. Никто вокруг не видел того, что открывалось зрению Ивана. Видеть тайную суть вещей – кто из людей не отдал бы за этот дар великие богатства мира?
Особенно стал ценить сей талант, когда к нему стала являться муза поэзии. Дивные, феерические образы переполняли воображение и просились на бумагу. Только успевай макать перо в чернила.
Пытка же заключалась в том, что сразу после очередного видения Иванову голову начинала терзать невыносимая боль. И чем взрослее становился он сам, а его фантомы – сложнее и заковыристее, тем большие муки испытывал.
Прежде утихомиривал их все больше травяными отварами да медовой настойкой, а как более или менее в возраст вошел, так водка стала наипервейшим и незаменимым средством… Осознавал, что губит себя, что не должно так вот жить, но поделать ничего не мог.
Сунулся как-то к одному заезжему медицинскому светилу, посетившему Северную Пальмиру с намерением подзаработать на непонятной "русской душе", но француз, осмотрев Ивана, запросил за лечение такую сумму, что у бедного копииста навсегда пропала охота впредь связываться с иноземцами да и лекарями вообще…
Обратный путь от Покровской обители лежал как раз по набережной, и Иван решил, что лучшей оказии посетить пряничных дел мастера Кандыбина может в ближайшее время не представиться. А потому велел вознице притормозить возле заведения Василия Ивановича.
Сошел и осмотрелся.
В этой части В-ды находились купеческие особняки – богатые, основательные и, в отличие от большинства городских домов, сооруженные из кирпича да камня. Только высокие заборы были деревянными, с резными узорами.
Кандыбинский дом стоял как раз напротив Соборной площади.
Левый берег был значительно выше правого, и казалось, что городской кремль с Софийским собором парят в небесах, подпирая синеву небес золотыми куполами. Иван с умилением перекрестился.
– Што, красиво, милостивый государь? – осведомился кто-то рядом низким, как из бочки, басом.
Говорящий был высоким дородным мужчиной лет пятидесяти. Полное безбородое лицо украшали густые кустистые брови, из-под которых весело посверкивали хитрые карие глаза.
– Где еще на Руси вы найдете такую-то красоту? – продолжил толстяк, довольно похлопывая себя рукой по брюшку, как будто только что упрятал туда главные городские достопримечательности.
Речь его не походила на местный говорок. Была не плавной, с "оканьем", а отрывистой, с заметным и режущим ухо глухим "г". Наверное, не коренной в-жанин, решил поэт. Что сразу и подтвердилось.
– Даже в моем родном Брянске, уж насколько славный городок, такого не сыщете. Уж двадцать годков здесь живу, а никак не могу налюбоваться. Такого пейзажу, чай, и в вашем Петербурхе нет?
"Откуда он взял, что я из столицы?" – удивился Барков.
Хотя чего тут дивиться. Город-то невелик. Всякое новое лицо за версту видно.
– Василий Кандыбин, сын Иванов, – веско представился мужчина. – Владелец пекарного дела.
Сказал это так, точно был по меньшей мере камергером Ее Императорского Величества двора.
– Мои булки да пряники пол-В-ды кушает! Я их и в Москву с Ярославлем поставляю. И в самом Петербурхе лавчонку держу. На Литейном. Не случалось заходить?
– Как же, как же! – поспешил обрадовать пекаря господин копиист. – То-то я думаю, что ваше имя мне откуда-то знакомо!
Василий Иванович расплылся в самодовольной ухмылке.
– Вот и нынче. За завтраком отведал ваше изделие. Я остановился в гостинице "Лондон".
– А-а, знаю, – подтвердил Василий Иванович. – Ее мой свояк держит, Никодим Селуянов.
– Да. – Ивану как-то не пришло в голову интересовали именем своего хозяина. – Вот он-то меня и попотчевал таким знатным пряничком, что мне захотелось лично засвидетельствовать почтение тому, кто его изготовил.