– Да оставьте эти ваши фокусы для гопников! – отмахнулся тот. – Если хотите знать, то в этом кабинете имеются вещи, стоящие больше, чем вы все заработаете за всю жизнь. – Он обвел пухлой рукой картины и стеллажи. – Убийцы бы просто очистили хату – так у вас выражаются, а тут не пропало ни пылинки! Вот, – он указал на меч, стоящий на застекленной стойке, – видите? Это толедский клинок одиннадцатого века, и аналогичный не далее как в прошлом ноябре был продан за четыреста тысяч долларов! Их в мире осталось семь или восемь!
– Скажите начистоту, – предложил Вадим. – А вы не припомните никаких подозрительных происшествий в фирме за последнее время?
– Что вы имеете в виду? – уставился на него Толстунов.
– Сомнительные сделки, может, товар, купленный у темных личностей… Одним словом, то, из-за чего могли бы убить?
– Послушайте, – с нажимом отчеканил очкарик. – Вы, наверное, у себя в милиции считаете, что антикварный бизнес – это сплошь воры и жулики? Вынужден вас разочаровать. Наша фирма дорожит своей репутацией! Нам нет нужды скупать краденое у наркоманов и устраивать налеты на квартиры одиноких старушек! Если хотите знать, "Рижский антиквариат" участвует в самых знаменитых аукционах мира! Мы не имеем дела с подозрительными предметами! Вот присутствующий здесь шеф службы безопасности нашей фирмы подтвердит, что мы всегда проверяли юридическую чистоту предлагаемого нам товара!
Жан Демьянович самодовольно посмотрел на Савельева.
Вид у него был ни дать ни взять как у аристократа, объясняющего очевидные истины тупому плебею.
– Если на то пошло, нам это невыгодно – хотя бы потому, что если бы вдруг всплыло, что мы выставили на аукцион ворованную вещь, то с нами, скорее всего, перестали бы иметь дело приличные люди! Да вы вообще представляете себе, что такое деловая репутация?! – почти возопил господин исполнительный директор.
– Представляю, представьте себе! – рявкнул, не сдержавшись, Савельев, невольно скаламбурив.
"Нет, еще немного, и я его оформлю до выяснения!"
– Не надо тут изображать из себя ангелов! Видал я и почище вас, которые потом на зону пошли!
Толстунов, чуть слышно пискнув, замолчал и испуганно обернулся к Белькову, но тот лишь пожал плечами: мол, сами видите, шеф, какие дела творятся.
– Хорошо, – решив поиграть в доброго следователя, Вадим сменил тему. – Вы знали, что Отто Гроссман был… геем?
– Знал, – поморщился Толстунов. – Это не влияло на служебные отношения.
– А вы?
Начальник службы безопасности пожал плечами.
– Иногда он просил проверить какого-то из своих любовников… – как о чем-то само собой разумеющемся сообщил он.
– Послушайте, а при чем тут вообще это? – вновь ожил Толстунов. – Это, слава богу, уже давно не уголовное преступление.
– Понимаете, у нас имеется труп вашего шефа, – елейным голосом сообщил ему Вадим. – И вы, между прочим, как сами только что сообщили, последний, кто с ним говорил…
Но Жан Демьянович не понял намека. Его, что называется, несло.
– Или вы решили, что его смерть как-то связана с этим? – Он пожал плечами. – Зря стараетесь. Отто Янисович, в отличие от вашего замминистра, не водил грязных мальчишек с Плешки!
"А вы?" – чуть не ляпнул в ответ Савельев, но сдержался.
– Это не наш замминистра, а юстиции, – вместо этого уточнил он. – И это давняя история.
– Неважно, в любом случае свои интимные проблемы он решал в рамках приличий, принятых в нашем кругу.
На этом Вадим решил закончить перекрестный допрос свидетеля.
Выгнав кипящего гневом заместителя Гроссмана за дверь, майор занялся Бельковым.
– Давно вы состоите в штате фирмы?
– С девяносто второго, практически с самого возникновения московского отделения.
– Гроссмана знаете… знали хорошо?
– С деловой стороны – да. Могу лишь присоединиться к мнению Жана Демьяновича – шеф был профессионалом высокого класса и в мелкую уголовщину мешаться бы не стал.
"Ну кроме мелкой уголовщины бывает еще и крупная, и подозреваю, ею твой хозяин и не брезговал". – Мысль эту Вадим пока загнал в глубь сознания.
– Какие у вашей службы функции? Не для проверки же педиков он вас держал?
– В основном? Сопровождение ценных грузов и денег, обеспечение конфиденциальности сделок, проверка наличия отсутствия криминала.
– О, – уважительно покачал Вадим головой. – И много вас?
– Я и мой помощник плюс два охранника… Позволите закурить?
Затянувшись "Кэмелом", пояснил:
– Когда возникала необходимость, мы привлекали персонал из солидных охранных предприятий. Отто Янисович не терпел дармоедов на фирме.
– Особый отдел? – осведомился майор, понимающе глядя на собеседника.
– Пограничные войска. – Улыбка чуть тронула тонкие губы Белькова. – Прибалтийский округ, Вентспилская комендатура. Капитан. Но это все в прошлом.
– Ясно. Значит, у вас нет никаких соображений по доводу случившегося?
– Не знаю, что и сказать. Я уже говорил, что думаю это самоубийство. Впрочем, не знаю.
Или секьюрити покойника и в самом деле ограниченный вояка, "механизм, артикулом предусмотренный", как говорили в эпоху Павла Первого, или же ловко прикидывается.
Так ловко, что следователь не может это определить, несмотря на весь немалый опыт.
– Последний вопрос: в доме была прислуга, кроме гражданки Рыбчук? И если да, вы ее проверяли?
– Не имелась, – лапидарно ответил Бельков. – Приходили чистильщики ковров, мойщики стекол, пару раз, когда были проблемы с водопроводом… Но это все через фирмы.
– Ладно, вы свободны… пока. И позовите господина Толстунова.
Что конкретно спросить у этого господина, Вадим до конца не знал.
Но Толстунов, однако, повел себя странно. Заискивающе глядя в глаза, он что-то забормотал, а потом вкрадчиво сообщил:
– Э-э, Вадим Сергеевич, у меня к вам очень важный разговор – не сочтите его только обидным и противозаконным: я ничего такого не имею в виду… Дело в том, что у Отто Янисовича нет прямых наследников – по крайней мере, мне про них неизвестно. А фирма наша располагает филиалами во многих странах, и речь идет об огромных ценностях – художественных и материальных. Пока будет идти следствие, пока начнется розыск этих самых наследников – всякое может случиться, а спрос, если что, с меня. Так что не могли бы вы, так сказать, в частном порядке держать меня в курсе?.. Ничего противозаконного…
– И, конечно, размер вашей благодарности не будет иметь границ? – справился Вадим.
– Нет, отчего же – границы будут. В разумных пределах я готов компенсировать… Заметьте, я не предлагаю взятку – меня интересуют лишь вопросы, касающиеся имущества, – торопливо молвил Жан Демьянович.
– И сколько – для начала?
– Сейчас, видите ли, у меня нет нужной суммы, но в качестве задатка – тысяча долларов сойдет?
– Допустим, – неопределенно высказался Савельев.
Толстунов сунул было руку во внутренний карман пиджака…
И в следующую секунду сердце майора екнуло, потому что в комнату без стука ввалился Зайцев.
– Вадим Сергеевич. – Лейтенант был слегка взволнован. – Мы там нашли тайник!
Увидев сдвинувшуюся на шарнирах стенную панель, Вадим понял задумку неизвестного архитектора и не мог ею не восхититься.
При ремонте особняка строители чуть сдвинули внутренние перегородки, проведя новый коридорчик. В результате образовалось помещение, найти которое можно было или тщательно промерив все стены, или по чистой случайности – как это и произошло.
– Я просто случайно увидел, – взволнованно жестикулировал Зайцев. – Смотрю – щель. Думаю – вроде непорядок, может, что прятали внутри, а там целая комната.
В результате архитектурных ухищрений получился длинный и узкий, сходящийся на клин зал без окон с одной дверью, через которую и вошел Вадим. Стены были покрашены салатовой краской, а полы застелены зеленой, под малахит, плиткой. Освещался зал несколькими бра в зеленоватых же плафонах. Переступая порог, майор ожидал увидеть все что угодно.
Черный алтарь, залитый потеками крови и увенчанный рогатым черепом.
Склад нацистских мундиров и знамен, увенчанный портретом Гитлера в рост человека.
Груду ворованного антиквариата ему по пояс. Наконец, камеру пыток, увешанную разнообразной садомазохистской атрибутикой.
Но ничего этого не было.
Узкая койка у стены с надувным матрасом.
Простой стол, на котором стояли огарки разноцветных свечей и какие-то лампадки. Табурет. И больше ничего.
Непонятно.
Вадим подошел к столу.
Свечи. Судя по виду, самодельные; синие, красные, черные… Черных было особенно много. В чашечках лампадок на дне оставалась пахучая жидкость, в которой плавали полусгоревшие фитили. Ароматические курения, догадался Вадим.
Он что, медитировал тут или молился?
Савельев взял лампадку, принюхался – запах был острый и тяжелый, похожий на церковный ладан. От запаха засвербело в носу, как от шампанского.
Тут он заметил стоящее на краю стола маленькое зеркальце странного черного цвета.
Майор прикоснулся к тонкой каменной пластинке, взвесил ее на ладони…
Посмотрел в антрацитовую глубину.
И… словно что-то непонятное обрушилось на него, нахлынуло со всех сторон…
Из-за блестящей черной грани на него смотрел он сам, Вадим. Но почему-то был не в пиджаке, а в форме подполковника ВДВ, да еще старого образца. Потом – он в гражданской одежде, у какого-то коттеджа. Потом – страх ожег его неробкую душу – сгнивший труп, пролежавший многие месяцы под дождем и солнцем, в истлевшей камуфляжной форме, в каких-то горных зарослях. И он почему-то откуда-то знал, чей это труп.
Все три картинки промелькнули в глубине черного камня, кроме которого, казалось, в мире ничего не было.
– Вадим, Вадим, что с тобой?! – Борисыч тряс его за плечо. – Ты как неживой стал!
– Да нет, ничего. – Следователь поставил зеркало на место, изо всех сил делая вид, что с ним все в порядке.
– Ладно, ждем труповозку, опечатываем помещение и по домам.
Когда, сдав покойника, они разошлись, было уже сумеречно.
Сыщик доехал до станции метро "Красные Ворота" и переулками направился к дому. Он любил этот район, где жил и вырос. Когда-то знал каждый двор и каждый дом от Садового до Бульварного кольца…
Здесь жили его друзья и знакомые. Тут прошло его детство – старая шестиэтажная школа с небольшим сквериком, где на переменах они лазали по деревьям, изображая индейцев.
А вон там стояло двухэтажное здание военного комиссариата, откуда Вадим уходил в армию.
Странно все же: ведь скажи ему тогда – даже во дворе того самого военкомата, что он будет расследовать убийство миллионера, да еще гомосека – не поверил бы ни в жизнь.
Но как же он сегодня оплошал, чуть ведь не влип! Хорошо Зайцев не застал шефа, которому жирный бизнесмен протягивает взятку в штуку баксов.
Вадим и сам теперь не знал – взял бы он деньги или нет.
По нынешним временам безгрешность милиционеру не только не нужна, но даже и где-то вредна. Не для карьеры, а для работы.
"Нетрадиционные методы защиты законности", как выражаются американские коллеги.
А Вадим был все-таки человеком своего времени.
Хотя, пожалуй, какой-другой коллега посмеялся бы над тем, что он получил от щедрот публики.
Замдиректора медицинского центра подарил ему пожизненную семейную страховку на лечение от всех болезней.
Этого талантливого онколога он, вопреки убеждению и подчиненных, и начальства, спас от камеры пожизненного заключения, куда тот должен был попасть как маньяк-расчленитель. (И попутно задержал настоящего маньяка – санитара морга этого самого центра, получив ножевую рану в бедро.)
Работник всероссийского музейного центра предложил Савельеву бесплатный пропуск в любой музей страны – его он подарил тетке и племяннице.
А бизнесмен, чью дочку он вытащил из "коммуны" хиппи-наркоманов – при этом слегка погрешив против УПК и сломав несколько ребер и носов, подарил Вадиму "тойоту".
Был, правда, полуанекдотический случай, когда хозяйка модельного агентства – сама бывшая модель – предложила майору расплатиться "натурой", но он отказался.
Может, и зря – она была вполне милой дамой, чем-то похожей на Варвару…
Мысли его внезапно вернулись к эпизоду с зеркалом.
Он мог бы решить, что это ему почудилось. Будь он другим человеком, он бы себя убедил в этом. Но знал, что ему не почудилось.
Что-то было…
И с этим тоже нужно будет разбираться.
Глава 14
ИГРАЯ, МАЛЬЧИКИ ЖЕЛАЮТ ЯСНА ВЕДРА
Сиверское озеро, зима 1758 г.
И снова дорога.
Ездить поэт жутко не любил, хотя странствовать ему нравилось. Новые места, новые люди – это всегда любопытно и полезно для сочинителя. Но необходимость долго и нудно добираться из одного места в иное, но вечная тряска и бесконечные пейзажи за окошком, перебранки со станционными смотрителями из-за лошадей… Эх, мать-перемать!
Вот если бы, мечталось часто, заполучить чудесный ковер-самолет, чтоб в один миг домчал из Петербурга в любой конец империи, а то и за ее пределы. Ох, и напутешествовался бы он тогда. Или вот так, по-другому. Закрыл глаза, вообразил себе то место, в которое хотел бы попасть, – и раз! – уже там.
Мечты, мечты.
Покамест же, до тех пор, покуда какой-нибудь разумный ломоносов не придумает таковую дивную механику, приходится по старинке трястись в кибитке, меряя бесконечные русские версты.
А что делать, коли Мефодиево-Белозерский да Фарафонтов монастыри обосновались столь далече от губернского города?
Иван решил начать с дальних обителей, а уже после них осмотреть книжные собрания тех, что находились в городской черте или поблизости от В-ды. Так удобнее, а то пообыкнешь среди людей, разнежишься, а потом тащиться Бог знает куда. В даль неведомую, глушь неслыханную.
Marlbrough s'en va-t-en guerre,
Mironton, mironton, mirontaine…
Первым делом посетил знаменитую "Северную лавру", как ее гордо именовали в-жане.
Что есть, то есть. Величия Белозерскому монастырю не занимать. Хотя, на Иванов вкус, обитель больше походила на хорошо укрепленную крепость, чем на пристанище смиренных иноков, ищущих покоя и благодати.
Десятисаженные стены протяженностью больше версты и толщиной семь сажен, мощные угловые башни. Зачем? Оно понятно было полтораста лет назад, во времена Смуты, когда сия твердыня веры выдержала натиск польских интервентов во главе с кровожадным паном Песоцким. Но нынче, когда уже полвека неприятель не забирался столь глубоко в русские земли? Попробовал поинтересоваться у самих святых братьев, но те лишь смотрели на поэта словно на зачумленного: ужель сам не разумеет?
И ладно. Ему-то какое дело? Ведь сам никогда не помышлял пойти по стопам покойного батюшки.
А вот монастырская вивлиофика поразила его в самое сердце. Будь его воля, так мигом перетащил бы это все в столицу, в университетское книгохранилище. То-то работы прибавилось бы господам академикам с адъюнктами. Не одну сотню статей и исследований написали бы.
Это ж надо! Две с лишним тысячи древних манускриптов, среди которых древнейший список "Задонщины", Летописные своды XV–XVI веков. Начало собранию положили семнадцать рукописных книг, принесенных сюда еще основателем монастыря, а упорядочил его знаменитый духовный писатель старец Ефросин, живший во времена Иоанна III. Здесь над своими сочинениями трудился и один из выдающихся религиозных писателей старой Руси Пахомий Серб, создавший житие первого игумена Белозерской обители.
Не испытывай господин копиист недостатка во времени, ей-богу, поселился бы тут на месячишко-другой. Не убояшася строгих монастырских правил и полного отсутствия хмельного.
Восторженно копался в пыльных харатьях, вдыхая запахи минувших веков. Сличал имеющееся в наличии с описями.
То, что могло пригодиться для работы Ломоносова и академика Тауберта, отобрал практически сразу. Два летописных свода. Уже этого было достаточно для того, чтобы полностью оправдать поездку Баркова в такую даль. Цельных два варианта изначальной летописи! А ведь под рукой у профессоров для сличения пока и имелась всего-то одна копия списка Радзивилловской летописи, подлинник которой хранился в Кенигсберге и все никак не мог попасть в Петербург. Велись переговоры, и немцы обещали к лету свой список прислать.
Дальше же удовлетворял преимущественно собственное любопытство. Его заинтересовали три или четыре книги, упомянутые в описи, однако не найденные поэтом на полках. Против их названий в реестре чьей-то нетвердой рукой было нацарапано: "Передано в ГП".
– Это что? – вопросил у местного библиотекаря, брата Зосимы.
Инок, прищурив подслеповатые глаза, поднес харатью чуть ли не к самому носу.
– Гэ-пэ, – задумался, прочитав. – А! Верно! О прошлом годе книжицы сии переданы были сестрам Горней Покровской обители!
– Как, насовсем? – поразился Иван.
– А чего? – пожал плечами Зосима. – Матушка-игуменья попросила, и наш отец-архимандрит отдал.
– Вот так просто и отдал? – усомнился копиист, вспомнив, с какими трудностями столкнулся он сам, получая разрешение на временное изъятие книг из монастырских книгохранилищ.
А тут так просто взяли и передали из одной обители в другую.
– Зачем же сестрам понадобились "Рафли" и "Аристотелевы врата"? – озадачился парень.
Книги эти были самого что ни есть сомнительного с точки зрения официальной православной церкви содержания. "Врата" так вообще при тишайшем Алексее Михайловиче угодили под запрет.
– Кто ж его знает? – почесал лысую макушку инок. – Сказывали, что вроде приютилась в Покровской одна девица, зело знатная и ученая. Внесла богатый вклад в обитель. Вот для нее будто бы матушка и постаралась.
Вот тебе и на!
Что ж это за девица такая, которую заинтересовали "отреченные книги"? Не его ль Брюнета часом? Да нет, она ведь только недавно приехала в В-ду.
– А у вас они откуда взялись? – не унимался копиист.
– Эфти-то? – нахмурил лоб библиотекарь. – А от патриарха Никона остались, кажись. Ну-кось, дай взглянуть, где они расписаны.
Пошел вдоль полок, ведя заскорузлым пальцем по корешкам книг. Остановился в одном месте и поцокал языком.
– Во, вишь как, – похвалился. – Стар уже, а все помню, будто молодой. Вот здесь и хранились. Все Никоново собрание и есть. "Требник", "Молитвослов", "Минеи". И эти, Рафлевы книжицы тож. Помню, была среди них еще одна. "Семизвездник", что ли? Но та уже давно пропала, еще при государыне Анне Иоанновне. Вон, даже вымарана начисто.
Никон?
Ну да, все верно. Именно здесь опальный патриарх провел самые тяжелые пять лет своей ссылки – с 1676 по 1681 год. А до этого десять лет томился в заточении в соседнем, Фарафонтовом монастыре. Хотя назвать это "заточением" вряд ли можно.