- Знаменитые Корнуольские сестры, - холодно обронила Королева.
- Да, дорогая, знаменитые Корнуольские сестры. У покойного Графа было три дочери, приходившихся мне, хоть я того и не знал, сводными сестрами. Их звали Моргана ле Фэй, Элейна и Моргауза, они почитались первыми красавицами Британии.
Двое слушателей ждали, когда тихий голос Короля возобновит рассказ, что он и сделал, не дрогнув.
- Я влюбился в Моргаузу, - прибавил он, - и у нас родился ребенок.
Если кто-то из двоих и почувствовал удивление, негодование, сострадание или зависть, они их не выказали. Их больше всего удивило, что тайну удалось сохранить столь долгое время. Оба они по голосу Короля почувствовали, что он мучается, и не хочет, чтобы его прерывали, пока он до конца не облегчит свою душу.
В молчании, они долго смотрели в огонь, это была самая длинная пауза в разговоре. Наконец Артур пожал плечами.
- Так что, сами видите, - сказал он, - я отец Мордреда. Гавейн и прочие - племянники мне, а Мордред настоящий мой сын.
По глазам Короля Ланселот понял, что можно говорить.
- И все равно твоя история не кажется мне такой уж греховной. Ты же не ведал, что Моргауза приходится тебе сводной сестрой. И Гвен ты еще не знал. А судя по дальнейшей жизни Моргаузы, вина скорее всего лежит целиком на ней. Это была не женщина, а дьявол.
- Она была моей сестрой - и матерью моего сына.
Гвиневера погладила его руку.
- Какое несчастье.
- Кроме того, - сказал Король, - она была очень красива.
- Моргауза… - начал Ланселот.
- Моргауза заплатила отрубленной головой за свои прегрешения, и потому нам лучше оставить ее покоиться с миром.
- Отрубленной, - сказал Ланселот, - ее же собственным сыном, заставшим ее в постели с сэром Ламораком…
- Прошу тебя, Ланселот.
- Извини.
- Я все же не думаю, что грех лежит на тебе, Артур. В конце концов ты ведь не знал, что она твоя сестра.
Король глубоко вздохнул и продолжил рассказ, только голос его стал глуше.
- Вы еще не знаете, - сказал он, - худшего из того, что я совершил.
- Чего же?
- Понимаете, я был молод, мне было всего девятнадцать. А Мерлин явился слишком поздно, чтобы объяснить мне, что происходит. Все вокруг втолковывали мне, какой ужасный грех я совершил, и как ничего, кроме бед, из него не воспоследует, и еще много разного о том, на что будет похож Мордред, когда родится. Меня запугали жуткими предсказаниями, и я совершил нечто, с тех самых пор не дающее мне покоя. Видите ли, наша мать, как только все вышло наружу, где-то укрыла Моргаузу.
- И что ты сделал?
- Я повелел объявить, что всех детей, рожденных в определенный срок, надлежит поместить на большой корабль, и корабль пустить в море. Я хотел уничтожить Мордреда для его лее блага, а где ему предстоит родиться, того я не знал.
- И это было сделано?
- Да, корабль отплыл, Мордред оказался на нем, и корабль разбило об остров. Большая часть несчастных младенцев утонула, но Мордреда Бог сохранил и привел его ко мне, чтобы вечно мучить меня стыдом. Моргауза все открыла ему спустя долгое время после того, как получила его назад. Но перед другими людьми она всегда делала вид, будто он законный сын Лота, подобно Гавейну и всем остальным. Естественно, ни ей, ни его братьям не хотелось рассказывать посторонним об этом деле.
- Ну что же, - сказала Гвиневера, - если никто об этом не знает, исключая Оркнейцев и нас, и если Мордред все-таки уцелел…
- Ты забыла про остальных младенцев, - жалко сказал Король. - Они мне снятся все время.
- Почему ты нам раньше этого не рассказывал?
- Мне было стыдно.
Тут уж Ланселота прорвало.
- Артур, - воскликнул он, - чего тебе стыдиться? Это не ты сделал, это сделали с тобой, когда ты был еще слишком молод, чтобы толком во всем разобраться. Попались бы мне в руки скоты, запугивающие детей россказнями о грехах, я бы им шеи переломал. Какая польза от таких разговоров? Сколько людей от них пострадало - и ради чего?! И те несчастные дети!
- Они все утонули.
Трое еще посидели, глядя в огонь, затем Гвиневера повернулась к мужу.
- Артур, - спросила она, - а почему ты рассказал нам об этом сегодня?
Он помолчал, подбирал слова.
- Видишь ли, я боюсь, что Мордред втайне питает ко мне неприязнь, - и, в общем, вполне заслуженную.
- Измена? - осведомился главнокомандующий.
- Да нет, Ланс, не то чтобы измена, но, по-моему, его томит недовольство.
- Ну так отруби этому слюнтяю голову, и делу конец.
- Что ты, я и подумать об этом не могу! Ты забываешь, что Мордред мой сын. Я люблю его. Я и без того причинил мальчику много зла, да и род мой почему-то вечно обижал Корнуоллов, так мне еще этого греха не хватало. Кроме того, я все же отец ему. Я вижу в нем себя самого.
- Что-то не улавливаю я особого сходства.
- Тем не менее оно существует. Мордреду присуще стремление к славе и почестям, а я и сам всегда им отличался. Просто он немощен телом и оттого не способен показать себя в наших играх, и это озлобило его, как, наверное, озлобило бы и меня, если бы мне не сопутствовала удача. Наконец, он на свой причудливый манер отважен и предан своим сородичам. Понимаешь, мать настроила его против меня, это вполне естественно, и по его разумению во мне воплотилось все, что есть дурного на свете. Я почти уверен, что в конце концов он меня убьет.
- И ты всерьез почитаешь это веской причиной, чтобы не убить его прямо сейчас?
Лицо Короля отразило вдруг удивление, если не ужас. До этой минуты он покойно сидел между ними, усталый и несчастный, теперь же встал и взглянул своему капитану прямо в глаза.
- Тебе следует помнить о том, что я - Король Англии. А король не может казнить людей, когда ему заблагорассудится. Король стоит во главе своего народа, он обязан служить народу примером и исполнять народную волю.
Испуг на лице Ланселота смягчил Короля, и он снова взял своего друга за руку.
- Ты должен понять, - пояснил он, - что когда короли ведут себя по-бандитски и верят в одну только силу, народ тоже превращается в бандитскую шайку. Если я не буду стоять на страже закона, мой народ лишится его. А я, естественно, хочу, чтобы мой народ жил по новым законам, потому что они принесут ему процветание, а если будет благополучен народ, значит, и я буду благополучен.
Двое смотрели на него, пытаясь понять, что он им хочет внушить. Он не позволял им отвести взгляда, стараясь говорить не с ними, а с их глазами.
- Ты понимаешь, Ланс, я обязан быть абсолютно честным. Я не могу позволить, чтобы что-то еще отяготило мою совесть, довольно мне и этих младенцев. Единственный путь, на котором я могу устранить силу, это путь правосудия. Король не только не должен желать казни для своего недруга, настоящий король обязан с готовностью предать казни друга.
- В том числе и жену? - спросила Гвиневера.
- В том числе и жену, - серьезно ответил Король.
Ланселот, испытывая неловкость, шевельнулся на своей скамье и попытался пошутить:
- Я надеюсь, что ты еще не в ближайшем будущем собираешься отрубить Королеве голову.
Король продолжал держать его за руку и смотрел ему прямо в глаза.
- Если будет доказано, что Гвиневера или ты, Ланселот, повинны в причинении зла моему королевству, я буду обязан отрубить вам обоим головы.
- Силы небесные! - воскликнула Гвиневера. - Надеюсь, никто не станет это доказывать!
- Я тоже надеюсь.
- А Мордред? - помолчав немного, спросил Ланселот.
- Мордред - несчастный молодой человек, и я боюсь, что он способен прибегнуть к любому средству, лишь бы мне повредить. Если ему, к примеру, представится возможность подобраться ко мне, используя тебя либо Гвен, он, я думаю, не преминет ею воспользоваться. Ты понимаешь, что я имею в виду?
- Понимаю.
- Поэтому если вдруг наступит минута, когда кто-либо из вас окажется… когда возникнет опасность, что он сможет воспользоваться вами как средством… прошу вас, ради меня, будьте настороже, ладно? Я весь в ваших руках, мои дорогие.
- Но мне кажется совершенно бессмысленным…
- С самого первого дня, как он здесь появился, - сказал Ланселот, - ты был к нему добр. Почему же он должен желать тебе зла.
Король сидел, положив на колени руки, и казалось, смотрел на пламя из-под приспущенных век.
- Ты забываешь о том, - мягко сказал он, - что я так и не дал Гвен сына. Умри я, и Мордред сможет стать Королем Англии.
- Если он решится на измену, - стиснув кулаки, сказал Ланселот, - я сам прикончу его.
Перечеркнутая синими венами длань Короля тут же легла ему на руку.
- Вот единственное, чего ты не должен делать ни в коем случае, Ланс. Что бы не учинил Мордред, пусть он даже покусится на мою жизнь, обещай мне помнить, что по крови он мой прямой наследник. Я предавался пороку….
- Артур, - воскликнула Королева, - ты не имеешь права так говорить. Это настолько смехотворно, что мне становится стыдно…
- Ты не согласна с тем, что я - человек порочный? - удивленно спросил Король.
- Конечно же, нет.
- А я-то думал, что после рассказа об этих младенцах…
- Да никому, - с жаром вскричал Ланселот, - такое и в голову не придет!
Освещенный пламенем очага, Король встал. Вид у него был озадаченный и польщенный. Ему-то смехотворным казалось предположение, будто он не порочен, но он испытывал к ним благодарность за их любовь к нему.
- Хорошо, - сказал он, - во всяком случае, в дальнейшем я предаваться порску не намерен. Дело короля - по возможности предотвращать кровопролитие, а не подталкивать к нему.
Он еще раз взглянул на них исподлобья.
- Ну, мне пора, дорогие мои, - весело заключил он. - Мне еще нужно заглянуть в Суд по гражданским делам, кое-что подготовить по части нашего прославленного правосудия. Останься с Гвен, Ланс, развесели ее после этой злосчастной истории, ладно? Ну, вот и умница.
5
Говоря о своем намерении подготовить кое-что по части своего прославленного правосудия, Артур не подразумевал непосредственного участия в заседании суда. Правда, средневековые короли собственными персонами восседали в судах вплоть до так называемого Генриха IV, предположительно заседавшего и в Суде Казначейства, и в Суде Королевской Скамьи. Но сегодня было уже слишком поздно для законодательной деятельности. Артур просто собирался почитать ходатайства, предназначенные к завтрашнему слушанию, что он, как человек добросовестный, возвел для себя в обычай. Закон стал ныне главным его интересом, последним усилием в одолении Силы.
В пору Утера Пендрагона вообще не существовало закона, о котором стоило бы говорить, если не считать некой разновидности этикета, - ребяческого, однобокого и предназначенного только для высших слоев общества. Даже и теперь, несмотря на содействие отправлению Правосудия со стороны Короля, имевшего целью всемерно стеснить Сильную Руку, существовало три разновидности законов, выпутаться из которых было порой весьма затруднительно. Артур старался выпарить из них нечто общее, объединив обычное, каноническое и римское право в единый кодекс, который, как он надеялся, будет называться "гражданским". Это занятие, как и чтение завтрашних ходатайств, ежевечерне призывало его к трудам, вершившимся в безмолвном уединении Судебной Залы.
Зала располагалась на другом конце дворца. На сей раз она была не так пуста, как ожидалось.
Хотя в ней и присутствовали пятеро, ожидавшие Короля, возможно, первым, на что обратил бы внимание современный посетитель, была все же сама Зала. Прежде всего бросалась в глаза совершенная ее квадратность, которой она была обязана драпировкам. Уже стемнело, так что окна были завешены, двери же оставались завешенными во всякое время, и в итоге человек чувствовал себя в ней, как в ящике: странное ощущение симметричного замкнутого пространства, знакомое, надо думать, бабочкам, попавшим в морилку. Увидеть здесь пятерых людей, значило удивиться, как они сюда попали, ибо это отдавало китайской головоломкой. По всем стенам, от пола до потолка тянулись в два ряда истории Давида и Вирсавии, Сусанны и старцев, излагаемые на тканых картинах, веселые краски которых сияли в полную силу. Выцветшая ветошь, которую мы ныне разглядываем, утратила всякое сходство с яркими гобеленами, превращавшими Судебную Залу в расписную шкатулку.
Пламя свечей отблескивало на пятерых. Мебели, которая могла бы отвлечь от них взор, в комнате было немного - лишь длинный стол с пергаментами, разложенными на предмет просмотра их Королем, королевский трон да соединенный с сиденьем налой для чтеца в углу. Все краски этого места достались стенам да еще пятерке мужчин. Каждого из них облекал шелковый камзол с гербом, несшим в себе стропило с тремя цветками чертополоха и отличавшимся у мужчин помоложе различными знаками принадлежности к младшей ветви рода, так что вместе они походили на пятерку игральных карт, выложенных на стол. То было семейство Гавейна, по обыкновению ссорившееся.
Гавейн говорил:
- В последний раз тебя спрашиваю, Агравейн, заткнешь ты пасть или нет? Я в это дело лезть не намерен.
- И я тоже, - сказал Гарет. Гахерис сказал:
- И я.
- Твое упрямство грозит клану расколом. Я тебе прямо говорю, ни один из нас тебе не помощник. Сам будешь выкручиваться.
Мордред взирал на них с выражением глумливого терпения.
- Я заодно с Агравейном, - сказал он. - Ланселот и тетя всех нас покрывают позором. Если никто не желает принимать на себя ответственность, значит, придется нам с Агравейном.
Гарет гневно повернулся к нему.
- Ты всегда был готов на любое недоброе дело.
- Спасибо.
Гавейн, сделал над собою усилие, стараясь, чтобы слова его прозвучали умиротворяюще. По природе своей он миротворцем не был, и потому усилие это выглядело воистину физическим, чем-то похожим на землетрясение.
- Мордред, - сказал он, - ради всего святого, прислушайся к голосу разума. Поимей храбрость отступиться и оставить все как есть. Я старше тебя и вижу, какое зло из этого выйдет.
- Что бы из этого ни вышло, я намерен обратиться к Королю.
- Пойми, Агравейн, если ты сделаешь это, начнется раздор. Ты разве не видишь, что Артуру с Ланселотом придется обратиться друг против друга, и половина королей Британии примет сторону Ланселота из-за его великой славы, а значит начнется гражданская война?
Глава клана грузно надвинулся на Агравейна, словно незлобливый зверь, показывающий заученный фокус, и похлопал его по плечу огромной лапой.
- Ну, парень, будет тебе. Забудь, что мы с тобой подрались сегодня. На каждого по временам такое накатывает, но ведь мы с тобой все же родные братья. Я в толк не возьму, как у вас рука поднимается на сэра Ланселота, от которого мы столько лет ничего, кроме добра, не видели? Ты разве не помнишь, как он спас тебя, а заодно и Мордреда, от сэра Тарквина? Брось все это, ты же ему жизнью обязан. Да и я тоже, парень, - вспомни сэра Карадоса из Башни Слез.
- Он это сделал ради собственной славы.
Гарет обратился к Мордреду.
- В нашем кругу ты можешь говорить о Ланселоте и Гвиневере все, что тебе угодно, потому что это, к несчастью, правда, но я не желаю слышать, как ты глумишься над ними. Когда меня только приняли ко двору кухонным мальчиком, он был единственным, кто хорошо ко мне относился. Он и малейшего понятия не имел, кто я такой, но постоянно дарил мне что-нибудь, старался меня ободрить и защищал от Кэя, - и именно он посвятил меня в рыцари. Каждый знает, что он за всю свою жизнь не совершил ни единого низкого поступка.
- Когда я был еще молодым рыцарем, - сказал Гавейн, - я, да простит меня Бог, ввязывался в сомнительные поединки и часто впадал в неистовство, - да, разил человека после того, как он уже сдался. Ну, и докатился до того, что убил девицу. А вот Ланселот не причинил зла ни единому существу, которое было слабее него.
Гахерис добавил:
- Он опекает молодых рыцарей и старается помочь им добыть себе славы. Не понимаю я, с чего вы на него взъелись.
Мордред пожал плечами, встряхнул рукавами камзола и изобразил зевок.
- Что до Ланселота, - отметил он, - так это Агравейн к нему неравнодушен. Мой раздор - с нашим добрым монархом.
- Ланселот, - заявил Агравейн, - больно высоко забрался.
- Ничего подобного, - сказал Гарет. - Он и есть самый великий человек, какого я знаю.
- Я не из тех, кто влюблен в него, будто школьник…
По другую сторону гобелена скрипнули петли на двери. Заскрежетала дверная ручка.
- Угомонись, Агравейн, - мягко и настоятельно сказал Гавейн, - не устраивай шума.
- Ну уж нет.
Рука Артура приподняла завесу.
- Прошу тебя, Мордред, - прошептал Гарет.
Король был уже в Зале.
- В конце концов, - сказал Мордред, повышая голос так, чтобы его нельзя было не услышать, - Правосудию должно распространяться и на Круглый Стол, иначе будет нечестно.
Агравейн, тоже притворяясь, будто он не заметил вошедшего, громогласно добавил:
- Настало время, когда кто-то должен сказать правду.
- Мордред, молчи!
- И ничего, кроме правды! - с некоторым даже триумфом закончил горбун.
Артур, чьими помыслами целиком владела предстоявшая ему работа, постукивая каблуками, прошел по каменным коридорам дворца и теперь безо всякого удивления стоял в дверях, ожидая дальнейшего. Украшенные стропилами и чертополохом мужчины, повернувшись к вошедшему, увидели старого Короля в последние минуты его величия. Несколько мгновений они простояли в безмолвии, и Гарет с болью, всегда присущей обретению знания, увидел его таким, каков он был. Он увидел не романтического героя, но простого человека, сделавшего все, что было в его силах; не предводителя рыцарства, но ученика, постаравшегося сохранить верность своему удивительному наставнику, волшебнику, для чего ему пришлось думать и думать, не давая себе передышки; не Артура Английского, но одинокого старого джентльмена, полжизни удерживавшего корону вопреки усилиям рока.
Гарет стремительно опустился на колено.
- Мы не причастны к тому, что здесь происходит!
Гавейн, преклонивший колено гораздо медленнее, опустился на пол рядом с Гаретом.
- Сэр, я пришел сюда, надеясь совладать с братьями, но они меня не послушали. Я не желаю слышать того, что они могут сказать.
Последним на колено встал Гахерис.
- Мы хотим уйти, пока они не начали говорить. Артур вступил в комнату и ласково поднял Гавейна.
- Конечно, уходите, дорогие мои, если вам этого хочется, - сказал он. - Надеюсь, я не стану причиной семейного разлада?
Гавейн мрачно поворотился к двум остальным братьям.
- Это разлад, - произнес он, облекая свою речь, словно в плащ, в старинные рыцарские словеса, - коему суждено сокрушить цвет рыцарства в целом свете: злая беда для нашего благородного братства, и вся причина ей - двое неудачливых рыцарей.
После того, как Гавейн, храня на лице презрительное выражение и подталкивая перед собою Гахериса, вышел из комнаты, после того, как Гарет, беспомощно махнув рукой, последовал за ним, Король молча подошел к трону. Он снял с сидения две подушки и положил их на ведущие к трону ступени.
- Ну что же, племянники, - ровным голосом сказал он, - присаживайтесь и расскажите, чего вы хотите.
- Мы лучше постоим.