В будущем силуэт города выглядел совсем иначе. Я этого ожидал, потому что за пятьсот лет некоторые здания наверняка снесли и возвели на их месте другие. Новые идеи архитекторов и новые строительные принципы за пятьсот лет могли сделать неузнаваемым силуэт любого города.
Но он изменился в ином смысле.
Когда мы выныривали из спирали времени, я ожидал увидеть под крылом самолета более просторный, более великий и более совершенный город, но внизу было что-то не то.
У города был пыльный и запущенный вид.
За эти пятьсот лет он, вне всяких сомнений, разросся. Рос он во всех направлениях и был теперь втрое больше, чем тот город, что остался у нас с Гербом за спиной.
Герб подался со своего сиденья вперед.
- Неужто это старый град внизу? - спросил он. - Иль это лишь мое похмелье?
- Место то самое, - уверил я его, - С чего это ты такой хороший?
- Да были мы с ребятами, с Элом и Гарри, в одном местечке. Ну, и встретили ребят из "Стандарта", ну, и выпили с ними немного вечерком.
Самолетов в небе не было, а я-то думал, что в 2450 году они должны так и роиться в воздухе, ведь даже в 1950-м становилось тесновато от них. Потом я заметил, что и на улицах нет никакого движения.
Мы кружили над городом никак не менее получаса, и горькая истина постепенно доходила до нас, хотя признать ее было нелегко.
Город под нами был просто мертв! Нам не удалось отыскать никаких признаков жизни: ни одного автомобиля на улицах, ни единого пешехода на тротуарах.
Мы с Гербом переглянулись, и недоверие было написано на наших лицах трехфутовыми буквами.
- Герб, - сказал я, - недурно бы разнюхать, чего это у них там.
Кадык Герба буквально запрыгал.
- Черт, - протянул он, - а я-то рассчитывал заскочить к Датчмену и чуточку опохмелиться.
На поиски чего-нибудь похожего на посадочную полосу ушел почти целый час, но в конце концов я нашел достаточно безопасную на вид площадку. Она поросла кустарником, но бетонные полосы были еще довольно ровными, хотя кое-где бетон пересекали заросшие травой и кустами трещины.
Я сажал самолет со всей возможной аккуратностью, и все равно мы наткнулись на вздыбившуюся бетонную плиту и едва не разбились.
Этот старик с винтовкой вполне мог явиться со страниц истории раннего освоения Запада, с той только разницей, что пионеры Запада, вероятно, все-таки стриглись.
Он вышел из кустов в миле от аэропорта, неся винтовку на сгибе локтя. Что-то в его облике подсказывало, что с этим человеком шутить не стоит.
- Здрассте, незнакомцы, - сказал он надтреснутым голосом.
- Силы небесные, - поразился Герб, - да это же Дэниел Бун собственной персоной!
- Вы, птенчики, залетели далековато от гнезда, - заявил старик, и по его голосу было ясно, что он не очень-то нам доверяет.
- Не так уж и далеко, - ответил я, - Мы здесь поселились давным-давно.
- Будь я проклят, если узнаю вас, - он сдвинул старую черную фетровую шляпу на затылок и поскреб в голове, - хотя я знаю всех, кто жил в этой округе. Ведь вы не мальчики Джейка Смита, а?
- Похоже, теперь тут обретается не очень-то много народу, - заметил Герб.
- Правду говоря, не очень, - признал Дэниел Бун, - Старуха как раз говорила мне, что завтра же надо перебраться поближе к соседям. Ей становится ужасно одиноко. А ближайший народ живет в десяти милях, во-он тама.
Он указал на север, где силуэт города вырисовывался словно далекий горный хребет, поблескивая мраморными валами и кирпичными шпилями.
- Послушайте, - сказал я, - вы хотите сказать, что до ближайших соседей отсюда целых десять миль?!
- Определенно. В паре миль к западу жили Смиты, но этой весной они выехали, отправились на юг. Утверждали, что там охотиться лучше.
Он печально покачал головой.
- Может, оно и верно насчет охоты. Я и сам немало охочусь, да только я еще люблю немного покопаться в земле. А целинные земли подымать трудно. У меня в этом году вполне приличный урожай кабачков и морковки. Да и картоха нехудо уродилась.
- Но раньше тут жило очень много народу, - настаивал я, - Целые тысячи человек, может даже миллионы.
- Слыхал я об этом, - согласился старик, - но не могу сказать, есть ли в том хоть крупица правды. Должно быть, это было сильно давно. Кто-то ж повыстроил все эти дома, хотя чего это ради, даже не представляю.
Вид у комнат редакции "Глобуса" был запущенный, повсюду лежал толстый слой пыли, а тишина стояла чуть ли не такая же осязаемая, как и пыль.
Что-то здесь изменилось, но это по-прежнему была редакция газеты. Чтобы вернуть сюда жизнь, не хватало немногого - шума голосов и торопливого бормотания типографских прессов.
Вся мебель была на месте, а вокруг большого редакционного стола кружком стояли стулья. Пыль от наших шагов вздымалась в воздух целыми облаками, заставляя нас неудержимо чихать.
Я прошел прямо в темный угол комнаты; я был уверен, что найду там то, что нам надо.
Там лежали старые связки газет, такие старые, что их страницы крошились под пальцами, а бумага так пожелтела от времени, что кое-где текст читался едва-едва.
Я отнес одну из пачек к окну и посмотрел на дату. 14 сентября 2143 года - более 300 лет назад!
Броский заголовок восклицал: "Безработные бунтовщики в Вашингтоне!"
Мы торопливо перелистали страницы. И постепенно первые полосы этих газет, впервые увидевшие свет более трехсот лет назад, составились в рассказ, красноречиво объясняющий молчание города, видневшегося за разбитыми и заколоченными окнами.
"Акции рухнули до самой нижней точки за последние десять лет!" - кричал один заголовок. "Конгресс одобрил проект фонда помощи безработным", - гласил другой, а третий сообщал: "Налогоплательщики отказываются платить". После этого события развивались все быстрей и быстрей: "Объявлен мораторий на выплаты", "Банки на вынужденных каникулах", "Войска против толп голодающих", "Конгресс сдался и разошелся по домам", "На Востоке свирепствует эпидемия", "Президент объявил состояние национального бедствия", "Британское правительство ушло в отставку", "Во Франции свирепствуют бесчинствующие толпы", "Крах американского правительства".
А на страницах финансовой и деловой хроники, выписанные помельче и поскромнее, были отражены события, кричавшие с первых полос. Множество историй о закрывшихся предприятиях, о рухнувших корпорациях, сообщения о спаде в торговле, растущей безработице и бездействующих заводах и фабриках.
Триста лет назад цивилизация рухнула под одним лишь давлением собственной надстройки. В пожелтевших стопках газет содержался не весь рассказ, но остальное легко было додумать.
- Весь мир свихнулся, - сказал Герб.
- Ага. Как тот парень, что сиганул.
Все было ясно как день. Спад в экономике, растущая безработица, жестокое налогообложение, чтобы платить безработным пособие и пытаться вернуть процветание, а владельцы собственности были не в состоянии платить такие налоги. Порочный круг.
Герб рылся во мраке у картотеки. Потом снова вышел на свет, перепачканный пылью с головы до ног.
- Там пачки лет за двадцать - тридцать, - сказал он, - и мы взяли самые свежие. Но вот что я нашел позади картотечного ящика. Наверно, она туда упала, и никто не потрудился вытащить.
И протянул мне старую измятую газету, такую хрупкую от возраста, что я испугался, как бы она не рассыпалась в пыль от одного лишь прикосновения.
- За картотекой был всякий хлам, - сказал Герб, - другие газеты тоже. Тоже старые, но эта древней всех.
Я взглянул на дату: 16 апреля 1985 года.
Этой пожелтевшей газете было почти пятьсот лет! Она вышла из типографии всего лишь через тридцать пять лет после нашего с Гербом отправления в будущее!
И все эти годы она лежала позади картотеки. Ящик картотеки большой и тяжелый, а уборщики в газетных редакциях никогда не славились своей аккуратностью.
И что-то меня все время тревожило. Негромкий шепот в глубине моих мозгов, где-то у основания черепа, все твердил и твердил, что надо кое-что вспомнить.
Я отшвырнул старую газету на стол и подошел к окну. Большая часть стекол была разбита, а уцелевшие были покрыты таким слоем грязи, что стали совсем непрозрачными. Сквозь выбитую секцию я выглянул наружу.
За окном лежал город - почти такой, каким я его запомнил. Башня Джексона еще стояла - самое высокое строение там, в 1950-м, но теперь над ней возвышались три или четыре других дома. Шпиль старого собора исчез, и я пожалел об этом - шпиль был довольно-таки симпатичный. Я частенько смотрел на него через это самое окно сквозь туманную морось дождичка ранней весной или сквозь призрачную кисею первого снегопада. Шпиля недоставало, но башня Джексона была на месте, равно как и многие другие узнаваемые здания.
И все они выглядели очень одинокими - одинокими и недоумевающими, словно пес, которого спихнули с кресла, а он-то считал его своим собственным. Окна их пялились на свет пустыми глазницами, не оживляемые ни единым огоньком. А краски домов выцвели и пожухли, стертые прокатившимися над ними годами!
Уж лучше бы города не было, сказал я себе, уж лучше бы бомбежки сровняли его с лицом земли. Потому что, как это ни ужасно, разрушенный город можно понять и принять. Но невозможно ни понять, ни примириться с городом, который просто брошен умирать в одиночестве.
А люди?!
При мысли о них я почувствовал, как мороз продирает по коже. Неужто все они стали такими, как старик Дэниел Бун? Мы видели, как живет его семья, и это отнюдь не привлекательный образ жизни. Эти люди скатились в прошлое, забыли печатное слово, извратили старые истины и историю человечества, превратив их в сумасбродные легенды.
Понять, как это случилось, довольно просто: вытащите из-под цивилизации ее экономические костыли, и уж тогда бед не оберешься. Сперва будет бессмысленный вандализм и еще более бессмысленное разрушение, порожденное пламенем классовой ненависти, а когда после оргии разрушения ненависть угаснет - возникнет ярость, и еще больший вандализм, и снова ненависть, но порожденная яростью.
Однако как бы низко ни падал человек, он вновь поднимался на ноги - такова его природа; он всегда был упрямым малым.
Но, как видно, в этот раз встать на ноги человек не сумел. Та цивилизация, что была известна нам с Гербом, рухнула лет триста назад, но человек до сих пор спокойно жил в тени своего прежнего величия, не испытывая вдохновения при взгляде на горами вздымающиеся в небеса блоки обработанного камня.
Что-то тут не то. Что-то пошло чертовски наперекосяк.
Кружащаяся в воздухе пыль щекотала мне ноздри, и я вдруг почувствовал, как горит пересохшее горло - мне хотелось пива. Если б я только мог по-соседски забежать к Датчмену…
И тут меня словно пыльным мешком накрыли - выплыла та штука, что весь день вертелась на грани моего сознания.
Я вспомнил лицо Билли Ларсона и его шевелящиеся от волнения уши, когда он подскакивал от нетерпения изложить свою байку про солнечные пятна.
- Боже мой, Герб, до меня дошло! - с криком отвернулся я от окна.
Герб скривился - по-моему, он решил, что я свихнулся.
- Теперь я понял, что случилось, - сказал я, - Надо раздобыть телескоп.
- Слушай, Майк, если у тебя…
Но я прервал его восклицанием:
- Это солнечные пятна!
- Пятна?! - выдавил он.
- Наверняка не осталось ни единого.
Моя догадка оказалась верной.
Пятен на солнце не было - теперь оно было огромным огненным шаром без единого темного пятнышка.
На поиски у нас ушло целых два дня, пока среди хлама на месте бывшего ювелирного магазина мы не отыскали мощный полевой бинокль. Большинство магазинов и складов были обобраны до нитки. Похоже, сперва, после падения правительства, грабительские набеги совершали только время от времени, а потом начали грабить уже систематически.
- Герб, в словах Билли что-то есть. Много пятен - и на дворе веселые времена. Пятен нет - и все идет наперекосяк.
- Ага. Билли был довольно сообразителен. Знал свою науку так, что будь спок.
Я отчетливо представил себе Билли таким, каким он был тогда утром: глаза горят, уши шевелятся, а сам он пламенно толкует о пятнах на солнце.
Он говорил, что Уолл-стрит следует за солнечными циклами. Пятен много - и наступает деловой бум, а нет их - все летит к чертям.
Я вспомнил, как спросил его, что будет, если издать закон против солнечных пятен. Сдается, кто-то таки протащил этот закон через парламент.
В это трудно поверить, но факты налицо. Вот она, история, - лежит заплесневелыми кипами в редакции "Глобуса". В этих статьях рассказывается о том, как мир сошел с ума, когда бизнес сел на мель, о летящих в тартарары правительствах, об ордах голодающих, стирающих с лица земли нацию за нацией.
Я сжал голову руками и застонал. Мне бы теперь бокал пива - Луи так ловко запускал их вдоль стойки, холодненькие, покрытые пышной шапкой пены. Но пива тут не стало уже целые столетия назад. А все из-за солнечных пятен!
Ультрафиолетовые лучи, эндокринные железы и человеческое поведение - на эти ученые слова никто не обращал особого внимания, но эти штуки сыграли с человечеством весьма скверную шутку.
Герб позади меня хихикнул. Я обернулся как ошпаренный:
- Что там еще?
- Бог ты мой, да этот Уош Таббс попал в прескверную переделку.
- Что это у тебя? - увидев, что он читает газету, спросил я.
- А, это? Это та древняя газета, что мы тут нашли. Ну, напечатанная в восемьдесят пятом. Надо забрать ее и показать Дж. Р. Но сейчас я читаю юмор…
Я хмыкнул, но мысли мои все еще вертелись вокруг Солнца. Все это звучало довольно-таки заумно, но другого объяснения все равно не было.
Несправедливо, чтобы жизни всего человечества зависели от удаленного на девяносто три миллиона миль куска материи, но, как бы то ни было, от Солнца зависит все живое. Уберите Солнце - и жизни не станет. И правы были дикари, поклонявшиеся ему как божеству.
Итак, допустим, солнечные пятна вышли из моды - что тогда? В точности то, что описано в этих связках пожелтевших газет: все углубляющаяся депрессия. Коммерческие провалы, с каждым днем все больше безработных, налоги ползут все выше, пока правительство панически пытается оттянуть день окончательного краха.
Услышав сдавленное мычание Герба, я резко обернулся - он уже начинал мне надоедать. Но при виде его лица я почувствовал, что готовые сорваться с моих губ слова застряли в горле: Герб был белее мела, и глаза его остекленели от ужаса.
Он совал мне газету, бормоча нечто бессвязное и невразумительное, трясущимся пальцем тыча в маленькую заметку.
Я схватил лист и прищурился, чтобы разглядеть поблекший текст, потом постепенно разобрал слова, ощущая, как ужас ледяной волной поднимается и во мне.
СМЕРТЬ ЛАНГЕРА
Джеймс Лангер, осужденный в 1951 году за намеренную порчу машины времени, на которой корреспонденты "Глобуса" Майкл Гамильтон и Герб Гардинг за год до того отправились в будущее, сегодня скончался в тюрьме Рокки-Пойнт в возрасте шестидесяти пяти лет.
На суде Лангер показал, что подкупил охранника машины, чтобы тот позволил ему войти в самолет, на котором была установлена машина. Далее он признался, что удалил часть механизма, отвечавшую за перемещение машины назад во времени.
В то время Лангер работал в "Стандарте", газете, прекратившей свое существование несколькими годами позже.
Вызванное этим инцидентом всенародное возмущение привело к принятию Конгрессом закона, запрещающего дальнейшую постройку и эксперименты с машинами времени. Изобретатель машины времени, доктор Амброуз Аккерман, умер от горя через две недели после суда.
Несколько секунд я не мог прийти в себя - просто тупо сидел, глядя в пространство, а мои пальцы помимо воли стискивали газету, перемалывая ее хрупкие пожелтевшие страницы в мелкую труху.
Потом взглянул на Герба и, увидев его перекошенное страхом лицо, вдруг кое-что припомнил.
- Так, - выдавил я, задыхаясь от ярости. - Так. Всего несколько рюмашек в ночь перед стартом. Ты встретил "стандартных" ребят и пропустил несколько рюмашек.
Я вспомнил, как Джимми Лангер расхохотался мне в лицо, когда я выходил от Датчмена. Вспомнил, как нервничал утром охранник.
- Ты не пропил свои мозги, а? - просипел я.
- Слушай, Майк… - начал было несколько оправившийся Герб.
- Ты надрался, черт тебя дери! - заорал я. - И все, что было на уме, выплеснулось на твой поганый язык! Ты выболтал этой "стандартной" своре все, что знал. А старик Джонсон послал Лангера, чтобы тот сделал это грязное дело!
Ярость прямо-таки переполняла меня.
- Черт тебя возьми, Майк… - опять начал Герб.
И уж тогда я ему вмазал. Я дал такого тумака, что он рухнул как подкошенный, но тут же встал и пошел на меня. Наверно, он тоже был вне себя.
Он врезал мне в челюсть, а я влепил ему в глаз, а потом мы заработали как молот и наковальня.
Герб в потасовке тоже был не лыком шит и передохнуть мне не давал. Я бил его что есть сил, но он всегда возвращался за следующей порцией и несколько раз приложил меня так, что в башке у меня загудело.
Но мне было наплевать - я только хотел задать ему такую трепку, чтоб он помнил до последнего издыхания.
Драку мы прервали только тогда, когда ни один из нас уже был не в состоянии нанести еще хотя бы один удар. Просто лежали на полу, отдуваясь и бросая друг на друга свирепые взгляды. У Герба заплыл один глаз, я недосчитывался пары зубов, а лицо мое словно прошло через мясорубку.
Потом Герб ухмыльнулся:
- Если б я удержался на ногах еще чуть-чуть, - пропыхтел он, - я бы тебя прикончил.
А я ухмыльнулся ему в ответ.
Пожалуй, нам следовало остаться в 2450 году, там у нас были хоть какие-то шансы. Старый Дэниел Бун знал не очень много, но зато во многих отношениях был цивилизованным человеком. Несомненно, там еще были книги, и можно было бы подыскать много полезных вещей.
Мы могли бы организовать штаб по возрождению цивилизации, хотя тут расклад был не в нашу пользу. С этими солнечными пятнами дело доходит буквально до смеха: как только они перестали мельтешить по поверхности Солнца, то вроде как человечество лишилось чего-то важного - духа прежнего, несгибаемого человека, который пробивал свою дорогу сквозь столетия, стиснув кулаки и не отступая ни перед какими силами ада.
Но мы решили, что человек еще может вернуться. Мы были совершенно убеждены в том, что где-нибудь в будущем отыщем расу, которая начала повторное восхождение.
И отправились по времени вперед. Хотя назад двигаться мы не могли, но уж идти вперед нам никто помешать не мог.