С блеском выполнив поручение, Миша вернулся на родину триумфатором. Его зачислили в образцовые переговорщики. Деньги хлынули в Россию бурным потоком, выпуск ценных бумаг Государственного Комитета Обороны возобновился, Миша получил еще одну звездочку на погоны, а идея насчет национализации "Мост-банка" с помощью полиции, озвученная западной прессой, так понравилась Мишиному начальству, что вскоре была осуществлена. Мишу же торжественно перевели в деды: он получил положенное число ударов пряжкой по филе и целый ряд небывалых прежде привилегий. Теперь ему подчиняется весь совет министров, то есть весь ефрейторский состав. В обязанности Миши, как и прежде, входит бодро выкрикивать на парадах свое любимое слово.
- Что, орлы, есть ли у нас план? - спрашивает подполковник из бывших особистов, обходя строй и проверяя начищенность блях.
- Есть! - рапортует Миша.
- А промышленный подъем?
- Й-есть!
- А экономический рост?
- Ййй-есть! - вытягивается премьер в струнку.
- Это дело, - снисходительно говорит подполковник, поглаживая впалый живот. - Эй, кто там… как тебя… старший прапорщик Волошин! Скажете ему там, чтобы на ужин выписали лишнюю банку килек в томате… Ладно, ладно, не благодари…
КАК ЛЬВЕНОК, ЧЕРЕПАХА И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ ПЕЛИ ПЕСНЮ
В последнее время вся Россия резко озаботилась проблемами своей государственной символики. Все сидят, репу чешут: какой бы это нам гимн измыслить? Тысячами гимнов завалили все редакции, телевидение и президентскую администрацию, откуда все это богатство мало-помалу стекается в клиническую больницу имени Кащенко: там очень благодарили за такой материал.
Путин, Касьянов, Лесин и прочее правительство, что-нибудь смыслящее в идеологии (а в идеологии у нас смыслят все), запершись в Георгиевском зале, без устали решали вопрос о судьбе государственного гимна.
- К вам творческая интеллигенция, - робко доложил Волошин, просовываясь в дверь.
- Чего хотят?
- Хотят старый гимн, - дрожащим голосом сообщил Волошин.
- Выдай по конфете и скажи спасибо, - отрубил Путин. - Заняты мы.
Через некоторое время Волошин опять робко поскребся в дверь.
- Ну кого еще черт несет! - с неудовольствием отозвался Путин.
- Тво… творческая интеллигенция! - заикаясь от страха, признался Волошин. Так ведь одна была уже!
- Нет, эта другая! Они требуют по… поменять гимн…
- Скажи, чтоб не раскалывали нацию! Выдай текст моего обращения, напои чаем и гони в шею…
- Есть, - пискнул Волошин и исчез.
- Черт его знает что такое, - выругался сдержанный Путин. - Развелось творческой интеллигенции - сегодня одна, завтра другая… Ну где, где я возьму такую вещь, которая бы нравилась всем?
- Вы, - с готовностью подсказал Касьянов.
- Да знаю я, - отмахнулся Путин. - Но я же не песня! А где мне взять такую песню?!
- Надо подумать, что у нас все любят, - предложил Лесин.
- Еду, - подсказал Швыдкой.
- Еда… да… это вполне может быть национальной идеей… Но какая у нас национальная еда?
- Хлеб! - воскликнул Касьянов. - Хлеб наш насущный даждь нам днесь… Кажется, есть такая песня, только не помню, где я ее слышал.
- В церкви, - скромно заметил присутствовавший тут же Патриарх. - Это уже наш гимн, так что вам он не подходит.
- Ну тогда картошка! Ах, картошка, объяденье-де-нье-денье, пи-онеров идеал, ал, ал! Тот не ведал наслажденья, денья, денья, кто-о картошки не едал, дал, дал!
- Пионеров отменили, - вздохнул Путин.
- Ну так что же! - загорелся Лесин. - По-моему, все равно отлично! Что любит весь наш народ? Мультики любит весь наш народ! Насчет всего остального расходится, но насчет мультов - это я вам точно скажу, очень они это обожают! Я еще когда в "Видео интернешнл" работал, все искал позитивные символы для рекламы, - мультики очень хорошо идут, проверено опытом!
- Это мысль, - медленно произнес Путин, и все насторожились. - Это серьезно. Ну-ка, кто что помнит из мультфильмов?
- Чунга-чанга! - громко и фальшиво запел министр Иванов. - Наше счастье постоянно, жуй кокосы, ешь бананы, жуй кокосы, ешь бананы, чунга-чанга! Тут вам и еда, пожалуйста…
- Но это не наша еда, - сурово оборвал секретарь Совета безопасности Сергей Иванов.
- Господи, да мы позвоним Михалкову - он нам все перепишет! Например: наше счастье постоянно, жуй картошку, ешь сметану…
- А как же "синий небосвод, лето круглый год"? - насторожился Швыдкой. - Песня бодрая, оптимистическая по духу, но сами понимаете… выглядит как лакировка…
- "Серый небосвод, Путин круглый год!" - пропел Касьянов и покраснел от смущения.
- Нет, не пойдет, - решительно высказался Путин. - Там есть строчки, которых не поймет мировое сообщество. "Чунга-чанга, кто здесь прожил час - никогда он не покинет нас".
- И что такого? - не понял Иванов.
- Может быть воспринято как намек на Поупа. Все склонили головы перед мудростью руководителя.
Повисла пауза, пролетел тихий ангел. Рушайло радостно улыбнулся - он знал, что в такие минуты рождается новый милиционер.
- Мы в город изумрудный идем дорогой трудной! - тонко запел вдруг Швыдкой. - Идем дорогой трудной, дорогой непрямой! Заветных три желания исполнит мудрый Гудвин…
- Их у них у каждого триста тридцать три и еще останется, - мрачно заметил Шойгу. Он присутствовал на собрании по праву - сумел доказать президенту, что отсутствие гимна является чрезвычайной ситуацией. В последнее время в стране вообще было не продохнуть от спасателей - они делали за детей уроки, вытирали им попу и переводили стариков через улицу. Страна кишела чрезвычайными ситуациями.
- Но главное - что дорогой трудной, дорогой не прямой! - упорствовал Швыдкой. - Надо сориентировать народ на то, что облегчение наступит нескоро и будет завоевано тяжким трудом…
- Нечего, нечего, - отмел идею Иванов-безопасный. - Некоторых членов правительства… и, между прочим, не последних его членов… уже и так внаглую называют железными дровосеками. Лес, мол, рубят, щепки летят… Не говоря уже о том, что это чуждая нам песня девочки из чуждого нам города Арканзаса.
- Мы плывем на льдине, как на бригантине! - осенило Шойгу. - Я только что из Приморья, там это чрезвычайно актуально! Не забывайте также, что правящая партия называется "Медведь", и песня "Колыбельная медведицы" для российского народа, чьим символом вообще полноправно стал хозяин тайги, вполне актуа…
- Там слова-то какие? - перебил Путин.
- Ложкой снег мешая, ночь идет большая, - с готовностью запел Швыдкой, укачивая воображаемого Умку. - Что же ты, малышка, не спишь? Спят давно соседи, белые медведи… ну ничего, это мы переправим на "бурые"… Поскорей усни, малыш. Мы плывем на льдине, как на бригантине, по седым суровым морям, и всю ночь соседи - белые медведи - светят да-альним кораблям…
- Присутствующие всплакнули. Снова повисла тишина, и сквозь слезы улыбнулся Рушайло.
- Нет, это не годится, - признал Путин. - Не внушает бодрости. Хотя тема медведя, что говорить…
- Хорошо живет на свете Винни-Пух! - зачастил Иванов-иностранный. - Оттого поет он эти песни вслух! И неважно, чем он занят, если он худеть не станет, а ведь он худеть не станет… если, конечно, вовремя подкрепиться… да!
- Это уместно, - кивнул Швыдкой. - Только вместо "Винни-Пух" - что-нибудь другое. Например: хорошо живет на свете наш народ, оттого он песни эти вслух поет! И неважно, чем он занят, если он худеть не станет…
- Стыдитесь! - воскликнул Шойгу. - Вы готовы встать при словах "Если я чешу в затылке, не беда. В голове моей опилки, да-да-да"?!
- Но это же все заменимо! - настаивал министр культуры. - Например: "В голове моей идея!"
- О да, - железным голосом заметил Сергей Иванов. - А где вы в таком случае чешете? В голове моей идея, оттого чешу…
- Довольно! - воскликнули присутствующие, привыкшие понимать друг друга с полуслова.
- Ничего на свете лучше нету, чем бродить друзьям по белу свету! - истошно заголосил Касьянов. - Тем, кто дружен, не страшны тревоги, нам любые дороги…
- Налоги, - веско вставил Починок.
- Нам любые дороги нало-оги! Ло-ло-ло-ло-ло-ло! - бодро подхватил кабинет министров.
- Господа! - осадил их Лесин. - Вы готовы навязать стране песню, которую исполняют в числе прочих осей и петух?
- Но ведь главное - текст! - не сдавался Касьянов. - Мы свое призванье не забудем, смех и радость мы приносим людям…
- Вы намекаете на то, что Россия - посмешище всего мира?! - вскочил Иванов-иностранный.
- Но ведь главное - про дворцов заманчивые своды! Они нам не заменят никогда свободы! - вступился за босса Кудрин.
- Это еще вопрос, - задумчиво произнес Путин. - Это еще как посмотреть.
Присутствующие вновь потупились.
- Я знаю, я знаю! - осенило Кудрина. - Все желтеет кругом и уходит лето, неприятность эту мы переживем! Песня кота Леопольда! Очень оптимистично и годится на все случаи, включая дефолт.
- Дефолт уже был, - напомнил Илларионов.
- Мало ли, - уклончиво ответил Кудрин, все-таки немного разбиравшийся в экономике. - Кроме того, лозунг "Ребята, давайте жить дружно!" отлично вписывается в парадигму наших отношений с мировым сообществом…
- Не уверен, - жестко заметили в один голос оба Иванова.
- И вообще - государственный гимн от имени кота с сомнительным иностранным именем… - поморщился Путин. - Неактуально.
- Хорошо, хорошо! - закричал Лесин. - Я нашел! Крошка-енот! Это, конечно, тоже не совсем наше, но в крайнем случае мы задним числом переделаем мультик! Будет енотовидная собака, она у нас водится, сам охотился! "От улыбки станет всем светлей, и слону, и даже маленькой улитке! Так пускай повсюду на земле, словно лампочки, включаются улыбки!" Это и Чубайс одобрит!
- Чубайс не одобрит, - покачал головой Касьянов. - Что я, Чубайса не знаю? Во времена веерных отключений петь про лампочки…
- Ну ладно, это же не главное там! Главное - "И тогда наверняка вдруг запляшут облака, и кузнечик запиликает на скрипке!"
- С голубого ручейка Начинается река, Ну а дружба начинается с улыбки! - хором запели члены правительства и пустились в веселый хоровод.
- И все-таки, - отдуваясь, произнес Путин, - это не вполне соответствует духу новой российской государственности. Мы вовсе не собираемся всем улыбаться. Мы хотели бы некоторым улыбаться, а некоторым нет. Наше государство, как ежик, к одним должно поворачиваться мягким брюшком, а к другим - воинственными иглами…
- Я знаю песню Ежика! - завопил Починок. - Облака, белогривые лошадки! Облака, что вы мчитесь без оглядки! Мимо белого яблока луны, мимо красного яблока заката…
- Явлинскому предложите этот гимн, - брезгливо поморщился Шойгу.
- Лично я, - вступил Рушайло, до тех пор не рисковавший участвовать в обсуждении, - подумал бы над тем, чтобы создать позитивный образ милиционера. Вот послушайте: "Собака бывает кусачей только от жизни собачьей… Никто не хватает зубами за пятку, никто не кусает гражданку лошадку и с ней гражданина кота - когда у собаки есть плошка и миска, ошейник, луна и в желудке сосиска…"
- Да, - кивнул Путин. - Но вы забываете, что милиция составляет хотя и самую доблестную, но все же не самую большую категорию нашего населения. К сожалению, - подчеркнул он. - И мы будем работать над исправлением этого положения. Но пока это не так…
- Я Водяной, я Водяной, никто не водится со мной, - запел Иванов-иностранный, вспомнив свой жалкий вид во время последнего европейского турне. - Эх, жизнь моя жестянка, ну ее в болото! Живу я как поганка, а мне лета-ать, а мне лета-ать…
- Песня, - пылко заметил Швыдкой, - должна вызывать чувства добрые! Напоминать о малых сих, которым каждый обязан по мере сил помогать! Вот, например, у меня в детстве была любимая песня - "Висит на заборе, колышется ветром…"
- Колышется ветром бумажный листок! - подхватил Шойгу.
- Пропала собака! Пропала собака! - с чувством поддержал Рушайло.
- Пропала собака по кличке Дружок! - завыл кабинет.
И странное дело! В этом пении все яснее и отчетливее прослеживались контуры другой мелодии, которая мощно и победительно поплыла над Георгиевским залом:
Щенок белоснежный, лишь рыжие пятна, И Ленин великий нам путь озарил! Он очень занятный, он очень занятный. На труд и на подвиги нас вдохновил!
Все встали - без команды, не сговариваясь. Национальная гордость заиграла на лицах.
Да здравствует созданный волей народов! И буквы и строчки заплакали вдруг: Союз нерушимый республик свободных, Вернись поскорее, мой маленький друг! Сла-а-вься, Оте-чест-во…
- Ф-фу, - проговорил Путин после паузы. - Прошу садиться. Волошин, перо и бумагу.
Выскочивший из-за двери Волошин с готовностью разлетелся к президенту с бумагой и золотым пером.
- Вот была песня, - решительно сказал Путин. - Гонишь ее в дверь - она в окно влетает. Нет, мальчики. Такая уж, видно, наша судьба. Вносите в Думу старый вариант Александрова, слова мы потом коллективно подберем.
УРОЖАЙ-2000
В некотором царстве, некотором государстве была обильная земля и совсем не было порядку, как то заметил остроумнейший из её летописцев. Земля исправно родила из года в год, народ же, её населявший, был голоден, бос и малокультурен. Правители правили, бунтовщики бунтовали, народ безмолвствовал, но ничего не менялось. Лучшие умы государства затупились, пытаясь постичь такой порядок вещей, что дало повод тишайшему из поэтов той земли сочинить тезис об её умонепостигаемости.
Причина умонепостигаемости лежала в том, что земля сия была в общем мироустройстве контрольною делянкою, на которой, в отличие от других делянок (называемых опытными), дикая растительная, животная и социальная жизнь происходила сама по себе. Никто ею не управлял, никто не направлял и не ставил над нею экспериментов, что само по себе уже было грандиознейшим экспериментом мироздания, ибо всё то, чего с дикой жизнью не делали извне, она проделывала над собою сама. А потому всякий правитель сей земли, заступая в должность, получал знамение.
Каждый из правителей перед упомянутым заступлением отлично знал, чего он хочет и что сделает. Но заступив, совершенно терялся и начинал делать вовсе не то, что собирался, и не то, что ему советовали, и не то, что следовало бы, и уж совсем не то, что можно вообразить в рамках здравого смысла.
Все дело в том, что после коронации, или заседания боярской Думы, или Президиума Верховного Совета, или инаугурации, когда новоиспечённый правитель приходил в себя и взволнованно, как новобрачная, пытался осознать, что же с ним такое случилось, на стене его спальни проступали горящие буквы. Одни правители звали охрану, другие крестились, в ужасе вспоминая "мене, такел, фарес", третьи пытались сбить пламя одеялом. Невзирая на эти мероприятия, пламя не угасало, а только расползалось на всю стену грозным предостережением: "НИЧЕГО СДЕЛАТЬ НЕЛЬЗЯ".
Правители по-разному воспринимали его. Иные игнорировали, как самый решительный из её государей, именем Пётр, иные соглашались, как самый нерешительный, именем Николай, но кончалось это обычно одинаково: большой кровью. Правители продолжали править, земля - родить, народ - голодать и безмолвствовать, и ничего не менялось. Пока, наконец, хитрейший из правителей той земли, именем Владимир, не догадался, что вся беда оттого, что земля родит. Ибо землю надо пахать, сеять, орошать и снимать урожай, который в итоге обходится гораздо дороже, чем закупки оного в других землях. То град, то засуха, то саранча, то заморозки, техника ломается, живая сила пьёт по-чёрному, стало быть, надо просто покупать всё за границей. Землю взять измором, а привычку к её обработке искоренить. Деньги же следует брать в долг, отдавать со следующего займа, а ещё лучше - объявить дефолт и не отдавать совсем ничего.
С тех пор землю стали морить, а земледельца отучать от его вредной привычки. С урожаями боролись: в этой земле издавна всякий аграрный труд воспринимался как страдание, "страда", борьба, война и прочая неприятность. Запевая "это есть наш последний и решительный бой", люди выходили на поле брани. При хитрейшем правителе отняли у земледельца борону и лошадь. Аграрии, однако, продолжали пахать, а земля - родить. Тогда землю отняли, поделили, а поделённое снова отняли. Земля не поняла и продолжала своё. И ничего ей не делалось.
При свирепейшем правителе отнимать было уже нечего. Потому стали бороться с земледельцами, усиленно сажая их, стреляя и моря голодом. Оставшимся дали по рукам и строго-настрого приказали сидеть, не рыпаться, а еще лучше - сдохнуть. Многие послушались. Земля, тем не менее, продолжала родить. Тогда настроили на сей земле вонючих и вредных производств, для коих стали из неё выкапывать всё, что можно. Замусорили её, раскопали и бросили, закоптили и отравили, залили кровью на три локтя. Земля стонала, но продолжала родить. Может, и перестала бы, наконец, но тут скончался свирепейший.
За ним воцарился простодушнейший. Землей он распорядился просто: на негодных землях посадить нужное, на хороших - невозможное, причём и то, и другое обильно залить ядохимикатами. Это был самый простой и умный план из всех: негодные земли давали чрезвычайно тощую пшеницу, на хороших росли южные культуры, чахлые, изнемогающие и грустные, как выпускница университета, приехавшая учительствовать в деревню. Выжившие земледельцы сбежали от этих нововведений в города, а те, что остались, запили втрое против прежнего. Земля, однако, продолжала родить.
Благостнейший правитель стал решать эту проблему просто: он не стал её решать. Получив откровение, что ничего сделать нельзя, он и не стал ничего делать. Главное для него было, чтоб не было войны. При нем всё пошло именно так, как должно идти на контрольной делянке: всё делалось само по себе. Вонючие и вредные производства задымили небо, завоняли леса, загадили реки и озера. Ядохимикаты отравили почву. Земледельцы спились. Войны, правда, не было, и земля по-прежнему родила.
Цивилизованнейший из правителей, получив знамение, поразился. Земля всё ещё родила, как ни боролись с нею, и родила не только хлеб, почти уже изведённый, но и смородину, и яблоки, и сливы, и виноград. А земледелец был по-прежнему жив, гнал себе из этих плодов земных самогон, благодушествовал и не собирался исчезать как класс. Вознегодовал цивилизованнейший, и в одночасье исчезли с лица земли и виноградники, и яблоневые сады, и вишневые, и сливовые, и черноплодные кусты, и даже ни в чем не повинные крыжовенные посадки. И стало лицо земли старым, некрасивым и морщинистым. Земледелец же махнул рукою и стал гнать самогон из подручного, ни на что уже не пригодного сельхозинвентаря: лопатовку, мотыговку и граблевку. Земля повздыхала, но продолжала родить. Тогда над нею бабахнул взрыв, отчего родить она стала двухголовые грибы и ядовитую землянику размером с тыкву. Впрочем, родить не переставала, и даже вдвое противу прежнего.