Первым был ее брат Мортон Квинсана, одержимый дантист, чье собственническое отношение к сестре никого не могло обмануть. Все знали, что он тайно вожделеет ее, и он знал, что тайно вожделеет ее, и она знала, что он тайно вожделеет ее, и вожделение не может быть тайным, когда о нем известно такому количеству людей. Но уважение и собственническое чувство Мортона Квинсаны были таковы, что он не мог позволить себе прикоснуться к сестре и пальцем. Поэтому он горел в аду неудовлетворенности на расстоянии вытянутой руки от нее. И чем дольше он горел, тем жарче полыхал огонь одержимости. Как‑то вечером он застал сестру флиртующей с Галлацелли, смеющейся их тупым крестьянским шуткам, принимающей от них выпивку, трогающей их грубые, уродливые руки. Тогда он поклялся, что никогда не станет лечить ни оного из братьев Галлацелли, даже если те придут к нему, визжа от боли, даже если мучительное гниение дентина превратит их в животных и заставит колотиться головой о стены; нет, нет, он изгонит их, отправит прочь без всякого сожаления, извергнет их, стенающих, страдающих и скрежещущих зубами - за то, что оплетали сейчас его сестру Марию сетью своей похоти.
Другим дураком был Микал Марголис. Из‑за матери он никогда не был счастлив в любви. Счастье пришло, когда мать объявила о своей помолвке, счастье с жизнерадостной, полной энергии и ненасытной Персис Оборванкой. Потом с еженедельного товарного поезда из Меридиана сошли Мортон и Мария Квинсана. Микал Марголис забирал со станции бочонки с пивом и ящики со спиртным, и увидел высокую, сильную женщину, идущую по платформе с естественной грацией и скрытой силой охотящейся кошки. Их взгляды встретились и разошлись, но в это мгновение Микал Марголис почувствовал электрический разряд, прошедший по позвоночнику и сплавивший основание сердца, в котором хранятся порядочность и честность, в ком черного стекла. Он любил ее. Он не мог думать ни о чем, только о том, что он любит ее.
Когда доктор Алимантандо предоставил семье Квинсана пещеру, он поспешил предложить свою помощь в постройке дома. - А как насчет вымыть и протереть стаканы? - воскликнула Персис Оборванка. Микал Марголис махнул рукой и вышел. Когда доктор Алимантандо выделил семье Квинсана надел, Микал Марголис копал канавы, рыл каналы и строил дамбы, пока в небесах не засверкало лунокольцо. - А кто будет подавать выпивку? - спросила Персис Оборванка. - Кто приготовит ужин этим голодным людям? - И когда Мортон Квинсана с сестрой пришли в Б. А. Р./Отель, он подал каждому чашу горячего плова из ягнятины и столько бесплатного пива, сколько они могли выпить, и болтал и шутил с ними до самого закрытия. Стоило какой‑нибудь курице в отеле почувствовать себя скверно, она сей же момент отправлялась к Марии Квинсане, даже если должны была сегодня же попасть в суп. Мария ощупывала ее своими искусными пальцами, а Микал Марголис тем временем представлял себя на месте курицы. Очень многие животные Марголиса и Оборванки переболели этой осенью.
И все же Микал Марголис не был счастлив. Он метался между любовью хорошей женщины и любовью дурной, как маленький кристалл кварца в потоке времени. Персис Оборванка, женщина земная и притом невинная, как орел в поднебесье, спрашивала его, не болен ли он. Микал Марголис отвечал стоном беспримесной неудовлетворенной похоти.
- Может быть, тебе следует обратиться к кому‑нибудь, любовь моя. Последние несколько дней ты совсем не можешь работать. Как насчет этой ветеринарши, а? В смысле, люди ведь тоже животные. Может быть, она тебе поможет.
Микал Марголис обернулся и посмотрел на Персис Оборванку.
- Шутишь, что ли?
- Нет, правда, сходи.
Микал Марголис застонал еще громче.
Что касается Марии Квинсаны, то ей не было до этого дела. Именно так, не было дела. Ко всякому, кто был слаб настолько, чтобы любить ее, она не испытывала ничего, кроме отвращения. Она презирала своего дурака–брата, презирала мальчишку из бара. Тем не менее, она не могла устоять перед вызовом. Она отберет дурачка у слепо любящей его простушки, с которой он живет. Это была игра, игра; фишки не имеют значения, важен только ум, двигающих их; ум и победа, ибо победив, она сможет еще глубже презирать проигравших. Один блестящий гамбит принесет ей триумф над обоими: Микалом Марголисом и ее чертовым братцем. После этого она наконец сможет порвать с ним и показать себя миру. - Смотри за Мортоном, - таковы были последние словам ее железной матери. - Смотри за ним, заботься о нем; позволь ему считать, что он сам принимает решения и не позволяй принимать ни одного. Мария, я приказываю.
Заботься о Мортоне, заботься о Мортоне; да, она следовала воле матери вот уже пять лет. Она последовала за ним в пустыню после того случая с маленькой девочкой в парке, но время придет, мама, когда Мортон сможет существовать сам по себе, и в то же утро она сядет на первый поезд до Мудрости.
Вот зачем ей нужны игры. Они развлекали ее, они позволяли ей сохранить здравый рассудок в течение пяти лет растущей влюбленности Мортона и давали надежду, что в один прекрасный день она окажется достаточно сильной, чтобы сесть на поезд до Мудрости. О да, игры сохраняли ее рассудок. Она стала кормить кур каждый день в то же самое время, когда Микал Маргулис кормил своих во дворе Б. А. Р./Отеля через дорогу. Это правила игры заставили ее попросить его зайти и взглянуть на разладившийся метановый дигестер, хотя Раджандра Дас справился бы лучше.
- Химические проблемы, сударыня, - сказал Микал Марголис. - Кто‑то вылил туда использованный стериллянт и ингибировал деятельность бактериофагов.
Мария Квинсана улыбнулась. Она опорожнила три бутылки стерилизующей жидкости в бак только этим утром. Игра развивалась как надо. В благодарность за помощь она пригласила его выпить, затем побеседовать, затем в постель (Микал Марголис не переставал трястись, как лист), затем заняться сексом.
В этой постели и были посеяны зерна разрушения Дороги Отчаяния.
9
Трения между Сталиными и Тенебра начались сразу же, едва они обнаружили, что они приобрели у земельного агента Бюро Иммиграции и Расселения Венкатачалума - господина Э. П. Венкатачалума - один и тот же земельный надел в идиллическом, райском уголке под названием Дорога Отчаяния. Сейчас господин Э. П. Венкатачалум сидел в комнате с белыми стенами и отвечал на вопросы инспектора Жень Хаопина из Управления полиции Блерио, связанные с обвинением в мошенничестве. Сталины и Тенебра не только купили один и тот же земельный надел (который, к слову сказать, вовсе не принадлежал господину Э. П. Венкатачалуму); на них был забронировано одно и то же купе в ночном поезде, отходящем из Высадки Солнцестояния в 19:19 и делающем остановки в Северном Бенстауне, Энненси, Мурчисонвилле, Нью Энтерпрайзе, на Станции Волламурра и в Дороге Отчаяния. Ни та, ни другая семья не желали уступать. Проводник заперся в своем купе и выкрутил радио на полную громкость. Свои проблемы они должны были решить самостоятельно. В вагоне номер 36 ночного поезда из Высадки Солнцестояния мало кому удалось поспать. Пять человек с багажом пяти человек должны были разместиться в купе, предназначенном для трех человек с багажом трех человек. В первую ночь только маленький Джонни Сталин, трех лет от роду, получил собственную постель. Это произошло из‑за того, что он был пухлый и крайне возбудимый мальчик, способный визжать, визжать и довизжаться до рвоты, не получив собственную постель. Его мать сдалась и впихнула в него три или четыре взрослых дозы снотворного, чтобы он успокоился и стал слушаться. Джонни Сталин был испорченным, пухлым и крайне возбудимым маленьким наркоманом.
Следующий день прошел в напряженном молчании; наконец, ровно в четырнадцать часов, Гастон Тенебра прочистил горло и предположил, что посменный сон, возможно, был бы неплохой идеей. Он и его жена, Женевьева, могли бы сидеть ночью и спать днем, в то время как Сталины могли бы сидеть днем и спать ночью.
Сперва этот способ урегулирования показался вполне сбалансированным. Затем в силу вступила грубая, жестокая реальность спального вагона. Одну постель приходилось раскладывать, чтобы создать два сидячих места, в результате получалось три тела на две постели. В следующую смену трое сидели, а двое спали в комфорте. Господин и госпожа Сталины ворочались и жаловались в своей узкой постели, маленький Джонни астматически храпел, а Гастон и Женевьева Тенебра вели свои приватные, нежные споры, шепотом выражая ярость и мелко, но агрессивно жестикулируя, пока поезд лязгал, звенел, сдавал назад и разделялся на части, чтобы сформировать новые поезда, и таким образом все ближе подбирался к Дороге Отчаяния.
Неловкий обмен сидячих мест на лежачие утром третьего дня стал формальным началом боевых действий. Женевьева Тенебра обвинила юного Джонни Сталина в подглядывании под юбку, пока она взбиралась на верхнюю полку. Господин Сталин обвинил Гастона Тенебра в копании в его багаже, пока семья Сталиных, как считалось, спала. Гастон Тенебра обвинил господина Сталина в неподобающих заигрываниях с его прелестной женой по дороге в ванную второго класса. Господин Сталин обвинил госпожу Тенебра в жульничестве при игре в безик. Вспыхнули маленькие язычки разгорающейся свары, подобно тому как снежинки предвещают настоящую зиму; и был день четвертый и четвертая ночь.
- Дорога Отчаяния! - вскричал проводник, выбираясь из укрытия и стуча в дверь купе серебряным карандашом. Тук–тук–тук. - Дорога Отчаяния! Стоянка три минуты! - Тук–тук–тук.
Две минуты тридцать секунд царила полная анархия - Сталины и Тенебра поднимались, умывались, одевались, собирали сумки, книги, ценности, пухлых сыновей, толкались, пихались и давились в узких коридорах и узких дверях вагона, пока наконец не вывалились под слабый солнечный свет в семь утра. За все это время они ни разу не взглянули в окно, чтобы узнать, куда их занесло - жаль; возможно, они остались бы в поезде. Но когда они все же взглянули, они увидели: - Зеленые луга… - сказал господин Сталин.
- Богатые угодья, ждущие плуга, - сказал Гастон Тенебра.
- Воздух, напитанный ароматом миллионов лепестков, - сказала госпожа Сталина.
- Рай на земле, тихий и безмятежный, - сказала Женевьева Тенебра.
Джонни Сталин посмотрел на ослепительно белые саманные стены, запекшуюся красную землю, блистающие солнечные коллекторы и застывшие скелеты насосов. Затем его лицо сморщилось, как выжимая досуха губка, и он изготовился к приступу визга.
- Ма! - взвыл он. - Я не…
Госпожа Сталина отвесила ему оглушительного леща по уху. Он взвыл еще громче, и это послужило сигналом для Сталиных и Тенебра обрушить друг на друга столь яростные инвективы, что они оставляли выжженные следы на ближайших стенах. Джонни Сталин поковылял прочь, чтобы уединиться со своим несчастьем, оставленный без внимания и значит - нелюбимый. Лимаал и Таасмин Манделла, рыщущие в поисках новых развлечений, нашли его сидящим с недовольным видом у главного метанового дигестера.
- Привет, - сказал Лимаал. - Ты новенький.
- Как тебя зовут? - спросила Таасмин, которая была старше брата на сорок восемь секунд.
- Джонни Сталин, - сказал Джонни Сталин.
- Ты сюда надолго?
- Наверно, да.
- Тогда мы тебе покажем, где тут играть, - сказала Таасмин, и быстрые, гибкие близнецы взяли бледного, пухлого Джонни Сталина за руки и показали ему чудесную свиную лужу, водяные насосы, ирригационные каналы, чтобы пускать кораблики, загоны, в которых Раэл Манделла держал детенышей животных, выращенных из зародышевых наборов, а также кусты с ягодами, которыми можно было обжираться до тошноты - и никто слова не скажет. Они показали ему дом доктора Алимантандо и самого доктора Алимантандо, очень высокого, очень старого и очень красивого на несколько пугающий манер, и доктор Алимантандо отвел мокрого и заляпанного грязью, дерьмом и ягодным соком мальчика к его все еще пререкающимся родителям, и сделал их постоянными жителями Дороги Отчаяния. Первые две ночи, покуда доктор Алимантандо размышлял, что с ними делать, они провели в Б. А. Р./Отеле. В конце концов он призвал наиболее доверенных советников и друзей: господина Иерихона, Раэла Манделлу и Раджандру Даса; вместе и при содействии Высоких Пращуров господина Иерихона они достигли решения ошеломляющей простоты.
Дорога Отчаяния была слишком маленьким городом, чтобы позволить себе вендетту. Сталины и Тенебра должны были научиться жить вместе. Придерживаясь этой концепции, доктор Алимантандо предоставил им дома дверь в дверь и наделы, разделенные межей и орошаемые общим водяным насосом. Удовлетворенный этим соломоновым решением, доктор Алимантандо вернулся в свою погодную комнату, чтобы продолжить исследование времени, пространства и всего остального.
10
- Расскажи еще раз, отец, почему мы едем в это место.
- Чтобы скрыться от недобрых людей, рассказывающих плохое о тебе и обо мне, от людей, которые хотят разлучить нас.
- Расскажи еще раз, отец, почему эти люди хотят разлучить нас.
- Потому что ты моя дочь. Потому что они считают тебя противоестественной причудой, инженерным экспериментом, моя певчая птичка. Потому что они считают, что своим рождением ты попрала закон, и за это я должен быть наказан.
- Но скажи мне снова, отец, почему они хотят наказать тебя? Разве я не твоя дочь, не твоя певчая птичка?
- Ты моя певчая птичка и моя дочь, но они говорят, что ты не более чем… кукла, или машина, или любой другой неодушевленный предмет, и по закону у человека не может быть такой дочери, - дочери, которую он создал сам - даже если он любит ее больше самое жизни.
- И ты любишь меня больше самой жизни, отец?
- Да, моя вишенка, и поэтому мы уезжаем прочь от недобрых людей, ибо я не смог бы вынести разлуки с тобой.
- И я не смогла бы, отец, я не могу без тебя.
- И значит, мы всегда будем вместе? Всегда?
- Да, отец. Но скажи мне еще раз, что это за место, куда мы направляемся.
- Оно называется Дорога Отчаяния, и это такой маленький и такой далекий город, что известен он только благодаря историям, которые о ним рассказывают.
- Туда мы и направляемся?
- Да, котенок, в самое далекое место в мире. В Дорогу Отчаяния.
Мередит Голубая Гора и его дочь, Рути, были люди тихие. Самые обычные, неприметные люди. В вагоне третьего класса неторопливого грузопассажирского транспустынного поезда Меридиан–Белладонна они совершенно затерялись под грудами багажа других пассажиров, цыплятами других пассажиров, детьми других пассажиров и другими пассажирами. Никто с ними не разговаривал, никто не спрашивал разрешения присесть рядом или свалить на них багаж, цыплят, детей или себя. Когда они сошли на маленькой пустынной станции, их отсутствие заметили только через час и не смогли вспомнить, как они выглядели.
Никто не видел, как они вышли из поезда, как пришли в Дорогу Отчаяния - даже Раджандра Дас, самозваный начальник станции, который приветствовал каждый поезд, прибывающий к его ветхой платформе - и как в двенадцать часов двенадцать минут вошли в Б. А. Р./Отель. Затем что‑то вроде долгой вспышки молнии залило помещение светом, и в эпицентре этой вспышки стояла прекраснейшая из женщин, которую когда‑либо видел мир. Все мужчины в комнате с усилием сглотнули. Каждая женщина ощутила невыразимую потребность вздохнуть. Дюжина сердец раскололась пополам, выпустив всю любовь, какая была в них, и та облаком жаворонков закружилась над невероятным созданием. Как будто сам Бог вошел в комнату.
Потом божий свет погас и остались только темнота и резь в глазах. Когда зрение восстановилось, все увидели маленького, чрезвычайно обыкновенного человека и юную девушка примерно восьми лет - самое заурядное, самое серое существо, которое когда‑либо видел мир. Ибо такова была природа Рути Голубая Гора, девушки поразительно неприметной: впитывать прелесть всего, что ее окружало, как солнечный свет, и сохранять до того момента, как она решала освободить ее в одной вспышке концентрированной красоты. После этого она возвращалась в состояние неряшливой анонимности, оставляя после себя только исчезающий образ невосполнимой утраты. Это была первая тайна Рути Голубая Гора. Вторая заключалась в том способе, которым отец создал ее в генезис–бутыли.
Примечательное событие все еще обсуждалось в Б. А. Р. е, когда Мередит Голубая Гора и его дочь отправились на встречу с доктором Алимантандо. Великий человек работал в своей погодной комнате, заполняя стены неразборчивыми алгебраическими символами при помощи кусочка угля.
- Я Мередит Голубая Гора, а это Рути, моя дочь (здесь Рути поклонилась и улыбнулась так, как было отрепетировано в комнате отеля). Я животновод из Марсарита, увы, неправильно понятый сообществом. Моя дочь значит для меня больше, чем что‑либо еще, но ей нужно убежище, нужна защита от жестоких и опасных людей, ибо моя дочь, к великой моей печали - несчастное простое создание, застывшая в ментальном плане на уровне пяти лет. Итак, я прошу об убежище для себя и моей бедной дочери. - Так умолял Мередит Голубая Гора.
Доктор Алимантандо протер очки.
- Мой дорогой сэр, я прекрасно понимаю, что значит непонимание сообщества, и могу уверить вас, что никто и никогда не получит отказа в Дороге Отчаяния. Несчастные, нуждающиеся, преследуемые, изверившиеся, голодные, бездомные, нелюбимые, виноватые, терзаемые прошлым - здесь найдется место для любого. - Он сверился с главным Пятисотлетним Планом, нанесенным на стену погодной комнаты и со всех сторон обложенным наступающими математическими символами. - Надел 17, пещера 9 - ваши. Обратитесь к Раэлу Манделле насчет сельскохозяйственных инструментов, а к господину Иерихону - по поводу постройки дома. Покуда же он не построен, вы можете бесплатно жить в городском отеле. - И он вручил Мередиту Голубая Гора свиток. - Документы для получения гражданства. Заполните их, когда вам будет удобно, и отдайте мне или Персис Оборванке. И наконец, запомните два правила. Правило первое: не входить без стука. Правило второе: не шуметь во время сиесты. Придерживайтесь их, и вам будет здесь хорошо.
И Мередит Голубая Гора с дочерью отправился к господину Иерихону, который пообещал выстроить дом в течение одной недели - с водой, газом с общественной метановой установки и электричеством с общественной солнечной электростанции; затем к Раэлу Манделле, который ссудил им культиватор, заступ, мотыгу, автосеялку, а также различные семена, клубни, ризомы, отводки и подвои. Кроме того, из своего клеточного запаса он выделил им культуры свиней, коз, кур и лам - все ускоренного развития.
- Скажи мне, отец, здесь мы останемся навсегда?
- Да, мой котенок, здесь.
- Здесь хорошо, но немного сухо, да?
- Так и есть.
Рути задавала довольно тупые и очевидные вопросы, но что мог Мередит Голубая Гора ожидать от девушки, в ментальном плане застывшей на уровне пяти лет? Так или иначе, он любил ее тупые вопросы. Он любил ее нежную зависимость и безрассудное поклонение, но иногда жалел, что не спроектировал ее с несколько большим коэффициентом умственного развития.