Лето заканчивалось. Уже август, пора было думать о возвращении в университет.
- Ума не приложу, Петровна, что делать? Нужно к отъезду готовиться, а я все тяну, тяну… Или остаться? Напишу в деканат, соберу справки, может, дадут академотпуск. Денег в обрез, здесь шитьем много не заработаешь, спасибо, хоть что-то платят.
- Ничего, Ирочка, все образуется. Ты не одна. Вот перепишешь на себя квартиру, одной заботой меньше. Да и подлечиться еще не мешает. В зеркало-то давно смотрелась? Худая, горбишься за шитьем с утра до вечера, днями из дома не выходишь.
Петровна очень тревожилась за свою любимицу, названную внучку. Незаметно разглядывая осунувшееся лицо девочки, вздыхала и качала головой. Да и то сказать, сколько ей пришлось пережить! Прямо напасть какая-то! Тут кого угодно подкосит. А с квартирой сколько хлопот… Гражданства нет, в паспорте справка какая-то… Вот, опять застыла, задумалась, ох, беда, беда… или в церковь сходить?
Но Ира думала не о квартире, не о своих недомоганиях и даже не о том, как выглядит. В этот момент она поняла, что ответ, который она так старательно прятала от себя, вырвался из глубины сознания, и нет силы, которая могла бы удержать его. Теперь придется жить и с этим. В голове билось, наливалось болью и прорывалось слово: Каган, Каган, Каган…
Вечером девушка присела у кухонного стола и открыла тетрадь. Дух исследователя победил. К утру страницы были исписаны мелкими, частыми строчками. Тут была вся ее тайная жизнь: и краткие выводы изучения "золотой карты", и ночное видение с удаляющимся "ра", и встреча с Большим Шаманом и Великим Охотником кетом Каганом на окраине Краматорска. За ночь Ирина привыкла к новой реальности, хотя никаких здравых объяснений появлению Кагана не нашла, как не нашла разумного опровержения этому. Ну, так тому и быть. Искал, видно, кетку, такую же непорочную дуреху, как она, Ирина, чтобы выполнить свое предсказание, да ошибся на десяток столетий и на пять тысяч километров.
Ира сунула тетрадку под чемодан на антресолях, за две ночи сшила синее платье с белыми кружевами. Примерила его, спрятала в шкаф и успокоилась. Пусть будет память о несбывшемся.
С подтверждением украинского гражданства пришлось подождать. Как ей объяснили в паспортном столе, это займет полгода. К тому же времени она станет наследницей квартиры, машины и гаража. Доктор Машков подготовил все нужные справки, и в деканат ушло письмо с просьбой об академотпуске. Тихо, по-домашнему помянули маму на сороковой день. Наступила осень.
Новая жизнь началась спокойно, неторопливо. Соседка нашла Ире работу - шить "импортные" рубашки в частной мастерской. Дни, похожие один на другой, сливались в недели, дождик сеялся, шуршал по ночам за окном, листья зазолотились, ненадолго обрадовали душу и в одну ночь опали, засыпав весь город. Октябрь…
В ноябре Ира почувствовала себя совсем здоровой. Она поправилась, посвежела и даже начала с удовольствием крутиться перед зеркалом. Глаза еще хранили печаль и тайну, понятную только Ире, но в глубине их появилось мягкое сияние, как знак примирения с тем, что случилось, и желания жить дальше. Волосы стали мягкими, послушными. Грудь налилась, даже животик появился. Ну, это лишнее. Побегать бы по вечерам, да холодно…
Петровна нарадоваться не могла, ее "деточка", наконец, на человека становится похожа.
Перед Новым годом Ире пришлось перешить платье, то самое, синее с белым, потому что оно, это чудо, не сходилось в талии и жало в груди. Наводя порядок в ящике с бельем, Ира наткнулась на нераспечатанную упаковку гигиенических прокладок. Ее, как обалденную редкость, подарила девушке одна из московских клиенток еще летом. Пачка была нераспечатанной. Ира замерла, не веря очевидному, посчитала на пальцах, пересчитала вслух, метнулась к календарю, потом к зеркалу. Не может быть! Быть такого не может…
Доктор Машков успокоил Иру:
- Все бывает, Ирочка. Такие потрясения за несколько недель! Вот организм и защищается, как может. Есть у меня приятельница Леночка, гинеколог-"золотые" руки, а мозги… - платина, чистая платина! Посмотрит тебя, капелек попьешь, все и наладится.
"Золотые" руки бережно и чутко сделали свое дело, а "платиновые" мозги подвели итог: "Судя по сердцебиению, мальчик. Почти половина срока, со дня на день зашевелится".
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
- Тужься, девонька, тужься… Что же ты такая непонятливая? Не в грудь, а на низ, на низ, как по-большому…
- А по-другому нельзя?
- Шутишь? Это хорошо для ребеночка… - акушерка задумалась, потом кивнула. - Можно и по-другому. Но это не для всех. Дала нам ночью поспать - как умею, помогу тебе, выглажу младенчика.
Она размяла пальцы и подула на них, чтобы разогреть.
- А ты не ленись, не расслабляйся, работай, работай, помогай мне.
То ли от мягких круговых движений, то ли от желания угодить доброму человеку Ира сосредоточилась, представила, как это делается, и впервые правильно поднатужилась.
- Вот так, вот так, умница, вижу головку, теперь уже скоро…
Всю прошлую ночь Ира ходила по длинному коридору родильного отделения от окна до лестничной площадки.
А когда становилось совсем невмоготу, ложилась на жесткую кушетку, которая почему-то стояла в туалете. Боль тут же таяла, будто просачивалась сквозь холодную клеенку, и давала измученной роженице чуть отдохнуть.
Казалось, что на всем этаже, кроме нее, никого не было. Сестринский пост, освещенный тусклой лампочкой, так и остался пустым. Только в темной палате посередине коридора кто-то самозабвенно с переливами - вверх-вниз - храпел. Кричи, плачь, жалуйся - никто не услышит, никто не поможет.
Под утро боль стала невыносимой и, чтобы заглушить ее, пришлось пару раз вцепиться зубами в руку выше локтя. На третий раз боль, разжимая зубы, прорвалась стоном, всхлипом, и по всему этажу раскатилось первобытное утробное рычание.
Храп замер на середине подъема, и тут же в палате появилась акушерка.
- Пора, девонька, пора, что ж ты так засиделась? Почему раньше не позвала? Ну, с Богом!
Новорожденный не заплакал. Молодая мать в тревоге прислушивалась. Акушерка, повернувшись спиной к родильному столу, бегло осмотрела младенца и едва слышно охнула.
Крохотный мальчик двух минут от роду, покрытый слизью и кровью, водил пронзительно голубыми глазами из стороны в сторону. Взгляд его был внимательным и серьезным. Он с интересом осматривался вокруг.
На секунду взгляд младенца застыл, между бровями скользнула складочка. Он нахмурился, задумался и, как будто вспомнив, что нужно сделать, сморщился. Черты его крошечного личика расплылись, глазки помутнели, рот разошелся в крике.
- Познакомься, мамочка с сыночком, - заученная привычная фраза помогла акушерке прийти в себя. "Но пусть я до пенсии останусь без ночных дежурств, если мне это привиделось!"
Жар августовского полдня опалил лицо: на Иру смотрели голубые глаза Большого Шамана и Великого воина Кагана. Так тому и быть…
- Здравствуй, - шевельнула губами.
В родильный зал вошла заведующая отделением.
- Доброе утро! Поздравляю, Ирочка! Привет тебе от Юрия Васильевича. Как наш богатырь, Нина Петровна?
- Все хорошо, справились. Мамочка у нас умница. Пусть отдыхает, она заслужила. Посмотрите мальчика, Елена Александровна.
Акушерка кивнула на пеленальный стол.
Что-то в тоне и во взгляде Нины насторожило заведующую. Они давно работали вместе и научились понимать друг друга, не тревожа молодых мамаш.
Врач и акушерка подошли к младенцу. Нина Петровна распеленала его.
- Вампиреныш, Елена Александровна, чистый вампиреныш! - выдохнула она, убедившись, что Ира дремлет на каталке, и торопливо зашептала что-то на ухо Елене Александровне.
- Можете отдохнуть, Ниночка. Чайку попейте, успокойтесь. Пусть девочки приготовят Ирочке палату. И, пожалуйста, никому ни слова, хорошо?
Елена наблюдала Ирочку с того дня, как Юра Машков привел ее. Он думал, что состояние его подопечной связано с трагическими событиями, которые ей пришлось пережить. Сначала смерть мамы, потом какая-то напряженная работа и загадочная история в конце лета, о которой толком никто ничего не мог рассказать. В результате - сильнейший стресс. Сама же девушка выглядела и вела себя так, будто ничего особенного с ней не случилось. И беременность оказалась ей очень к лицу. Об отце будущего ребенка она говорить не захотела. А теперь вот это. Бедная девочка…
Ребенок оказался поразительно белокожим с яркими голубыми глазами. И без крайней плоти. Уму непостижимо! А если еще поверить Нине… Скорее всего, это от лекарств, которые Ира принимала. Другого объяснения нет. А если так, то неизвестно, чем все это может закончиться. Бедная, бедная… Чем можно ей помочь? Хорошо, ребенок - моя забота, посмотрим, что будет дальше, может, обойдется. Если нет… Ну что ж, девочка молодая, здоровая, вся жизнь впереди, встретит свое счастье, будут у нее хорошие детки. Начнет все сначала. Все с начала? Да, с начала!
В родильном зале было тихо, только посапывал спящий младенец, и тихонько вздыхала во сне его мама.
- Ирочка, детка, проснись, послушай меня…
Елена Александровна зашептала, с тревогой вглядываясь в бледное лицо Ирочки.
- Ну что, согласна?
Ира кивнула. Она почти ничего не поняла: какая-то мелкая операция, пока она здесь… в будущем может пригодиться. Но если Елене Александровне нужно, она согласна. Дали бы поспать…
"Платиновые" мозги, как всегда, нашли решение, а "золотые" руки, как всегда, ювелирно выполнили работу.
В родильной карточке Ирины Анатольевны Коваленко появилась новая запись: "Девственная плева родильницы восстановлена по морально-этическим мотивам".
*****
Скоро рванет… Лениво помахивая красным флажком, Анчар остановился на перекрестке грунтовой и асфальтовой дорог возле кучи строительного мусора. Сколько их было, этих взрывов, в его жизни, а хорошо он помнит только первый, когда отец взял его с собой на рыбалку.
Ловили по-офицерски, "на динамит". Вода вздулась огромным пузырем. Глухо ухнуло так, что земля загудела. С заполошным кряканьем взметнулась стайка уток, пузырь опал, и по озеру пошли гулять волны. Отец с друзьями, громко хохоча и весело матерясь, столкнули резиновые лодки прямо в крупную рябь.
Эх, отец, отец… Угораздило же тебя поднять вертолет в такой ветер! Ну, подумаешь, обварился кипятком повар-первогодок, с кем не бывает. Так на беду, у него оказалось слабое сердце, гребут-то в армию всех. Загибался парень, фельдшер сказал, что без дивизионного госпиталя не обойтись. Мама узнала, упросила взять и ее: решила к Новому году поменять занавески, а подходящих кружев в поселке не оказалось, заодно и поможет фельдшеру Пете, присмотрит в дороге за солдатом, как всегда. И спорил ты с ней, даже рявкнул пару раз от души, да разве убедишь маму… Хоронили всех в закрытых гробах.
Анчар показал флажком притормозившему "Сеату", что можно ехать, сюда камни не долетят; сдвинул на затылок пятнистую солдатскую панаму - подарок Йоси - и смахнул со лба пот. Что-то долго сегодня Йоси возится…
Первую боевую гранату он бросил в Суворовском училище, где проходил циничную и жестокую подготовку к жизни и службе.
Там же, в Суворовском, получил прозвище Анчар. Сначала попытались окрестить худого и юркого рыжеватого новичка Тараканом. Х-ха, щас! Как услышал, "тубаретку" поднял, не глядя, и попер ломом. Дошло.
Любимый стишок, который с мамой учил, - "Анчар" Александра Сергеевича Пушкина. В училище, пока не разобрался, что к чему, читал его направо и налево: новым приятелям доверительно, на уроке литературы для отмазки, на концерте - звонко и грозно, "с выражением", как мама. К счастью, он быстро понял, что все "свое" здоровее хранить в себе, поэтому читать вслух стишок перестал, но слово прилипло. Не ломить же второй раз на толпу, пусть будет. Слово красивое, нерусское, да и вообще…
Прозвище увязалось за ним в Рязанское училище ВДВ, а потом в подмосковное Монино. Оттуда вышел Анчар лейтенантом с закодированной восьмизначным числом военной специальностью.
Земля дрогнула. Над невысокими холмами с грохотом поднялась и опала гигантская стена подорванного грунта. На "Командирских" - 12.07, работу закончили. Не спеша, с удовольствием приминая тяжелыми ботинками мягкую меловую пыль, Анчар двинул назад. К машине нужно идти в обход высокой гряды между дорогой и местом взрыва. Йоси, как всегда, сработал отлично: взрыв превратил камни в строительный щебень и уложил его в правильную призму.
Сейчас домой, в душ и спать. Да, Анчар, не забудь, что нужно еще в "русский" магазин зайти, водки купить, колбаса кончилась, да и того-сего по мелочи. Он настолько сжился со своим прозвищем, что часто в мыслях так и обращался к себе: эй, Анчар!.. давай, Анчар!.. эх, Анчар, Анчар…
Слева заработала камнедробилка, по ту сторону дороги, на холме, заскрежетал оживший экскаватор. Стройка, разбуженная взрывом, быстро набирала потерянный темп. Предстояло срыть три четверти холма. Измельченный в камнедробилке грунт увезут, а на выровненной площадке начнут строить сразу несколько заводов - начало большой промзоны.
Камни после сегодняшнего взрыва будут вывозить завтра, потому что сначала все вокруг должны осмотреть археологи, такой закон. Через час они и подъедут. Несколько участков уже обнесены красно-белыми лентами. Анчар успел заглянуть, что там, в пустотах, но ничего интересного не увидел. В открывшихся после взрыва пещерах можно было угадать подобие древней кладки, ступени, ведущие вниз, но дальше все терялось в земляных завалах. Краем уха слышал он, что в древности здесь был город, а гряда, которую он сейчас обходит, - это городской вал.
А там что, впереди? Метрах в десяти, слева, земля осела небольшой ступенькой, обнажив известняковую породу. С перекрестка не увидеть. Да и с той стороны, куда он направляется, не заметно, слишком далеко. Анчар огляделся и в три прыжка оказался на гряде. Так и есть, провал. Узкая щель, примерно полметра на метр. Много историй ходит о не замеченных вовремя провалах…
Нагнулся, попытался рассмотреть, что в глубине. Пустота. Лег на живот, сунув голову в щель. Солнце было почти в зените, и его прямые лучи освещали открывшееся взгляду помещение. Глаза быстро привыкли к темноте: довольно большая, округлой формы комната; насколько можно судить, потолок сферический. Провал пришелся на высшую его точку, где толщина известняка не больше тридцати сантиметров. И он, Анчар, давит на эти сантиметры всем своим весом. Как бы не ухнуть вниз в самый интересный момент… Прямо под ним, в тени головы, - высеченный из известняка куб или, возможно, пьедестал, так как на нем стоит… а вот, что стоит, не разглядеть.
Понятно, Йоси его ждать не будет, уедет минут через десять, может, посигналит для вида. Археологи приедут через час или раньше. От Иерусалима до места чуть больше часа езды в это время дня, а они уже выехали, времени им дается в обрез. Решай, Анчар!
В момент решил и рванул назад, к перекрестку. Там, среди мусора, он видел обрезки арматуры, большие картонные коробки. Что-то можно будет приспособить под лопатку.
Через двадцать минут щель была тщательно замаскирована, даже дерн настелил, как учили.
*****
Странная жизнь продолжалась. Стало понятно, что она окончательно разделилась надвое. Как поминальная стопочка, что раскололась на две половинки, и не собрать, не склеить.
Для людей и на людях все просто, как у всех.
Радость, радость и счастье - сыночек Мишенька, крепыш, умница, красавчик. Петровна не налюбуется, с рук "внучка" не спускает, каждый день Господа благодарит за нежданный подарок.
- Вот, солнышко, оформит мамочка квартиру, и сменяем мы ее и мою "однушку" на хоромы, чтобы манюне было светло и просторно, а потом пойдем мы в школу, мамочка нам костюмчик сошьет, как у принца, а бабуля портфель купит самый лучший и положит туда всякого добра: и ручек, и карандашиков в пенальчике, и тетрадок нарядных. Чтоб у нас на уроке всего в достатке было… а букет у нас будет - ух, какой букетище! И подарим мы его нашей учительнице, самой лучшей на свете. На бабушку Раду похожей…
А Мишенька-солнышко нежится у бабули на ручках, глазенками голубыми поводит, слюнка прозрачная - к ранним зубкам - стекает с тугой красной губки на подбородочек снежной белизны.
А если в гостях пеленочки обмочит, Петровна Ирочке и привстать не даст.
- Сиди, сиди, деточка. Отдыхай, тебе и так достается. По всему балкону паруса развешаны, богатырь растет! Ночами-то дает поспать?
- Дает, Петровна, такой спокойный мальчик. Разок за ночь встану одеяльце поправить, и сухой до утра, да, Мишенька?
Сидит Ира на кухне у Петровны, отдыхает и страшно ей: скоро домой. Постоит у закрытой двери, сколько выдержит, и вперед, как в омут…
Перед визитами Елены Александровны Ира быстренько наводила порядок: разбрасывала по дивану игрушки, выравнивала в рядок бутылочки с сосками, пеленала Мишу и устраивала его в манеже. А уж за тем, чтобы на балконе всегда развевались "паруса", следила особо: каждое утро полоскала в тазу чистые пеленки и развешивала их уголок к уголку. Потом их сменили ряды ползунков.
Елена Александровна проведывала их часто: сначала каждую неделю забегала при любой возможности, теперь реже, два-три раза в месяц - и всегда с подарками. Ирочке она дарила что-нибудь из косметики дорогущей, красивое белье, на которое никаких денег не хватит, книги. Однажды принесла две низки туалетной бумаги, в другой раз - стопку полотенец, от огромной простыни до маленькой, в две ладони, салфеточки. Мишеньку, крестника, завалила игрушками, одежками, книжками на каждый день и "на вырост".
- Ой, Елена Александровна, избаловали вы нас. Скажи, Мишенька, спасибо! Давайте я вам что-нибудь сошью! Как же благодарить вас?
- Ничего, Ирочка, сочтемся на том свете угольками, - а сама с Мишеньки глаз не сводит. Каждую складочку, каждый ноготок проверит. Локоны белого золота сквозь пальцы пропустит, все тельце прогладит, простучит до самых пяточек, а пяточки пощекочет. И расспрашивает до мельчайших подробностей: как кушает, как спит, покакал ли и сколько раз…
В конце осмотра в глазки Мишеньке глубоко-глубоко заглянет, замрет на несколько минут, вздохнет и улыбнется:
- Все в порядке, Ирочка, даже лучше, чем в порядке. Чудесный у тебя сынок, крепкий, здоровый. Все хорошо. Наливай чаек, что-то устала я.
И как будто не Ирочку, а себя успокоила до следующего раза. Никак не могла себе простить, что не обратила вовремя внимания на таблетки, которые принимала Ирочка до визита к ней. Пока, к счастью, нет никаких проблем с малышом, а там, кто знает! Поживем - увидим…
А Ира и так знает, что все в порядке, пока они с Мишенькой на людях, пока Елена Александровна чай пьет. Кивает ей Ирочка, улыбается, Мишеньку легонько покачивает и думает о том, что вот закроет за крестной дверь, постоит в прихожей - рука на замке - сколько сможет, и назад, в тихую, пустую комнату.
Здесь, за закрытыми дверями, проходила вторая жизнь, тайная и непонятная, в которой хозяином был тот, кого все считали ее сыночком Мишенькой. Иногда Ира чувствовала себя гостьей, иногда служанкой, но в этой жизни от нее ничего не зависело, она была никому не интересна и не особенно нужна. Здесь все решает он, и все будет так, как он хочет. Знать бы, чего он захочет…
В этой жизни Ира даже про себя не называла его сыном.