А сама Медвянка, с восхищением наблюдавшая полет Молчана, тут же кинулась рассказывать подружкам забавную новость. Не упустила она ни одной мелочи - только забыла Явору спасибо сказать.
- Метнул, - спокойно подтвердил Явор, положив руку на столб крыльца и больше не трогая Медвянку. - И еще метну, коли опять стыд забудет. И покуда не сыскался такой, кто меня через тын метнет, я свою дорогу не брошу. Нет у меня ни матери, ни сестры - ты одна мне всех дороже!
- Я тебе дорога! Выкупить меня твоей казны не хватит! - крикнула Медвянка и взлетела по ступенькам до самого крыльца. Явор подался за ней, но она толкнула дверь и скрылась в сенях, только медово-золотистая коса с красной лентой и двумя серебряными монетами-диргемами на конце мелькнула перед глазами огорченного и раздосадованного Явора.
В сердцах ударив кулаком по резному столбу, Явор сел на ступеньку и угрюмо вздохнул, жалея, что опять заговорил с Медвянкой о любви. Знал ведь, что кроме обиды ничего не добьется, но тоска по Медвянке, и зимой не оставлявшая его, весной вскипела как горячая смола, а сама девушка показалась ему сейчас еще краше прежнего, и слова сами рвались с губ. Казалось, если промолчит сейчас - задохнется. Или правда за чужую ложку сдуру схватился, не про него такая красавица? Явор был высок и статен, но красотою похвалиться не мог: волосы выгорели на степном солнце почти до белизны, а лицо потемнело, отчего он казался несколько старше своих нынешних двадцати трех лет. В придачу нос его, когда-то давно перебитый, имел горбинку и был немного сворочен на сторону. Такой жених казался Медвянке недостойным ее красоты, и она без стеснения насмехалась над ним. Бывало, Явор по нескольку дней отворачивался, проходя мимо Надежиного двора, но красота и прелесть Медвянки снова и снова заставляли его забывать насмешки и прощать обиды. Такую красоту дают богини, а Мать и Дочь не рождают на свет ничего дурного. Только доброе, только на радость. Явор любовался Медвянкой, как зарей или радугой, и, страдая от ее насмешливости, в красоте ее находил утешенье.
Все еще улыбаясь после встречи с Явором, Медвянка поднялась в терем. В глубине души ей льстило, что первый молодец в Белгороде, предмет вздохов многих девиц детинца и посада, любуется только ею и даже не глядит на других. Это вам не Молчан! Слова Явора о любви были ей что прыжки через костер - близко к чему-то важному, священному, и страшновато, и весело, под ногами жар, над головой ветер, и дух захватывает, и смеяться хочется. А на отроков в воеводских сенях, встретивших ее жадными взглядами, значительно подтолкнувших друг друга локтями в бока, она глянула без смущения, с задорным вызовом: а ну сунься ко мне, кто хочет полетать через тын!
* * *
Весна в этом году выдалась ранней и теплой, семейство воеводы уж с месяц как перебралось из нижних теплых истобок в горницы. Здесь свет проникал не через маленькие волоковые окошки, а свободно лился в широкие окна, закрытые желтоватыми пластинками слюды в частой крашенной красной охрой раме, и светло было так, что иголку на полу увидишь. Лавки, лежанки и лари были покрыты цветными вышитыми покрывалами - рукодельем хозяйки и ее дочерей. Плахи пола прятались под трехцветным, степной работы ковром с узорами из мягких завитушек. На ковре валялась кукла, сплетенная из мягкой льняной пряжи, одетая в вышитую рубашечку, - младшая дочка тысяцкого еще не носила девичьей ленты.
Старшая боярышня, Сияна, встретила Медвянку в рубахе, с растрепанной косой и со слезами на глазах. Сияне только что исполнилось пятнадцать лет, но она была рослой, статной на загляденье. Белое лицо ее с правильными чертами и нежным румянцем было красиво, но светлые и мягкие брови и ресницы придавали ему детское выражение. Сияна была скромна, прямодушна, не тщеславилась своим знатным родом и высоким чином отца. Огонь жизни, который играл в каждой черточке Медвянки, у нее был запрятан глубоко внутри и до поры дремал. Если Медвянка была ярким душистым цветком, к которому со всех сторон устремляются пчелы, то Сияна была еще только почкой, ожидающей солнечного луча, который пробудит ее, даст силы расцвести.
- Ты чего, душа моя, не одета, не прибрана? - удивленно напустилась на нее Медвянка. - Или захворала? Или и у вас кмети всех петухов поели?
- Меня отец не пускает на Лельник! - слабым от слез голосом ответила Сияна. Ее розовые губы дрожали, а голубые глаза влажно блестели, как цветочки с каплями росы.
- Как не пускает? - изумилась Медвянка. - Чем же ты провинилась?
- Ничем я не провинилась! Говорит, мне не пристало, я, дескать, боярышня, мне не к лицу с черной чадью хороводы водить! Раньше не пускал - говорил, мала еще, но теперь-то не мала, мне шестнадцатое лето пойдет, я уже невеста! Все гулять будут, а я в горнице буду сидеть, как увечная какая-нибудь, как дурочка безъязыкая…
Тут выдержка совсем ей изменила, и Сияна снова расплакалась от горькой обиды.
- Говорит, Христос не велел, грех какой-то, вот еще! - сквозь слезы вымолвила она. - Это все Иван ему наговорил!
- Кто ни наговорил, а надо отца слушаться! - бормотала нянька Провориха, с детства ходившая за воеводской дочерью, а теперь смотревшая за ее младшими сестрами. - Да не кручинься ты так, голубка моя, мало ли тебе будет веселий! Ты же красавица у нас, как зорька ясная! Тебе ли в печали быть? Что тебе в хороводе этом! Попроси только - тебе отец из каменьев самоцветных велит венок свить, не чета прочим!
Но обе девушки ее не слушали. Легко было говорить няньке, много лет покрытой вдовьим повоем и поседевшей под ним. А для них, будущих невест, велик день Лели-Весны, заклинающий тепло и цветенье, предваряющий игрища и свадьбы русальего месяца кресеня, был важнейшим днем этой поры. Лишиться его было нестерпимо обидно. Кто он такой, этот болгарин Иоанн со своим богом Христом, почему он запрещает юности радоваться?
- Может, матушка за тебя заступится? - утешала Сияну Медвянка.
- Пробовала матушка, да он не слушает! Бискуп, говорит, огневается, князю расскажет, что, мол, тысяцкий в Белгороде Христа не почитает, а дочерей своих на бесовские пляски пускает. Я сама слышала, как они в гриднице говорили. И без того бискуп зол, что у нас ведун в детинце живет, а тут еще я… А скоро же князя ждут, отец и боится… Да откуда он взялся, Христос этот, что ему в наших весельях? Он - сам собой, а как же без Лели? Может, он и весне не велит быть?
Сияна плакала, уткнувшись в платок, не в силах ничего договорить до конца, но ее обида на отца, на епископа и на Христа была ясна и без слов. Все трое непонятно почему лишили ее веселья Ладиных и Лелиных игрищ, Сияна была разобижена и несчастна.
- Может, на Ярилин день он тебя пустит, - говорила нянька. Отняв у девушки мокрый платок, она дала ей новый и поглаживала боярышню по вздрагивающим плечам. - Тогда ведь князь уже в походе будет, он и не проведает ничего. А там и Купала скоро!
- Ах, да не плачь ты! - сказала Медвянка. Слова Проворихи о князе напомнили ей о том, о чем она сама думала так часто. - И правда, хватит тебе и после хороводов! Зато скоро у вас тут князь будет, и гриди его, и бояре, и княжичи! Вот бы мне на них хоть глазком поглядеть! А ты-то с ними всякий день за столом сидеть будешь! Не плачь, а то так и будешь зареванная, некрасивая. А будешь хороша да приглянешься какому-нибудь из княжичей, он к тебе посватается - княгинею будешь!
Медвянка мечтательно вздохнула, мгновенно представив всю череду этих замечательных событий, только на месте Сияны она видела себя. Но, по воле Матери Макоши, Пряхи Судьбы, каждому свое: Медвянку едва ли позовут в княжескую гридницу.
Сияна перестала плакать и теперь только водила платком по щекам и по покрасневшему носу. Она уже смирилась со своим несчастьем, но речи подруги ее мало утешили. Вот она-то вовсе не думала о гридях и княжичах и с радостью променяла бы их всех на свободное веселье в хороводе, без няньки и напоминаний о боярской чести. Но помочь горю было нечем - тысяцкий хотел жить в мире с епископом, даже если это угрожало миру в его собственной семье.
* * *
И в рощу за крепостной стеной, позади окружавших Белгород оврагов, Медвянка отправилась без подруги. Впрочем, это ее не слишком огорчило - чужие слезы скатывались с ее сердца, как роса с листа. Трисветлое Солнце прежним блеском встретило ее на дворе, и Медвянка забыла огорчение Сияны. Жалко, конечно, подругу, но нельзя с грустью в сердце идти величать Богиню-Весну - огневается! И Медвянка снова пела, призывая благодетельную силу Дочери:
Берегини-сестрицы,
Красные девицы,
Вставайте ранешенько,
Умывайтесь белешенько,
Выпускайте росу, девичью красу,
Ты моя краса, будь как чистая роса!
Перед воротами детинца, где выходил к ним кожевенный конец, стояли, дожидаясь Медвянку, две ее подружки, дочери тульника Укрома. Девушки были похожи друг на друга, но каждая была хороша по-своему, у обеих подолы рубах вышиты в девять рядов, в русых косах ленты, рукава стянуты у запястий плетеной тесьмой, по пять разноцветных стеклянных бусин блестело на шее у каждой - немалое богатство для Окольного города!
Девушкам не давали скучать три парня - два кметя и один свой, из кузнецов. Обе Укромовны весело смеялись, слушая их речи, - ни одна не будет обижена вниманием. А парни помнили, что один из них лишний, и каждый был уверен, что уж точно не он! Завидев Медвянку с увязавшейся за ней неугомонной Зайкой, девушки тут же вспомнили, что время болтать с парнями придет только вечером, и в притворном негодовании замахали на них руками: не держите, не до вас, мы идем Богиню-Дочь славить! Укромовны устремились следом за Медвянкой, парни провожали их глазами, приглаживая волосы и оправляя пояса. Вечером и поглядим, кто будет лишним.
На опушке рощи Медвянку уже дожидались девушки, собравшиеся сюда со всего Окольного города и из детинца. Без нее, любимицы богини Лады, никак нельзя было начать. Богаче всех были одеты и убраны девушки из дружинных родов. Князь Владимир прочно славился своей ратной доблестью и удачей, его воины часто привозили из походов добычу, получали в пожалования села и веси. Дочка сотника Велеба, Веснушка, сама была некрасива - большие выпученные глаза, толстые губы, волосы будто бронзовая проволока. Но серебряными украшениями она блестела, как рыба чешуей. На синей ленте, обвивавшей ее голову, было не два, не четыре, а целых десять колец-заушниц, которые ее отец привозил из разных походов. Даже Медвянка на миг позавидовала сотниковой дочке.
Каждая девушка принесла из дому угощенье, заменившее древнюю жертву: пироги, сметану, молоко, лепешки, особенно много было вареных яиц, расписанных цветными узорами. Сложив подношенья Ладе и Леле на заранее устроенной дерновой скамье, девушки разбрелись по роще искать цветов себе на венки. Цветов в эту пору было уже много, и всякая цветочная головка, белая, желтая, розовая, голубая, глядевшая из зелени травы, приветливо кивала, словно говоря: Леля-Весна пришла, проскакала по земле на золотом коне, и там, где ударил он жемчужным копытом, оттает земля, пробьется к свету трава, расцветут цветы. Идет в мир долгая пора тепла и света, а зима с ее тьмою, холодом, дымным угаром темных полуземлянок осталась позади.
Медвянка радостно шла по березняку, потоки весеннего свежего тепла овевали ее, струились от дышащей земли, от белых стволов берез, от чистого неба. Сама себе она казалась легкой-легкой: выйди на поляну, раскинь руки - и полетишь. Она ступала осторожно, чтобы поменьше мять юную травку, гладила белые стволы берез с черными глазками, теплые, нагретые дыханием Ярилы. Тонкая невесомая пленка березовой коры приставала к ее пальцам, и она ладонью чувствовала, как под кожей сестры-березы бьется и бежит сок. И в ней самой, как в березке, росла радость новой весны, пробужденная дыханием молодого, буйного божества - Ярилы. Словно чьи-то зоркие глаза с дружеским любопытством наблюдали за ней из гущи ветвей. Сам Догода - свежий весенний ветерок - бродил по березняку, шевелил и гладил ветки, и Медвянка оглядывалась, всякий миг ожидая увидеть его - в остроконечной шапке, из-под которой виднеются турьи рога, с легким посохом в руках, покрытым зелеными побегами, с доброй улыбкой на лице.
Медвянка забрела в рощу дальше всех, но не замечала этого: ей казалось, что она вошла в иной мир, прозрачный, светлый и прекрасный, в тот небесный край, где сама Леля проводит лето, осень и зиму.
Меж стволов засветилась широкая прогалина, Медвянка вышла на поляну и вдруг ахнула: в бледной зелени вокруг серого пня светились маленькие белые звездочки. Подснежники! Не боясь запачкать рубаху, Медвянка опустилась на колени и не сразу решилась протянуть руку к тонкому, почти прозрачному белому цветку. Сам Догода, видно, привел ее на эту тайную полянку, где так щедро рассыпаны эти цветы, слезы радости Лели от встречи с бабушкой, Макошью-Землей.
С пучком подснежников Медвянка явилась на поляну, где ее уже ждали и аукали. Завидев подснежники, девушки окружили счастливицу, дивясь и завидуя. Видно, только Медвянке должны были даться в руки светлые дары Лели-Весны, только ей и пристал венок Дочери. Девушки свили венок из разных пестрых цветов, украсили его подснежниками, словно жемчугом. Румяная, с блестящими глазами, в ярком душистом венке, Медвянка была прекраснее всех. Богиня-Весна не постыдится вдохнуть в нее свой дух, облачиться в ее тело и быть среди девушек, благословить их судьбу.
Лелю-Медвянку усадили на зеленую дерновую скамью, положили возле нее каравай хлеба, с другой стороны поставили кувшин молока, горшочек сметаны, разложили крашеные яйца. К ногам ее грудой сложили венки из травы и цветов. Гончаровой дочери Живуле посчастливилось найти россыпь лесных фиалок, и ее лежащий сверху венок смотрел на прекрасную Лелю множеством удивленных синих глаз. Вокруг Лели водили хороводы, пели величальные песни, желая, чтобы вся земля расцвела так же прекрасно, дала бы роду людскому столь же обильные дары, чтобы на каждую девушку перешла часть ее красоты и жизненной силы.
Зашумели речки, льды потекли,
Зазеленела береза, цветки зацвели,
Зазеленела дубрава, пташки запели,
Ой, выйду я, выйду цветочки собирати,
Цветки собирати, в веночки свивати,
Веночки свивати, Ладу с Лелей славити!
В благодарность Леля-Медвянка раздавала девушкам яйца, бросала им венки - которая поймает, та скоро выйдет замуж.
В разгар веселья до слуха девушек стал долетать шум со стороны дороги. Сначала они не обращали внимания на стук множества копыт: в эти дни белгородская дорога только ночью затихала. Но этот шум и невнятные крики казались особенно громкими. Одно только слово - "князь", невнятно долетевшее до поляны, заставило всех встрепенуться.
- Князь! - первой воскликнула сама Леля-Медвянка.
А за нею и все загомонили:
- Неужто князь приехал! Дождались! Бежим посмотрим!
С венками на головах девушки бросились бежать к опушке. И они не ошиблись: к мосту через ров к воротам города подъезжал отряд, который мог принадлежать только князю. Три десятка витязей, покрытых красными плащами, на одинаковых вороных конях, пестрая стая воевод в боярских бобровых шапках - конечно, это его ближняя дружина, хотя и не вся. Острые глаза Медвянки мигом выхватили из пестрого строя багряный княжеский плащ. Это был он, сам светлый князь Владимир Красно Солнышко! На Киевщине все знали его в лицо, и сейчас он казался красивее, бодрее обычного, - то ли князь радовался близкому походу, то ли и его не оставило равнодушным дыхание весны.
Гриди-детские заметили пеструю стайку девушек, появившуюся на опушке рощи, замахали им руками, что-то весело закричали. Девушки смеялись, закрывались рукавами. Видно, сам Перун послал им лучших своих внуков для игрищ и хороводов нынешнего вечера. Кмети из ближней княжеской дружины были мечтой, сладким сном любой девицы на Киевщине: они не только сильны, ловки и удалы, на них лежит благословение богов и любовь их - все равно что любовь самих Небесных Братьев Воинов.
Князь, уже въезжавший в ворота, придержал коня и обернулся. Взгляд его ясных серо-голубых глаз упал на Медвянку, словно молния, выбрав ее одну, минуя всех; и у нее захватило дух. Она стояла на опушке рощи, под зелеными шепчущими березами, гордо выпрямившись, как хозяйка, княгиня этого весеннего дня. С венком из подснежников на волосах, медом и золотом горящих под солнцем, с пылающими щеками, в красноватой рубахе, она казалась самой богиней Лелей, в свой велик день вышедшей из березняка приветствовать светлого князя.
Владимир Святославич подался к одному из своих спутников, русобородому великану с серым волчьим хвостом на шапке, и спросил что-то, показывая глазами на Медвянку. Тот недоуменно покачал головой. Тогда один из ехавших рядом гридей, предупреждая желание князя, тут же оторвался от строя и во весь мах поскакал к опушке рощи, топча молодую травку и разбрасывая комья грязи из-под копыт. Девушки с визгом бросились бежать и скрылись в роще. Смешавшись в первый миг, Медвянка тоже сделала шаг назад, но наткнулась на березу и осталась стоять, опираясь спиной о белый ствол. Этот всадник на вороном коне, в белой рубахе и с красным плащом за плечами, с мечом в серебряных ножнах на поясе, мчался на нее стремительно и в то же время медленно-медленно, как во сне. Брызгами разлетался чистый звон от серебряных подвесок на сбруе его коня, всадник казался Медвянке божественным виденьем - как сам Яровит, младший из Небесных Братьев Воинов, время которого - весна.
В последний миг, в двух шагах от прижавшейся к березе девушки, кметь резко осадил коня, а сам птицей спорхнул на землю. Боевой выученный конь стал как вкопанный, а всадник, держа блестящую серебряными бляшками узду, шагнул к Медвянке. Золотая серьга поблескивала в его левом ухе под светлыми кудрями, вольно вьющимися безо всякой шапки на радость девицам, а голубые глаза его смотрели на Медвянку ласково.