Не сказав ни слова, она поднялась, прошла в заднюю часть ателье, отгороженную занавеской, вернулась с конвертом и подала его мне. Внутри я нашел вырезку из бангкокской газеты на английском языке. К вырезке прилагалась записка корявым почерком: "Сожалею. Она была среди нас одной из лучших". И подпись: "А. Р."
- Мне ее прочитал один человек в чайной, - сказала она. - Я не читаю по–английски - слишком плохо читаю.
Короткая заметка сообщала только, что в пустом складе на окраине Бангкока произошел взрыв. Три человека погибли, из них двое - женщины. Предполагают, что одна из них - туристка из Индии, некая Джанани Деви. Жар взрыва был так силен, что тела обгорели до неузнаваемости. Свидетели видели, как трое вошли в здание склада перед самым взрывом.
Я, онемев от горя и злобы, уставился на грязный обрывок бумаги. Он подтверждал то, чего я боялся с самого начала - что Джанани мертва. Я уже никогда не встречусь с ней лицом к лицу, не добьюсь ответов на свои вопросы. Никогда не получу от нее письма с выволочками и советами… Рину наклонилась, потрепала меня по плечу. Вытерла лицо уголком сари. Я вспомнил Рахула Може в комнате отеля, его лицо, полное предвкушения, когда он сказал: "Бангкок".
Кто его вызвал? Кто сказал ему об очередном приземлении? Знал ли он, что там будет Джанани? И если на то пошло, как он выяснил - дважды, - где меня искать?
- Ты ее выдала, так?
Голос у меня срывался. У нее дрогнула изящно очерченная нижняя губа. Может быть, она думала, что я способен читать ее мысли. Но кусочки головоломки понемногу складывались в картину.
- Это ты сказала Рахулу Може, что я уехал в Америку. Кто–то должен был ему сказать. Иначе как бы он отыскал меня в Сан–Франциско и в Бостоне? Ты не читаешь по–английски, но, думаю, знаешь достаточно, чтобы прочесть название города на конверте. Скажи, ты ему откуда–то позвонила или дала телеграмму?
Она сжалась, потом собралась с силами и встала. Я тоже поднялся, дрожа от ярости. Она плюнула мне под ноги.
- Да, да, я ее выдала. Я сказала Рахулу Може, что она уехала в Бангкок, что они нашли там его сородича. Я знала, что он найдет ее и они столкнутся, что он, быть может, убьет ее. Так что же? Она сотни раз предавала нашу любовь. Я всегда была для нее на втором месте. Даже после… после тебя! - Слезы катились по ее лицу, ее разум наполнился завистливой ненавистью. - А ты! Что ты такое, создание иного мира - а она любила тебя больше, чем меня! Так ей и надо! Только я не знала, каково будет жить без нее. Я думала, что просто вернусь на десять лет назад, до ее возвращения. И мне не надо будет больше ждать ее, понимаешь?..
Мой ум вцепился в ее, как когти хищной птицы. Прежде я никогда не проделывал такого. Но тогда я понял, что в моих силах причинить ей боль. Я отступил. Я взглянул на нее - она теперь всхлипывала, скорчившись у моих ног. В щели ставен заглядывали люди.
- Что–то случилось, Рину–бен?
Это спросила жена цирюльника из соседней мастерской, подозрительно поглядывая на меня.
- Все в порядке, - сказал я. - Просто я принес ей дурное известие. О смерти родственника. Присмотрите за ней - мне нужно уходить.
Я оставил это жалкое создание рыдать в объятиях соседки и ушел, чувствуя на себе взгляды сотен любопытных глаз.
В маленькой комнате отеля я лег на кровать и пролежал, пялясь в потолок, кажется, не один день. Солнце вставало и садилось за двумя окошками в противоположных стенах, и каждый раз, как спускалась ночь, я видел горящие в бархатном небе звезды Саптариши.
Я заставил себя встать и позвонил в дом Санкарана в Ченнаи. Хорошо было бы повидать его, думал я. Но я его не застал. Поговорил с его матерью, выслушал ее восторженный рассказ о свадьбе. Она сказала мне, что новобрачные проводят медовый месяц в Утакамунде.
Я представил, как Санкаран бродит по голубым горам Нилгири, а звездное небо раскинулось над ним блестящим покрывалом. Станет ли он учить свою жену узнавать небесные объекты? Станет ли она слушать его, как слушал я? Меня накрыла огромная волна зависти и одиночества.
Я провел оставшуюся неделю отпуска, блуждая между маленькими селениями в горах под Ришикешем. Я вместе с другими паломниками омылся в священных водах Ганга. Я дошел до одинокого святилища Господа Шивы высоко в горах. Что–то подтолкнуло меня оставить перед каменным лингамом приношение - несколько бархатцев. В горных селениях я беспокойно бродил по тесным улочкам, наслаждаясь, вопреки печали и одиночеству, безвестностью.
Я вернулся в Бостон в полном упадке духа. Я потерял все, даже иллюзии о самом себе. Санкаран был моей последней надеждой. Я нуждался в целительном прикосновении его разума, в спокойном и приятном обществе. В то же время меня тревожили мысли о Рахуле Може. Он как будто исчез из моей жизни, но мне никак не удавалось полностью избавиться от его присутствия. Он словно оставил во мне занозу, осколок себя, призрак голоса, взывавшего с такой тоской, что невозможно было закрыть от него слух, - бесконечный страстный призыв, напоминавший мне о быке, виденном однажды на улице в Нью–Дели.
Карточка с маршрутом Санкарана висела у меня на дверце холодильника. День его возвращения приближался, и я становился все беспокойнее. Что, если его жена - тиран? Что, если она держит его при себе, так что мы больше не сможем встречаться? Разве я могу предъявить на него нрава хотя бы на равных с его женой?
Разве может мужчина - даже и не мужчина и не женщина, не человек и не пришелец - признаться в любви другому мужчине?
И тогда меня осенило - я расскажу ему о себе.
Не все сразу, сперва намеками и оговорками.
В мыслях я дрожал всем телом. Теперь, когда Джанани не стало, никто на свете, кроме Рину и той сети, не знал, что я такое. Как еще мне выразить свою любовь и доверие к Санкарану?
Не раздумывая, я пошел в ближайшую книжную лавку и купил самую роскошную открытку, какую нашел. На ней я написал:
Дорогой Санкаран,
Господь Шива дал мне ответ на один из твоих вопросов. В других мирах есть жизнь. Давай поговорим об этом.
Твой друг Арун.
Я вложил открытку в конверт и подсунул под дверь его квартиры. Я, едва дыша, дожидался его возвращения, минуты, когда смогу снова погрузиться разумом в прохладные воды его существа. Я решил устроить ему сюрприз, встретив их с женой в аэропорту.
Из–за пробки на шоссе я опоздал к прибытию самолета. Когда я ворвался в зал получения багажа, почти все пассажиры с его рейса уже разошлись. Я немного поискал его, но скоро сообразил, что они уже уехали домой.
Я как сумасшедший погнал к его дому. Войдя, я застал Санкарана с женой отдыхающими за чашечкой кофе. Санкаран радушно приветствовал меня и представил жене.
Она так и искрилась в синем шелковом сари с золотыми украшениями. Глаза у нее походили на черных жучков. Она улыбнулась мне холодно и неодобрительно. Я с ужасом понял, что совершенно не ощущаю ее сознания. Она была пустышкой.
Что до Санкарана, я чувствовал - ясность и красота его разума уже подточены сумятицей и противоречиями, характерными для заурядных людей. Ущерб пока был едва ощутимым, но чистую прозрачность его души, поддерживавшую меня, разбили пузыри и пятнышки мути. Он распадался у меня на глазах.
Что она с ним сделала?
Она держала открытку, подсунутую мной под дверь. Наморщив нос, словно вытащила ее из мусорного бачка, подала открытку ему.
- Что это?
Он взглянул, не заметив (как будто) моих поспешных каракулей. Пожал плечами, положил карточку на стол и любовно улыбнулся жене. Он провожал глазами каждое ее движение, пока она наливала мне кофе. Меня он уже замечал лишь краем сознания.
Сердце сжалось у меня в груди. Я в несколько глотков, обжигая язык, выхлебал кофе, поспешно распрощался под каким–то предлогом и оставил их в семейном блаженстве.
Встретив Санкарана в следующий раз, я его не увидел. Я сидел в кафе, а он вошел с женой, но я не почувствовал спокойной чистой волны его разума, омывавшей и освежавшей мне душу.
Тогда я вспомнил, что физики говорят о солитонах - рано пли поздно все они рассеиваются.
Мне трудно последовательно восстановить дни после тех событий. Я жил в сюрреалистическом подавленном отупении, где ночи и дни сливались воедино. В мыслях у меня постоянно были смерть и потери.
Моя компания закрылась, и я потерял работу. Тогда я уехал из Бостона, отправился путешествовать. Депрессию сменило обычное беспокойство. Я перелетал с места на место, находил временные работы и оставался на них, пока жажда странствий не захватывала меня вновь. Я чувствовал за собой преследователя: был ли то призрак моего прежнего "я" или Рахул Може - не могу сказать. Шаги на тихой улочке на окраине Атланты. Дверь миланского отеля, приоткрывшаяся со скрипом и снова затворившаяся, пока я лежал в полусне на кровати. Темный переулок в Анкаре, где шепотом прозвучало мое имя. И в те тревожные времена я продолжал опыты по слиянию сознаний, но уже без прежнего энтузиазма. Я слишком ясно осознавал, что удовольствие это - временное, и к тому же подчеркивает тот факт, что я не человек.
В конце концов меня выбросило на берега Индии. Возвращение принесло мне облегчение: меня утешал мелкий, но несомненный факт, что я внешне не отличаюсь от окружающих. Я знал, что сходство иллюзорно, но у меня становилось немного легче на душе.
Я нашел работу преподавателя в колледже Южного Дели. Медлительное вращение вентиляторов под потолком, лень разомлевших от жары студентов, холодный поток воздуха из кондиционера в компьютерном зале - каким–то образом все это переносило меня в дни моего студенчества, когда я был молод, беззаботен и Джанани еще не ушла из моей жизни. Я прибегал к своему, пусть несовершенному, искусству плетения умов, чтобы улаживать ссоры, помогать студентам понять друг друга.
Это приносило некоторое удовлетворение, но в конце рабочего дня я возвращался в свою двухкомнатную квартирку, где меня встречало знакомое отчаяние. Временами мне хотелось покончить с собой, но та же инертность, которая не давала мне жить полной жизнью, удерживала меня и от самоубийства. Потом я встретил Бинодини.
Ее разум был крепким, сильным и красивым. Его потоки и трансформации были плавными и точными, как у танцовщицы, исполняющей знакомый танец. Правда, она не чувствовала, как мой разум исследует ее сознание, но и мне трудно было вторгаться в его ландшафт, чтобы свести в метасознание с другими. Ее ум был дисциплинированным и, хотя ничуть не походил на высокогорную тишину ума солитона, действовал на меня слабее, но похоже, приносил умиротворение и покой. Внешне это была женщина средних лет с седеющими волосами, которые она небрежно закручивала в узел на затылке, со спокойным лицом и большими сочувствующими глазами, замечавшими многое.
Она преподавала социологию. Я заметил ее на факультетском собрании, и мне понравился облик ее разума; однажды, когда я праздно гонял чашку чая по грязноватому деревянному столику в кафе, она попросила разрешения подсесть ко мне. Оказалось, она разведена, живет одна, детей нет. Она проводила исследование групп, веривших в сверхъестественные явления, включая НЛО.
- А вы сами верите в пришельцев? - спросил я, надеясь, что это прозвучит как шутка.
Она улыбнулась.
- За время исследований я сталкивалась с феноменами, которых не могу объяснить. Поэтому я воздерживаюсь от окончательных суждений. - Она взглянула на меня поверх чашки с чаем. - Что–то подсказывает мне, что ваш вопрос задан неспроста. Вы тоже сталкивались с необъяснимыми явлениями?
Я не был готов к ответу, но мне принесла неизмеримое облегчение мысль, что я, может быть, нашел человека, которому могу довериться.
Ей нелегко жилось. Она не стремилась к связям, и ей приходилось отбиваться от мужчин, которые не могли этого понять. Ее окружала сдерживаемая ярость; отвага и любопытство привязывали ее к жизни. Она развела за домом маленький садик, где выращивала красный редис, и бринджал, и симла мирч.
Я как сейчас помню яркие кругляши свежего редиса в голубой керамической миске на кухонном столе, хруст редисин под ее крепкими белыми зубами. Она каждый день по часу занималась йогой.
- Без йоги я бы погибла, - сказала она мне. - Дисциплинирует ум.
Она проницательно взглянула на меня.
- И помогает, если вы в трауре.
Тогда я рассказал ей. В то утро занятия отменили из–за каких–то беспорядков в городе, и она пригласила меня к себе домой.
Она хорошо слушала. Не уверен, что она поверила мне с первого раза, но и не отказалась верить. История даже для моего слуха звучала дико, но ее сочувствие было подлинным, без снисходительности.
Позже я показал ей свои вещи: осколки керамики - предположительно, остатки моего корабля, снимки, письма Джанани. Она осмотрела все с научным интересом, к которому примешивалось детское любопытство. Потом она подняла на меня блестящие глаза и обняла меня.
- Отведи меня к вашему лидеру, - сказал я, чтобы скрыть слезы, и мы невольно рассмеялись.
С тех пор мы много времени проводили вместе. Ходили в кино, смотрели плохую научную фантастику. Сидели в кафе и разговаривали. Я чувствовал, что она удерживается от сближения со мной, и поначалу это меня нервировало. Но я понимал, что, как ни полегчало у меня на сердце от нашей дружбы, отчаяние оставалось в нем. Прошлое преследовало меня, и она это знала.
- Ты ведь понимаешь, что тебе придется его найти? - сказала она, когда мы выходили из кино.
Толпа текла к выходу, под ногами у меня хрустел попкорн. Девочка–подросток вопила что–то в свой мобильник, откуда–то пахло хенной. Мужчина в проходе посмотрел на меня и улыбнулся: наверно, перепутал с кем–то. Под моим взглядом он изменился в лице.
Снаружи, под нимами, было темно и тихо. Земля после вчерашнего дождя пахла влагой. Свет городских огней и смог в тот вечер слегка затмевали звезды. Я привычно поискал глазами свое родное солнце, но созвездие Саптариши терялось в дымке.
- Кого мне придется найти? - спросил я, хотя и знал, о ком она говорит.
- Рахула Може.
Его имя, не называвшееся так давно, ударило меня словно током. Мое призрачное "я" восстало во мне, словно только и ожидало звука этого имени. Меня подхватил гигантский вал тоски и страха.
Бинодини еще несколько дней убеждала меня, и наконец я поддался. Ведь она повторяла лишь то, что говорил мне мой собственный разум: не знать мне покоя в жизни, пока я не встречусь с Рахулом Може, не получу ответов на вопросы, донимавшие меня полжизни. А уж тогда мне придется принимать решение.
- Хорошо, - сказал я наконец. - Я стану охотником, а не добычей. Но как его найти?
- Ты его найдешь, - уверенно сказала Бинодини. Однажды я поверил ей свой величайший страх: но что, если я, объединившись с Рахулом Може, обращусь против человечества?
- Он бы убил тебя не задумываясь, - сказал я ей. - Ты хочешь, чтобы и я стал таким?
- Послушай, Арун, какое бы решение ты ни принял, ты останешься собой. Пришелец, человек - это только слова, ярлыки. Ты то, что ты есть.
И я отправился на поиски. Не зная, где искать Рахула Може, я шел по следу катастроф, мятежей, необъяснимых жестокостей. Но все это оказывалось делом человеческих рук. Рахул Може, где бы он ни был, не стремился привлечь мое внимание.
Однажды, возвращаясь из такой поездки, я сидел в поезде. Шатабди–экспресс разрывал ночь над долиной Ганга. Я ехал в купе второго класса, кондиционер работал, соседи по купе спали, но у меня сна не было ни в одном глазу. Я припал к окну, глядя на свое отражение в стекле. Непроницаемая тьма снаружи превращала купе в подобие кокона, в мир в себе. А поезд покачивался и ритмично напевал, повторяя, кажется, его имя.
"Рахул Може, где бы ты ни был, позволь мне найти тебя!" - сказал я мысленно со всем пылом отчаяния.
Должно быть, я произнес это и вслух. Человек, лежавший напротив, завернувшись в одеяло, шевельнулся, распахнул черные глаза. Его разум мгновенно пробудился, но он тут же закрыл глаза и притворился спящим. Под его полкой стоял чемодан, украшенный золотыми буквами: "Амит Раджагопал".
Это был не он. Рахула Може я узнал бы где угодно по рисунку его сознания. Разум этого пассажира казался смутно знакомым, но, возможно, он просто напомнил мне кого–то из колледжа. Я не обратил на него внимания, потому что, едва я произнес свою мольбу, что–то пробудилось и в моем сознании.
Как описать это?
Это как заснуть при тихом звуке радио. Звук не мешает вам спать и не вторгается в ваши сны, разве что придает им что–то навязчиво–призрачное, но, проснувшись, вы все еще слышите его. Так и я, проснувшись, услышал мысленно его голос, тихо зовущий меня издалека.
"Иду!" - откликнулся я, и в тот миг во мне не было страха.
Он не стал ждать, встретил меня на полпути. Не знаю, как он добирался оттуда, где был, но ранним утром я вышел на платформу крошечного полустанка, где поезд не должен был останавливаться. Вероятно, он устроил остановку, вторгшись в разум машиниста. Я вздрогнул от этой мысли. Я понимал, что прибыл на место.
Кирпичную платформу окаймляли кусты бугенвиллеи с красными цветами. Кроме завернувшихся в одеяла людей, дремавших на платформе в этот ранний час, и стаи ворон, грабивших помойку, здесь никого не было. В поле за станцией молодые и старые мужчины, присев, совершали омовение, сосуды с водой блестели на утреннем солнце. Они смотрели на проходящий поезд и, не смущаясь, продолжали свое дело. Я прошел мимо полупустого станционного здания, вдохнув запах заваривающегося чая. По радио Лата Мангешкар пела бхаджан. Я вышел на узкую улицу поселка.
Он снял потрепанную комнатушку в отеле близ станции. Наши умы встретились, когда я поднимался по лестнице. Мне не пришлось стучать; он открыл дверь и впустил меня. Он был в том же обличье, в каком я видел его в последний раз: худощавый индус, казавшийся больше своего роста. Грязноватая комната, туалетный столик и потускневшее зеркало в фигурной латунной раме. Единственная продавленная кровать накрыта была голубым узорчатым покрывалом, а на беленых стенах проступали пятна от паана. На стене у окна висел календарь с грудастой красоткой. Внизу была видна улица, уже забитая велосипедами, а сзади их подгоняли гудками несколько автомобилей. Воздух полон был дребезжанием велосипедных звонков.
Рахул Може не прикоснулся ко мне, а пригласил сесть на единственный в комнате стул.