'Специфическая у него формулировка для благодарности', - про себя подумала Вассария, поднимаясь и отряхивая руки. Остальные болты таких проблем с извлечением не вызвали. Единственное, что поразило девушку - крови почти не было. Она, конечно, не была специалисткой по ранениям, но ей казалось, что при извлечении стрел живой ртути, что течет по жилам, должно было быть больше. А этот… ведет себя так, словно его не прошили чуть ли не насквозь, как игольницу булавками, а всего‑то заноз насажал - неприятно, но терпимо. Впрочем, свои наблюдения она оставила при себе.
Илас же, освободившись от 'украшений' на спине, стал быстро раздеваться, стаскивая с себя кожух, зияющий рядом характерных дыр с багряной окантовкой, потом перешел к рубахе и штанам, последними были сняты сапоги. Мужчина, оставшись в одних подшатнниках, аккуратно свернул валик из одежды и начал крепить его к луке седла. Спина, когда он отвернулся, оказалась чистой, даже следов сукровицы почти не было. Васса так и застыла с недорасстегнутым тулупом. Блондин же, словно спиной почувствовав взгляд, обернулся и недовольно бросил:
- Потом. Чего застыла? Давай, аллюр на три креста.
От этих слов, хлестких, как пощечина, Васса опомнилась и принялась раздеваться с удвоенной быстротой. Хотя нет - нет да и косила на Иласа, который уже по колено был в воде.
Переправляться по такой воде было чистым безумием. Хоть и не стремнина, славящаяся пенными бурунами, но зато околеть можно на раз. Илас уже покрылся гусиной кожей, но все равно упрямо брел уже по пояс в воде. Река, хоть и не широкая, но до дна в плёсе не достанешь. Похоже, под ногами Иласа как раз закончился перекат, потому как мужчина резко ухнул в воду по шею. Вцепившись одной рукой в лошадиную холку, второй начал активно загребать.
Больше ждать было нечего, разве что дружелюбной погони, что все ближе с каждым вздохом, и Васса решилась. Зайдя в воду она первые мгновения еще чувствовал ступни, но через три шага ноги окончательно онемели, и девушка практически волоком пошла поперек течения. Рука, на которую петлей была накинута уздечка, готова была вывернуться из сустава, потому как лошадь желала побыстрее выбраться на противоположенный берег реки, а вот дурная хозяйка почему‑то в самый неподходящий момент решила освоить один из древнейших стилей плавания - топориком.
Илас, выйдя на противоположенный берег, стряхнулся, словно борзая и оглянулся на невольную напарницу. Та уверенно шла ко дну.
'Да что же ты вторишь!' - было единственной цензурной мыслью мужчины.
Вассе было уже все равно, вверх или вниз несет ее течение. Тело, сведенное судорогой, мало что чувствовало. Выбралась лицедейка на другой берег скорее вопреки, нежели благодаря судьбе, и своим спасением была обязана упрямому норову спокойной с виду лошадки, не пожелавшей идти на знакомство к речной хозяйке. Когда кобыла выволокла девушку на прибрежную полосу, Илас подхватил недоутопленницу и сам потянул ее к берегу.
- Я тебя спасать не нанимался. Если хочешь убиться - сделай это один раз и качественно, так, чтобы без шансов на спасение.
На эту душевную речь лицедейка лишь улыбнулась. Она чувствовала себя словно пьяной, и ее так и подмывало рассмеяться. Почему‑то взгляд девушки зацепился за полинявшие незабудочки на батистовых подштанниках блондина. Отстраненная мысль: 'В таких на свидание к любовницам не ходят - не солидно как‑то', - так и рисовала в воображении Бертрана в этих самых подштанниках, удирающим через мезонин от ревнивого мужа очередной пассии.
Худые волосатые ноги тащившего ее спасителя, что виднелись из‑под подштанников, повели мысли девушки в другую сторону: 'И чего Илас такой тощий, словно щепка? Недокармливали его что ли? Хотя нет - рост‑то вон какой вымахал. И жилистый, сильный. Вот как ее легко тащит. А я, хоть на вид и миниатюрная, а все же три с лишним пуда веса есть. Может, он раньше нормальный был, а сейчас сел на модную диетусу? Вот одни ребра и торчат'. Придя к единственному и очевидному, как Вассе в ее состоянии казалось, выводу, лицедейка решила помочь Иласу советом:
- Плюнь ты на нее!
Блондин, слегка опешивший от решительного тона спасаемой, выпустил из руки повод лошади, которую вел. Девушка, рачительность которой была против такого пренебрежительного отношения к животине, купленной на кровноукраденный злотый, запротестовала.
- Да я не про лошадь, а про диетусу!
- При чем здесь это? - Илас, хоть и полагал женщин созданиями глупыми, но логику оных постигнуть порою не мог.
- Ну ты же на диете сидишь. Вот я и говорю - плюнь.
Блондин плюнул. Правда не на диету, а на сумасшедшую девицу, которую бил колотун. Как только блондин вместе со своей ношей выбрался на берег, первым делом отвязал тюк с одеждой девушки от седла. Содрал с лицедейки мокрую тряпку, что еще в начале вечера была платьем, услужливо предоставленным всерадетелем, потом нижней сорочкой под одежду служанки, а теперь просто мокрым комом. Завернув Вассу в тулуп на голое тело, принялся надевать на нее шерстяные носки. И, лишь покончив с этой процедурой, стал одеваться сам.
Лицедейка начала отходить. Мысли уже не так путались, и первой связной была: 'Ненавижу. С сегодняшнего дня ненавижу дознавателей, всерадетелей и инквизиторов. И если удастся выбраться из всего этого, заживу тихой жизнью в каком‑нибудь провинциальном городке. Подальше отсюда.'
Вассария понимала, что надо бы встать, нормально одеться и взобраться на лошадь. Но сил уже ни на что не было.
- Ехать сможешь? - требовательный голос. Почти приказ.
Сил, чтобы ответить что‑то членораздельное не было и она лишь помотала головой.
- Дура, как есть дура.
С этими словами Илас, уже гарцевавший на лошади, подхватил девушку под мышки и усадил впереди себя на седло. Лошадь Вассы, уже привязанная веревкой к луке седла кобылы Иласа, шла рядом.
- И навязалась ты на мою голову, - сокрушенно пробормотал Бертран, пришпоривая свою вороную.
Тепло, что обнимало девушку, убаюкивало, как и мерная поступь лошади. Дрема пахла вереском, полынью и почему‑то морозом. Хотелось просто окунуться в эти запахи целиком и не просыпаться. Васса смежила веки и не проснулась даже тогда, когда они под утро остановились у того, что полсотни лет назад было сторожкой. Сейчас этот стылый, обветшалый домишка даже охотники забросили. Больно уж бурелому много на пути к сомнительному месту отдохновения. Да и гадюки полюбили развалины. По лету или теплой весне у костра переночевать проще. И зимой, под большой разлапистой елью, если найдешь такую, что нижние ветви в снег надежно утопила, тоже можно.
На смену помершему егерю, что был хозяином здесь раньше, новый барин - владетель сих земель, не прислал. Вот и врастал сруб все больше в землю, скрипя ставнями на стылом ветру. Про эту сторожку Иласу рассказывал один из сослуживцев, еще в приграничье. Дескать, есть в Куярском лесу такая… заброшенная. Говорил, делясь своими мечтами (там многие выживали только ими), что когда закончит службу - туда жить поселиться. На вопросы 'на кой?', драгун отвечал - надоело все. Кровь, лица лицемерные - начальства, остервенелые - врагов. Тишины хочется, покою. Чтобы вокруг - никого. А там точно не найдут. И угол глухой, дикий, опять же от столицы всего двадцать свечей перегон, если на резвой лошади. Да только места там болотистые, вот ветровалы часто и случаются.
Не дожил тот сослуживец до своей мечты. Насквозь стрела прошила за три дня до отбывки с приграничья. Илас невесело усмехнулся наследству, что оставил драгун. Не думал, что когда‑нибудь пригодится.
Глава 6
У удачи короткий спин
Спином называют период вращение шарика в барабане рулетки. Если глаз игрока наметанный, он может угадать сектор, в котором окажется шарик. Впрочем и опытный крупье без проблем попадет в нужную серию…
Хайроллер. Об основах игры в рулетку
Разило мышами. Этот настойчивый душок, что въедается в сон, оседая в сознании, словно чердачная пыль на непокрытых волосах, Васса ненавидела с детства. Против самих погрызух девушка ничего не имела, но вот специфическое амбре лежалых вещей, облюбованных пискухами, вызывали стойкую неприязнь.
Соломенный лежалый тюфяк, что немилосердно колол спину и был не мягче булыжной мостовой. Треск поленьев, недовольных прожорливостью огня. Запах дыма, какой стоит, если давно нетопленную печь начинают использовать вновь. Звон разбившейся посудины.
Последний‑то и заставил Вассарию открыть глаза. Девушка сощурилась от яркого света и откинула тулуп, которым была заботливо укрыта. На ее груди словно лежал раскаленный уголек из каменки. Окатишь такой водой - закипит, заклубится паром, а не остынет. Еще заспанная, Вассария начала на ощупь исследовать: что же это могло быть? Пальцы наткнулись на цепочку с каплевидной подвеской. Жемчужина буквально пылала, обжигая.
- Проснулась? А я уже было порадовался, что ты отправишься к праотцам.
Нарочито - небрежный тон, поджатые губы. Вот только усталый взгляд человека, проведшего больше суток без сна, выдавал говорившего с головой. Все ж заботился, переживал.
Илас и вправду, почти был уверен, что девчонка не выживет. Слишком хрупкая. Не годна она для таких испытаний. И тащил он ее с собой из одной своей природной упёртости, за кою был не раз бит судьбой. Своих не бросать ни в бою, ни в плену. И не важно, любишь ты того, кого тащишь на плечах или ненавидишь. Он свой. И точка. То, что с кровавыми соплями, с треском костей и рваными ранами было вбито в сознание на приграничье, за один день исчезнуть не может. Впрочем, даже служба не изменила характер Иласа: гордый, язвительный, порою резкий до грубости, надменно - спокойный. Хотя, с появлением этой пигалицы, блондин все чаще ловил себя на том, что сдерживаться стало в разы сложнее.
Еще месяц назад его жизнь, хоть и не размеренная, все‑таки имела какой‑то свой особый, но порядок. Привычная маска холодного циника, уже настолько сросшаяся с лицом, что давно и прочно забыто: а что же там, под ней. Сейчас она слезала змеиным выползком. Илас привык, что его манера общения сама по себе устанавливает зону отчуждения для тех любопытствующих, которые норовят залезть под кожу, в душу.
Язвительным, холодным и надменным он был для большинства из окружения. Лишь те, с кем поневоле приходилось делить и стрелы и руду, текущую в жилах, там, на приграничье, в другой жизни, в другом мире, там знали его иным. И то немногие.
Здесь, в столице он выбрал для себя роль этакой каменной глыбы, с которой мастерски справлялся. Благо высшее общество не видело в этом ничего странного. Прикрывшись веерами и нюхательными табакерками, оно шептало: дескать, породу не раздавишь, и Иласу есть в кого быть таким. Альяс - Гронт как‑никак слыл тем еще презрительно - горделивым мерзавцем. Впрочем, несмотря на данную репутацию среди фьерр и фьеррин, блондин считался 'обворожительным сукиным сыном' и имел немалый успех у дамского полу, чем иногда беззастенчиво пользовался.
Мужчина уже давно подметил, что чем неприступнее с виду крепость, тем старательнее ее пытаются осадить настойчивые фьеррины. И дело здесь даже не в красоте и титуле, хотя они выступают приятным довеском: азарт охоты присущ не только мужчинам. Но Илас относил себя к категории тех холостяков, которые семь раз меряют, но так и не женятся…
Сейчас он смотрел на заспанную, растрепанную девушку, крутившую в пальцах кулон и морщащуюся. Словно это самое украшение было из куска негашёной извести, которая при прикосновении медленно, но верно разъедает кожу.
Вразумительного ответа на вопрос: 'На кой мракобес он вмешался в столь милый диалог сестренки и ямщика?' - он для себя не находил, как и на: 'Зачем ее спас и продолжаешь помогать?'. Признаться, что побудило его сделать все, случившееся накануне, воспитание и обычное человеческое чувство, именуемое альтруизмом, Иласу даже самому себе не хотелось. Считал, что стремление помогать кому бы то ни было он в себе изжил. И сейчас с раздражением констатировал, что нет, не до конца. Живое доказательство этому сидело перед ним. От этого мужчина злился еще больше.
- Можно воды? Пить очень хочется.
Васса не играла. Это было излишне. Чувствовала она себя так, словно вчера соревновалась со сказочным Дедом Похмелем. И выиграла. Голова, словно фигляр, балансировала на шее, грозясь от неловкого движения упасть и разбиться вдребезги. Осознание того, что же все‑таки произошло, приходило грозовыми разрядами, ослепляя своей масштабностью. А еще в дополнение недовольный прищуренный взгляд 'братика'.
Илас, не говоря ни слова, взял кружку и взвернул ее вверх дном, вытряхивая мусор (Васса искренне надеялась, что это труха и сенная пыль, а не мышиный помет). Посчитав, что теперь посудина абсолютно чистая, мужчина зачерпнул из надтреснутого чугунка. Посудина томилась в печной загнетке, куда жар угольев хоть и доходил, но вскипеть воде не давал.
- Пей.
Услужливо (ага, с таким же лицом подают мыло, чтоб веревка шею не натерла) Илас протянул глиняную кружку. Когда‑то наспех обожженная, и потому покрытая мелкой паутиной трещин, здоровенная, до краёв наполненная теплой водой посудина весила изрядно.
Сделав пару глотков и закашлявшись с непривычки (горло жутко саднило), Васса почувствовала себя лучше.
- Сколько я тут провалялась?
- Около суток, - соизволил ответить мужчина и словно в издевку добавил: - Смотрю на тебя и думаю: а ты точно графиня? А то воспитание у тебя… вроде уже и не подворотня, но и для приличного общества не дотягиваешь: слишком неправильная.
У Вассы всегда чесался язык ответить какую‑нибудь гадость, когда ей указывали на особенности ее происхождения и воспитания. Ну да, старик Хайроллер имел совершенно иные взгляды на то, каким должно было быть образование его внучки. Он считал достаточным, если фьеррина знает пару танцев, за столом умеет пользоваться ножом и вилкой (при этом не важно, для мяса, рыбы или фруктов оная предназначена). Из исключительно женских умений он полагал, что девушка должна сносно уметь штопать (вышивка признавалась ворчуном женской глупостью и способом убить время, и в число полезных умений на его взгляд не входила) и готовить так, чтобы не умереть с голоду. А вот грассирование и картавость, так ныне модные у знатных фьеррин (многие дома для приобретения этого умения у своих дочерей и жен нанимали специальных учителей), он почитал несусветной глупостью, впрочем, как и духовную семинарию.
История, география, ботаника и языки, хотя и были отнесены стариком к вещам нужным, но поскольку в данных предметах он сам был не силен, то Васса изучала их самостоятельно, по книгам, и в силу своего прилежания. Зато оперировать числами, порою весьма большими и неудобными, Хайроллер мог играючи и в считанные секунды. И как бы Вассария ни пыталась убедить деда, что перемножить в уме два трехзначных числа ей не под силу, старик‑таки добился через пару лет своего.
Хотя не только игре дед уделял особое внимание. Как человек, много повидавший и поживший немало, он полагал, что главная наука, которая поможет Вассе - это знание природы страстей и слабостей человеческих. Поэтому и не скрывал от внучки некоторых особенностей взаимоотношения герров и фьерр.
Узнай, о чем старик Хайроллер порою разговаривал со своей внучкой, статс - дамы пансионов для благородных девиц пришли бы в ужас. Кокетство, флирт, мужские слабости и пороки. Аллар Хайроллер учил умело использовать весь немалый женский арсенал, играя на особенностях мужской натуры. Сам, будучи мужчиной, он прекрасно знал, какие именно дамские ухищрения лучше всего действуют на сильный пол и непрестанно повторял: 'Тебе даются знания и умения, а как ими воспользоваться - решай сама. Только знай, что если хочешь выиграть в ситуации, то действуй так, как никто от тебя не ожидает. Опережай, обескураживай, и тогда ты будешь контролировать ситуацию'.
И сейчас, когда ее в очередной раз упрекнули в отсутствии благородных манер, это разозлило девушку.
- А я всегда считала, что лучше хороший матерящийся человек, чем тихая воспитанная сволочь - произнесла она с невинной улыбкой. И присовокупила: - Хотя, я вижу, что вы из когорты тех герров, чьи благородные манеры не позволят сидеть в присутствии дамы, которая лежит в постели голой.
Илас сразу не нашелся, что ответить и лишь хмыкнул: все ж его сестренка хоть и не по крови, но по духу Бертран - такая же язва, как и он сам.
Вассария зябко поежилась и, накинув на плечи злополучный тулуп, начала вставать. Не сказать, чтобы процесс этот был ей безумно приятен, но проверить, что осталось от украденных бумаг после переправы, все же следовало. Помощи блондина в этом деле можно было не ждать. Вон как гордо филейной частью к ней развернулся.
Доковыляв до лавки, где грудой были сброшены вещи, девушка принялась разбирать завал. Искомая стопка оказалась в самом низу, к счастью для девушки, большинство листов практически не пострадало, хотя края некоторых бумах были в чернильных разводах. Васса в нерешительности взяла первый документ: стоит ли читать и лезть еще глубже в интриги и тайны всерадетеля? Страх тянул назад, советовал оставить все как есть и не читать ни строчки, любопытство подталкивало вперед, гордость останавливала. И только здравый смысл нервно топтался на месте и ругался матом на свою безголовую хозяйку.
'…. И в довершение письма сообщаю: присланный Вами, Ваше преподобие, на перевоспитание отрок, что баловался мракобесьей наукой, магией именуемой, не внял гласу Хоганову, за что был в очередной раз порот розгами. По воле Великого Триединого, раны, что остались на спине у подлетка, загноились и он, спустя седьмицу скон…' окончание письма было размыто, но и так можно было догадаться, что произошло.
Васса непроизвольно закусила губу: это как же надо было сечь, чтобы малец летучую лихоманку подцепил? Не иначе до кости грязной розгой? Ведь пороть пороли всех, ибо розги считались лучшей мотивацией к учению, но вот до смерти…
Илас, заинтересованный тишиной за его спиной обернулся, и, увидев мелко подрагивающий листок в руках сестрички, без слов выхватил и вчитался.
- Ну и куда ты влезла?
- Когда только собиралась лезть - знала, куда точно, а сейчас - уже ничего не понимаю.
Илас повертел письмо, всматриваясь в вязь рун и размытый чернильный край.
- Выбраться сухими из всего этого не получится… - задумчиво протянул он
- А самого‑то какой Кереметь заставил в бега податься?
Блондин, который ждал этого вопроса или подобного и уже прикинувший, что как не игнорируй 'сестричку', а кое - какие пояснения дать все же придется (особенно по поводу своей живучести), соизволил ответить:
- Помнится, кто‑то предпочел быть беременной и оскандалившейся, лишь бы в сказке под названием 'замужество' не оказаться?