Его противник по словесному бою словно и не заметил данного жеста и, выпятив грудь, пошел на таран сухонького герра Асмундия. Казначей начал пятиться, но монетных позиций не сдавал, душой радея за каждый грош.
- Герр Арисмундий, я требую! Его императорское величество дал четкие указания выделить из казны запрашиваемую сумму для устроения приема по высшему уровню!
- Только через бумагу! - казначей рачьей поступью наконец‑то добрался до выхода и, вдохнув поглубже, гордо распрямил плечи: - А теперь разрешите откланяться, у меня срочные дела.
И, пока распорядитель не успел вставить ни слова, развернулся на каблуках и припустил по коридору. Этот финансовый бой был выигран, но впереди стояло сражение за смету праздничного стола.
Меж тем, его императорское величество, Ваурий тринадцатый, и не подозревая, какие баталии развернулись в малом приемном зале, размышлял о гостях, к приему которых дипломаты обеих держав готовились не один год.
Веремея - государство сопредельное, маленькое, но гордое. Подмял бы император уже давно всю их гордость под обода великой державной армии, но мешали земли, которые населял веремский народец. Непролазные топи, чередующиеся с лесами. В них вязла конница и пехота, лучникам негде было развернуться: в ельниках и ивняках много ли настреляешь, когда ни противника толком не видать, ни стреле прямо пролететь? А за каждой кочкой ждут дружественные силки, или бочаги, замаскированные плавуном под полянку, распахивают свои объятия. Меж тем через Веремею пролегает кратчайший путь к восточным морским воротам.
Пробовал идти войной Ваурий, два раза пробовал, а толку чуть - пройдет войско маршем, по колено в грязи не приняв ни одного сражения, растеряв по болотам половину солдат. Объявит Веремею взятой, оставит гарнизоны да остроги из самых невезучих и вернется. На следующий год поедут обозники за данью, а собирать ее не с кого - остроги пусты, гарнизоны и заставы выжжены стоят посреди болот и… никого.
Иногда императору Ваурию казалось, что эта маленькая болотистая Веремея - бездонная яма, в которую сколько ни кидай солдат и средств - все равно не наполнится. Вот и пришлось идти на мировую, посольство это хвостато - ушастое.
Ваурий был замечательным политиком - не умный, но мудрый - ровно настолько, чтобы разобраться, когда его пытаются обокрасть министры, и в меру глупый, чтобы не ввязываться в интриги, которые подданные плели неустанно. И что примечательно, правитель умел соблюсти грань между делами государственными и постельными, что весьма печалило его фавориток. Ведь каждая из них, сменив свою предшественницу, считала, что она‑то обязательно сумеет если не стать шеей его величества, то уж влиять на его решения будет точно. И каждая, получив отставку, убеждалась в своем глубоком заблуждении.
Правитель еще раз вздохнул, и, скинув халат, звонко щелкнул пальцами. Из‑за распахнувшейся двери споро выбежали несколько слуг и без лишней суеты и подобострастия ловко начали одевать своего господина. В дверь поскреблись. Выразительно так, с интересом.
- Кто? - повелительно и надменно полюбопытствовал Ваурий.
- Ваш покорный слуга, - подобострастное сопение вызвало у императора легкое раздражение.
- Ну входи, хоганов дланник. С чем сегодня?
Надобно заметить, что всерадетель порою раздражал Ваурия. Особенно в последнее время, когда хоганов слуга весь покрылся струпьями, ссохся и словно бы начал загнивать изнутри. Сам божий пастырь объяснял эту напасть проклятьем зело могучим, наложенным на него мракобесьей колдовкой. И оную, несмотря на все его увещевания, не может изловить честная инквизиторская братия. Правда, десница умолчал о том, что к поискам активно подключились и носители слова хоганова. Но беглая ведьмовка была как пресловутый венок на похоронах, который подчиненные почему‑то никак не хотели поймать… или просто не могли?
- Да все с тем же чаянием, батюшка наш, все с тем же… - подобострастие шло всерадетелю, как корове седло, а его лебезение напоминало ритуальный танец волка - вегетарианца, которому опротивела ботва, а полакомиться чем‑то посущественней идейные убеждения мешают. Всерадетельским догматом было убеждение, что, даже если имеешь заведомое преимущество, то показывать это не след. Поэтому и разыгрывал он верноподданнические чувства перед императором.
- Негоже нам, хогановым чадам, якшаться со звериными отродьями. И были бы они хоть облику благообразного, но нет: уши остры, словно у волков лютых, хвосты эти же мракобесьи… а сколько честных воинов в их землях полегло?
Ваурий слушал причитания всерадетеля, в то время как молчаливые слуги маскировали его лысеющую макушку монаршим венцом, и размышлял, что сколь бы ни был лично ему неприятен этот человек, но он - владетель умов человеческих, наверное, даже в большей мере, чем официальный правитель. Ибо власть духовная порою сильнее власти закона, и с этим приходится считаться.
Император уже давно оценил силу влияния церкви и понимал, что смещение, а тем паче казнь нынешнего всерадетеля может зародить смуту и волнения в умах людских. Мятеж, конечно, будет подавлен, но брожение - вернейший способ пошатнуть как монархию, так и неприкосновенность границ. Поэтому‑то, хоть и внимал он донесениям великого инквизитора, но все ж таки решительных шагов не предпринимал.
Всерадетель же, поняв, что его чаяния не возымели успеха, укоризненно замолчал.
- Твое мнение я выслушал. Можешь быть свободен, - императору надоел визитер, о чем он явственно сообщил, и хоганов дланник поспешил воспользоваться возможностью удалиться.
* * *
Вассария чувствовала себя еретиком, которого пытаются впихнуть в 'железную деву', так любимую некоторыми палачами. Клеть из стальных обручей, вшитых в чехол из ткани. Кто придумал назвать ее вердугадо? Нижняя юбка, словно здоровенный церковный колокол - такая же объемная и неподъёмная, пристегивалась к лифу, что вклинивался своим острым мысом в волны ткани, словно киль фрегата в морской вал. Лиф же настолько сильно сдавливал ребра, что любой вдох казался девушке сущим мучением.
- Потерпи еще немного, - Эрден с силой затянул шнуровку и застегнул вверху фиксирующий крючок. - Все.
Илас, участвующий в процедуре одевания в качестве стороннего зрителя, критически осмотрел платье, которое полагалось надеть поверх вердугадо и корсета.
- Не влезет. Затягивай сильнее! - его вердикт вызвал сдвоенный стон и палача, и еретички.
Леш, хрупающий яблоком в углу, от комментариев воздержался.
- Ты уверен, что это лучший план? - Васса попыталась отговориться от сомнительной участи быть расплющенной корсетными ребрами.
- Не лучший, а единственный, - поправил Эрден, берясь вновь на шнуры корсета, как кучер за вожжи. - Поехали, выдох!
Илас, засучив рукава рубашки, подошел к дознавателю:
- Давай вместе!
Мужчины в четыре руки начали шнуровку по новой. После того, как результат работы был зафиксирован, и Вассе вновь разрешили дышать, с первым же глотком воздуха девушка выдала прямую цитату из приснопамятной книжки. Общий смысл сказанного был примерно: чтоб вас… на… в, и между…
Мужчины, не ожидавшие столь бурного выражения благодарности, опешили, Леш аж подавился яблоком и зашелся кашлем, на этот раз исключительно гастрономического свойства.
Илас, отойдя чуть подальше (для лучшего обзора и безопасности - вдруг лицедейка решит помимо слов благодарности еще какую‑нибудь увесистую награду преподнести, в виде метко пущенного ночного горшка, например), изрек:
- Теперь влезет.
Блондин слегка переоценил возможности девушки: наклоняться Васса теперь не могла, как и нормально дышать. Вытянув руки вперед, она шагнула в верхнее платье, которое мужчины услужливо распахнули перед ней. Целомудренная шнуровка на спине переходила в ряд потайных крючков на юбке. Клеть, железная клеть с бархатным чехлом, внутри которой живой человек. Передвигаться в такой - большое искусство, а делать это изящно - умение, отточенное веками, передаваемое по наследству через голубую кровь. Васса об этом слышала, но все прелести великосветского наряда прочувствовала на своей шкуре только теперь. Девушка с завистью посмотрела на то, как споро одевались мужчины: Илас поверх рубашки накинул жилет и камзол, Эрден же и вовсе ограничился парадной овертуникой, правда, расшитой золотой нитью. Леш, облаченный в тапперт, лишь накинул капюшон.
- И мы вот так просто заявимся в зимнюю резиденцию, на прием? - лицедейка была полна сомнений.
Илас тоже чувствовал себя неуютно, учитывая то, что за ним, благодаря чаяниям отца, велась охота по всей империи.
- Ну, во - первых, мы идем не совсем на прием. Наша цель - личная аудиенция у его императорского величества Ваурия. И, в отличие от голословных обвинений в адрес всерадетеля, у нас есть свидетели, - Эрден кивнул на Леша, - а также доказательства - письма и кулон. Ваурий должен будет что‑то предпринять.
- Ну, да, отправить нас на эшафот, - проворчал Илас.
- А ты предлагаешь всю жизнь провести в крысячьей норе? - морозный голос Эрдена отрезвил начавшего закипать блондина, но Илас просто так не сдавал позиций:
- Это нам бегать. Ты‑то чистенький… иди, живи, как и прежде.
- Не могу.
- У дознавателей есть совесть, которая гнетет?
- Нет. Просто нужно либо разрубить этот узел, либо постепенно всерадетель затянет свою удавку не только на наших шеях, но и на всей империи с Ваурием во главе.
- Значит, эшафот, - обрубила Васса, загасив уже не в первый раз начавшийся спор. Оппоненты оного перебрали все аргументы, вплоть до кулаков: в тот раз победил Эрден, но фингал сошел быстрее у Иласа.
Друзья, больше не говоря ни слова, вышли из комнаты и направилась по лестнице к выходу.
В честной город Эфоп четверка путников прибыла накануне вечером, пройдя с две сотни лин по лихославскому тракту, и расположилась в одном из трактиров средней руки. Не бедняцкие кварталы, но и не элитная ресторация с нумерами. В таких местах останавливались солидные обозники, купцы, вельможи с маленьким титулом и не сильно толстым кошельком. В общем, публика не изысканная, но и не дно нижнего города. В оную весьма успешно влился и прибывший квартет.
Карета, запряженная четверкой гнедых, уже ждала друзей, таких разномастных, но бесхитростных в своем стремлении. Вассария, вышедшая на крыльцо последней, окинула спутников взглядом. В голове девушки невольно промелькнула мысль: 'Она - словно бубновая, многоликая дама, Леш - юркий, неискушенный валет, Илас - горделивый король, смотрящий на все происходящее в профиль, с надменной уверенностью, Эрден - туз, который един в двух лицах: может быть и единицей и одиннадцатью. Не хватает только десятки, и будет роял флеш, наивысшая из комбинаций. Причудливо судьба тасует колоду карт из людских судеб, однако…'
Кучер, и не подозревавший о том, какие думы посетили прелестную головку юной фьеррины, лениво лузгал семечки, но как только услышал, куда нужно доставить постояльцев, лихо взмахнул кнутовищем и, описав широкую дугу в воздухе, ударил по лошадиному крупу в оттяг, подгоняя то ли себя, то ли лошадей пронзительным свистом. Кони понесли с места, и карета полетела вперед, подскакивая на ухабах ошалелым зайцем.
Возница торопился: прием должен был начаться через две свечи, а это значит, что на площади будет не протолкнуться от карет, если он хоть чуть замешкается в дороге. Попадешь в этакую толчею - больше ни гроша за вечер не заработаешь. А у него еще два заказа: не все знатные - благородные могли себе позволить содержать собственный экипаж. Некоторые семьи (в основном проигравшиеся или спустившие все состояние и жившие в долгах, как в топком болоте, из которого не выбраться, как ни пытайся) арендовали кареты на выезд. Вот и торопился молодчик, свистел кнутом, понукая псевдогнедых. На самом деле лошади были разной масти, но хозяин решил их покрасить в один колер для пущей важности и 'респекту'.
Вассария, едва успевшая сесть, от столь резвого старта не удержалась на сидении и упала бы, не подхвати ее вовремя Эрден. Дознаватель прижал девушку чуть крепче, чем этого требовалось для простой помощи.
- Кажется, скоро я приобрету недурственное умение ловить тебя в карете, - промолвил он с печальной усмешкой.
Девушка поймала себя на мысли, что хотела бы видеть на его лице не такую улыбку, сплющенную и помятую, а просто радостную, счастливую. Просыпаясь в постели, вдыхать аромат, его аромат, в котором тонкие нотки кедра перемежались с запахом корицы, едва уловимые, но такие… свои, родные? Когда они успели стать такими? И, главное, почему? Не тогда, когда Эрден спас ее от летящего ножа, пущенного одним из шайки шулеров в таверне при их первой встрече, и не тогда, когда помог улизнуть из‑под носа отчима. Вассария перебирала воспоминания, как бусины на четках, в попытке определить ту самую точку не возврата чувств. И поняла: ощущение, что Эрден - именно ее мужчина, пришло тогда, когда он разрешил ей расправить крылья, взлететь, поверить в себя, пусть и ввязавшись в эту авантюру со всерадетелем. Ведь даже самой себе Вассария боялась признаться, что больше всего она опасается потерять свободу. Для девушки не было страшней тюрьмы, чем та, чьи стены слагают самодурство, власть и непоколебимое слово мужа, который даже не пытается ее понять. А Эрден… с ним было легко, он словно понимал каждое слово, которое она не сказала, оберегал ее, но позволял летать.
'Жаль, что это наш последний вечер…', - не мысль, скорее ощущение, чувство, которое накрыло девушку штормовой волной, не вытеснив действительности, но позволив взглянуть на все со стороны. В то, что им удастся задуманное, лицедейка верила. Но какой ценой? Политика и религия - это две крайности одной сущности, суть которой - вера в идеальный мир, и за эту веру в идеал готовы убивать и заковывать в кандалы несогласных. Они ввязались в эти игры. Сначала по принципу: если не сопротивляешься - то умираешь, а теперь… оставить все как есть, дать хитроумному плану всерадетеля осуществиться… даже самый мирный переворот не совершить в белых перчатках - слишком плохо с них отмывается кровь. И Вассария понимала: падет Ваурий тринадцатый - падет империя, и будет война, разрушение, голод. Лицедейка задала себе вопрос: 'Сможет ли она дальше спокойно жить, зная, что у нее был шанс все это предотвратить?' И ответила сама себе же: 'Сможет'. Только это будет уже не она.
Девушка не сомневалась, что каждый из сидящих в карете так или иначе для себя решил эту дилемму: 'Бежать или сражаться?'. И если их по - прежнему четверо, значит… что же, эшафот - трон, на который восходили короли и нищие, разбойники и искатели правды.
Если, чтобы император услышал и предотвратил, нужно заплатить такую цену… говорят, у древней богини победы веремцев - Ирсиры - тоже не было головы…
Вассария, погруженная в себя, и не подозревала, какие мысли бродят в головах ее спутников. Эрден с по - зимнему холодным, безучастным лицом наблюдал в окно кареты за улицей, по - вечернему суетливой своей обыденной серостью. Дознаватель с радостью схватил бы Вассу в охапку и, развернув карету, умчал далеко. Затерялись бы в безликой толпе так, что ни одна ищейка не найдет. Но клятва, которую он дал… Слова, что связывают. Их произносит перед началом службы каждый из стражей закона. Эта клятва обязала служить верой и правдой, не щадя живота своего, отчизне. Слова на крови держали крепко, не давая ни мыслями, ни делами, ни молчанием, ни промедлением навредить империи. Поэтому Эрден понимал - счастья побег не принесет. Клятвы, они такие - сжигают преступивших их изнутри: кого за считанные часы, кого за месяцы. Рано или поздно финал один - смерть.
Илас сидел с закрытыми глазами. Почти спал… с прямой, словно черенок от лопаты, спиной. Ему осточертело все и вся. Интриги, погоня, ожидание болта в спину и улюлюканье загонщиков. Тех, кто охотились за его шкурой. Ему даже захотелось вернуться в пограничье. Там проще: есть враг, его надо убить. Иначе умрешь сам. Просто. А здесь… надоело бегать.
Спроси кто мнения Леша на сей счет, он бы призадумался, что ответить. Крепко… и промолчал. Месть, с зубовным скрежетом гнавшая его по чащобам, угасла, распылилась, затерялась под гнетом новых впечатлений. Он ехал в карете не потому, что так надо было лично ему. Просто не мог бросить товарищей.
Не снижая скорости, карета по большой дуге обогнула угол дома и, вильнув запятками так, что вылетевшая из‑под колес грязь окатила незадачливых (в смысле не справившихся с задачей увернуться) прохожих. Еще квартал, и экипаж стремительным фрегатом ворвался в площадную толчею. Многие прибывали на прием загодя, поэтому чаяния кучера, обойтись малой кровью и успеть, не оправдались. Он зло сплюнул, костеря про себя как коллег по цеху, так и их хозяев, да и самого Ваурия заодно, вздумавшего назначить 'ассмамбилею', как ноне модно говорить.