Я разгонялся постепенно. Бил ногами все быстрее и быстрее, перешел от медленных боковых закруток к прямолинейным и тупым майя-гери, но так ни разу и не дотянулся до нее.
– Стоп! – Я остановился и вытер пот со лба. Я тяжело дышал. – Подожди… Так нечестно! Ты обещала подраться со мной, а сама бегаешь от меня! Если твое искусство состоит лишь в уклонении от ударов, так и скажи. И не говори тогда, что ты можешь побить меня. Совсем , как ты изволила выразиться. Но если ты способна нанести хоть один удар, то сделай это!
– Хорошо. – Девушка чуть заметно поклонилась мне. – Я просто хотела показать вам, чтобы вы били быстрее, что вы не должны бояться сделать мне вред. И… – она замялась. – Извините… Вы совсем не умеете работать ногами. Это делается совсем по-другому. Вы можете делать что-нибудь вашими руками?
– Умею… – пробормотал я и даже слегка порозовел. – Кое-что умею.
Наверное, она не очень понимала, какой смысл могла иметь ее фраза на любом из европейских языков.
– Тогда лучше руками… Делайте это руками.
Не думайте, что я рассвирепел и бросился на нее, как бык на красную тряпку. Совсем наоборот. У меня хорошее самообладание, я становлюсь хладнокровным в минуты опасности. Конечно, эта изящная китаянка не была для меня опасной. Но я представил, что она – настоящий противник, убийца, намеревающийся вырвать мне глотку. Я представил, что поставил на кон свою жизнь.
В последнюю долю секунды я понял, что переборщил. Что серия ударов, которую я зачал в себе, и выносил, и выплеснул на это красивое личико, способна изуродовать девчонку. Что, если пройдет хоть один удар, то моя китаянка получит сотрясение мозга – в лучшем случае.
На этот раз она не отступила. Я видел ее лицо, спокойное и сосредоточенное, на расстоянии вытянутой руки, я мог бы дотянуться до него, если бы она позволила.
Я выполнил серию из пяти ударов – отработанную и безотказную. Четыре удара обычных, в разные части тела. И один последний – локтем правой руки – в лицо. Она не могла знать эту серию, это была чисто российская комбинация. Спецназовская. Но она поставила четкий блок руками на каждый из первых моих четырех ударов. И, пока рука моя двигалась, рассекала космос, чтобы нанести окончательный, пятый удар, она сделала нечто такое, чего я никогда не видел.
Она опередила меня. Присела почти до земли, а потом выпрямилась как пружина, и толкнула ладошками меня в грудь. Обе мои ноги одновременно оторвались от земли. Я взлетел в воздух и приземлился на задницу метрах в трех от девушки.
Хуже всего было то, что я не мог сделать вдох. Толчок ее, не такой уж, казалось бы, и сильный, пришелся в какую-то точку, которая перекрыла мое дыхание. Совсем .
Очнулся я от боли в мочке уха. Очнулся и обнаружил, что девушка сидит рядом со мной на корточках и трет мое ухо кончиками пальцев.
Я взвыл от боли.
– Тихо, – сказала она и приложила пальчик к губам. – Не надо, чтобы все слышали, как вы кричите. И надо боль, чтобы вы жили. Это сейчас пройдет.
Действительно, боль уходила. Я так и лежал на траве. Повернулся на бок и взял ее за руку, дотронулся пальцами до ее щеки. Кожа ее была изумительно нежной.
– Как тебя зовут?
– Ань Цзян. – Она положила свою руку поверх моей. – Вам стало лучше?
– Мне очень хорошо… – Я закрыл глаза и гладил ее по лицу. – Я буду звать тебя Анюткой. Хорошо? Это имя такое русское – Анютка.
– Хорошо. Только Ань – не имя, это apellido. А имя – это Цзян.
– Неважно. – Я с кряхтением сел на траву. – Слушай, Анютка, ты можешь научить меня так драться? Так же, как ты.
– Это может быть… – Она опомнилась, порозовела, срочно высвободила свою руку из моих пальцев. – Если вы будете заниматься каждый день.
– И сколько это займет?
– Немного. – Она задумалась. Считала что-то в уме. – Десять лет. Но если научиться не очень хорошо, то меньше. Лет пять.
– Замечательно.
Я счастливо улыбнулся. Впереди у меня была целая вечность.
7
Не подумайте, что я влюбился в Ань Цзян. Вовсе нет.
Мне было хорошо с этой девушкой. Сперва мы просто встречались с ней, и она давала мне уроки, и вежливо прощалась со мной, когда мне нужно было бежать на представление. Потом я пригласил ее в ресторан, и мы болтали с ней обо всем на свете, и мы перешли с ней на "ты". А скоро мы стали настоящими друзьями. Она бегала за мной хвостиком, и порою я прилагал большие усилия, чтобы остаться наедине. Она смотрела на меня своими милыми восточными глазами, она кротко улыбалась, и я чувствовал себя полной свиньей, потому что вчера сбежал от нее, чтобы в одиночестве надраться в баре и проснуться утром в пятиспальной кровати у какой-то местной красотки, имени которой я не помню – то ли Дикая Роза, то ли Просто Мария. Ань Цзян учила меня древнему искусству У-шу, а я взамен пытался давать ей уроки испанского. Мы дурачились с ней, у нас были какие-то свои приколы, которых никто, кроме нас, не понимал. Мы расставались с ней поздно ночью. Мы целовались с ней. У нас было с ней все. Не было только одного – общей постели.
Потому что Ань Цзян была девочкой.
Я выяснил это довольно скоро – в тот вечер, когда пригласил ее в ресторан.
Я вспоминаю, как все это начиналось. Мы занимались с ней на той самой лужайке. Каждый день. Она была очень терпелива, моя маленькая китайская девушка. Довольно трудное занятие – учить У-шу здоровенного дылду, которому под тридцать лет, который в жизни своей служил в армии, и дрался, и изучал боевое самбо, и убивал людей из автомата. Потому что его приходится не учить, а переучивать. У меня были свои стереотипы, крепко вбитые в покалеченную голову. Я всегда хотел побеждать, я верил в превосходство физической силы, почти всегда был агрессивен.
Я помню, как Цзян стояла, как рисовала передо мной фигуры в воздухе своими изящными ладошками, как говорила мне:
– …Из у-цзи самообразовалась Вселенная. Она проявляется в состоянии Великого предела. Есть инь и есть ян . Внешняя сила груба, в ней нет взаимодействия двух сторон. В ней есть подъемы и остановки, есть перерывы, есть и разрывы. Старая сила доходит до истощения, а новая не рождается. В этот момент легче всего победить человека. Настоящее искусство использует волю, и не использует силу – ли , от начала и до конца оно идет мягко, не прерываясь, оно проходит полный круг и возрождается вновь. Круговорот его безграничен"…
– Подожди, Анютка… – Я старался говорить как можно мягче. Я перебил ее, сделав над собой усилие, потому что это было наслаждением для меня – стоять, и слушать ее, и любоваться ею, красивой девочкой, совершенным созданием природы. – Как тебе удается это, Анютка? Обычно ты говоришь по-испански гораздо хуже. Извини… Почему, когда ты начинаешь объяснять мне эти древние истины, ты говоришь, как поэт? Что происходит с тобой?
– Я занимаюсь… – Цзян опустила глаза. Я беру словарь и перевожу то, что хочу сказать вам завтра.
– Когда ты занимаешься? У тебя есть время?
– Ночью.
Она стояла, и глядела вниз, пыталась рассмотреть что-то в вытоптанной траве. Это было признаком крайнего ее смущения.
– Анютка, солнышко… – Я задохнулся, подкатило что-то к горлу. – Значит, ты не спишь ночью, чтобы лучше подготовиться к занятиям со мной? Ты специально заучиваешь все эти тексты на испанском? Господи… Ты просто чудо!
– Это совсем нетрудно, – быстро произнесла она. – Мне все равно надо учить язык. И… почему бы и нет? Вы – мое единственное занятие здесь, в этой стране. Единственное, кроме работы.
Я не спросил, есть ли у нее парень. И так было ясно, что нет.
– Слушай, Анютка… Откуда ты так хорошо знаешь все это? Про инь и ян , и все такое? Откуда ты знаешь У-шу?
– Я – мастер спорта, – она наконец-то подняла глаза. – У нас это так называется. Наша страна развивает спорт. У нас Народная Республика. У нас дети могут ходить в секцию, и это бесплатно, за это не платят денег. Это социализм.
– Это знакомо мне, – усмехнулся я. – Я и сам вырос при социализме. Сам ходил в какую-то секцию. Пионеры в красных галстуках, дедушка-бровеносец, пять звездочек… Знаю я эти сказки.
– Не надо ругать! – она сердито махнула рукой. – Это легко – ругать! Надо жить так, и понять, что делали для нас. Здесь я не могла бы так. У меня был Учитель там… И он учил меня не для денег. Мы были как его дети…
– Ты скучаешь по дому? Почему же ты уехала оттуда? Почему? Ты, маленькая девчушка, бросила свой дом, и своего Учителя, и свой социализм, и своего Великого Кормчего Мао. Ты предала их?
– Мао был плохой! – Ярость и боль полыхнули в ее глазах. – Я ненавижу Мао! Он убил много людей. Он убил моего отца. Социализм… Это не важно для меня, важен Китай. Но там трудно сейчас, много уезжают. Уезжают, кто может. Это обычно. У меня была возможность уехать, и я сделала это. Но я не предательница, нет! Не говорите так, Мигель! Вы не должны так говорить! Потому что ваше слово очень важно для меня! Не говорите…
Она заплакала. Уткнулась лицом мне в грудь, а я стоял и гладил ее по голове, по гладким шелковистым волосам, и чувствовал себя последней скотиной.
Я хорошо понимал ее. Может быть, понимал так, как никто в этом месте. Ей было одиноко. И тем более одиноко, что попала она в общество, в котором все было устроено по-другому. На ее родине остались люди, которых она любила. Она оторвалась от своих корней, и теперь, как растеньице, пересаженное в чужую почву, тянулась к чему-то, что могло согреть ее солнечным светом.
Она тянулась ко мне.
Я вдруг почувствовал тоску. Вспомнил свой город, где я родился и вырос, точку на карте, воткнутую волей истории в холодную середину России. Вспомнил старые улицы, по которым любил бродить. Древние дома с арками, перекошенными ревматизмом времени. Мартовские проплешины луж на асфальте. Желтые любопытные глазки мать-и-мачехи. Шелест берез на ветру. Усталые лица старух. Довольные физиономии студентов на автобусной остановке после экзамена. Прозрачные сосульки, оплакивающие зиму. Тополиный майский снег, медленно плывущий по тротуару…
Я скучал по своему дому, по тому, что оставил там. Я ощутил вдруг, насколько я русский. И насколько мне не хватает всего старого, привычного, родного.
Мама моя тоже осталась там. И я не знал, что случится с ней завтра.
– Не плачь, Анютка, – прошептал я. – Не плачь. Все будет хорошо.
8
В тот вечер я пригласил ее в ресторан. И она очень обрадовалась.
– Да, – сказала она, засветившись, как солнечный зайчик. – Спасибо! Я даже знаю, куда мы пойдем. Мы пойдем в китайский ресторан!
Святая непосредственность! Не оставила мне возможности для выбора. Ну не мог я сейчас объяснять ей, что китайские ресторанчики – не место для вечернего посещения. Тем более, если ты приглашаешь девушку в ресторан в первый раз. Днем перекусить – это да. Дешево и быстро – Happy menu, курица в двадцати разновидностях, бамбук, горка белого риса с нахлобучкой из кетчупа. Соевый соус, зеленые огурцы, плавающие в бульоне…
Не могу сказать, что я относился к любителям китайской пищи.
– Я позвоню и закажу столик на сегодня, – сказала она. – Правда, это в тридцати километрах отсюда. Но мы доедем, потому что надо ехать только туда. Там готовят правильно. И там работает мой дядя Сяомин. Это он помог мне устроиться сюда, в Парк Чудес, на работу. Он будет рад видеть нас.
Опять дядя… Дядя Энрико, дядя Карлос, дядя Леон, дядя Сяомин. Нельзя пройти по Испании, чтобы не наступить какому-нибудь дяде на ногу.
Я со вздохом согласился.
– Звони, – сказал я ей. – Транспорт у меня есть. Доберемся как-нибудь.
Трудно быть настоящим кавалером.
Но я оказался неправ. Потому что я еще не пробовал настоящих китайских блюд. И тот ресторан, под названием "Баодин", в который притащила меня Цзян, заставил меня полюбить китайскую кухню.
Ресторан выглядел достаточно солидно. Он не ютился на первом этаже какого-нибудь дома – стоял отдельным зданием, и даже имел свой собственный садик – не такой уж и маленький по испанским меркам. Садик ограждала низкая решетка с прозрачным квадратным узором. В садике росло нечто китайское – судя по изломанности силуэтов низких деревьев. У входа в ресторан застыли мордастые гипсовые львы, раскрашенные бронзовой краской. Вечерний ветерок тихо покачивал полотнища из красной ткани, на которых были написаны столбцы иероглифов черной тушью.
– "Весна на лиловой аллее прекрасна, без радостей наша недолгая жизнь пуста и напрасна!" – перевела надпись Цзян.
– Здорово! – восхитился я. – Тонко подмечено! А что написано там, на другом транспаранте?
– "Ты душу распахни, пей радости вино, и седине к вискам не позволяй пробраться".
– Не позволю, – заверил я. И тут же придумал собственный стих. – "Вино рекой у нас польется, и стопроцентной радости добьется". Неплохо?
– Ужасно, – сказала Цзян. – Чтобы вам написать хороший стих, надо много учиться.
Внутри тихо звучала китайская музыка. Атмосфера была камерной, расслабляющей. Ажурные фонарики, вырезанные из рисовой бумаги, висели над каждым столом и создавали разноцветный полумрак. Почти все столики были заняты, но никто не разговаривал громко. Благовонный дымок поднимался из курильницы в углу и ароматно истаивал в воздухе. Мне нравилось здесь. Уже нравилось.
Цзян что-то тихо сказала официанту, и он исчез. Через минуту появился китаец лет сорока, небольшого роста, аккуратный и крепко сложенный. Он был одет в белую рубашку и черный пиджак. На шее его сидела черная атласная бабочка.
– Wanshang hao! – сказал китаец, отвесив поклон и глядя на меня глазами счастливого бульдога. – Kanjian nin, wo hen gaoxing! Ta shi shui? Ta jiao shenme mingzi?
– Wanshang hao! – ответила моя Анютка и тоже поклонилась. – Ta jiao Miguel Gomez. Wo gen ta shi hao pengyou. Women dou zai yikuair gongzuo.
– Ta shi haokan, – китаец улыбался так, как будто я собирался подарить ему миллион юаней.
– Buenas noches! – я тоже изобразил что-то вроде улыбки и поклона. – Извините, я не совсем понял, что вы сказали. Я плохо учил китайский в школе.
– Это мой дядя Сяомин, – прощебетала Анютка. – Он сказал добрый вечер. И еще сказал, что вы красивый сеньор.
– Да, да! – залопотал китаец на ломаном испанском. – Сенор Мигель ошень красивая!
– Понятно… – произнес я на русском, улыбаясь так, что начало ломить скулы. – В таком случае я скажу тебе, братила ты моя китайская, что ты тоже красивая хоть куда… И если ты произнесешь еще хоть слово на своем тарабарском языке, то получишь по лбу. Надеюсь, ты меня не отравишь сегодня вечером?"
– Да, да… – Сяомин засуетился. Слов моих он, конечно, не понял. Но, может быть, до него дошло, что неприлично разговаривать в присутствии гостя на языке, который тот не понимает. – Пошалуста! Садитесь туда. Туда!
Он отвел нас к окну и усадил за столик. Стол был рассчитан на четверых, но мы сидели с Анюткой вдвоем. В центре стола стояла жаровня – не электрическая, как в дешевых китайских ресторанчиках, а с настоящими угольками, вспыхивающими в полумраке раскаленными точками.
– Вау! – сказал я. – Мы тут не сгорим?
– Это маловероятно. – Ань Цзян деловито изучала меню. – Это гореть не будет, если вы не будете кидать туда бумагу. Вы что хотите кушать?
– Котлеты по-киевски и квашеную капусту. Да, вот еще что… Тут водка есть? Мне полный стакан – в качестве противоядия.
– Вы опять шутите, – строго сказала Анютка, сдвинув бровки. – Здесь есть китайская кухня, и немножко филиппинская, и еще вьетнамская – тоже немножко. А el Vodka здесь не бывает.
– И что же здесь пьют? – поинтересовался я, неуклонно зарабатывая себе репутацию алкоголика. – Мне надо выпить чего-нибудь крепкого – хотя бы виски.
– Вам надо кушать, – сказала Анютка тоном, не терпящим возражений. – А пить надо после. И если вы не знаете, что надо заказывать, я буду делать это сама. А вы не будете жалеть. Хорошо?
– Vamos a ver, – ответил я. – Только побыстрее. Я есть хочу.
Я не пожалел. Кормили в этом заведении так, что у меня глаза лезли на лоб. Честно говоря, я даже не помню толком, что ел, и даже не пытался узнать. С виду это мало походило на человеческую еду, но это было упоительно вкусно. И поэтому я не хотел знать, из чего это было приготовлено. Я только постанывал от наслаждения, когда отправлял в рот очередную порцию длинных, тянущихся на полметра из тарелки, бледных и слизистых на вид отростков растительного происхождения, имеющих божественно тонкий вкус.
Поначалу, правда, у меня возникли некоторые проблемы. Потому что я отказался есть палочками.
– Попроси, чтобы принесли вилку, – сказал я Анютке. – Нож могут не приносить, я умею есть и без него. У меня воспитание такое – мне и вилки достаточно.
– Будете есть палочками, – заявила Анютка.
– Я не умею.
– Я вас научу.
– Я тупой. У меня не получится.
– Вот, смотрите. – Девочка взяла пальчиками палочки и ловко подцепила из тарелки кусочек чего-то зеленоватого – то ли моллюска, то ли мяса неизвестного науке животного. – Это очень просто. Делайте, как я.
– Ага! – Я бодро вставил палочки между пальцами, и направил их в кучу овощей. В результате одна палочка выпрыгнула и утонула в стакане с соком, другая улизнула под стол, а овощи с нескрываемым удовольствием свалились на скатерть и остались лежать там.
– Вот… – сокрушенно произнес я. – Я же говорил. Может, мне руками есть? Или прямо ртом из тарелки? У вас так не принято?
– Так едят свиньи. – Цзян взяла своими палочками из моей тарелки изрядную порцию риса, смешанного со специями. – Видите, как просто? Открывайте рот.
Я открыл рот, и Анютка переправила туда все, что подцепила на свои палочки.
– Вкусно, – заявил я. – Еще.
– Вы должны сами…
– Еще!
Она кормила меня как птенчика, и полресторана исподтишка наблюдало за нами. По-моему, все мужчины в этом заведении мне завидовали.
– Простите… – Официант дотронулся до моего плеча. – У сеньора нет палочек?
– Ага! – Я жевал, и что-то свешивалось у меня изо рта. – Они упали. На пол.
– Вам дать новые?
– Дать. Пары три. Я страшно неловкий.
Я немедленно получил три бумажных упаковки с палочками. Я открыл все три и устроил небольшой цирк.
Мне еще не приходилось жонглировать китайскими палочками для еды. Это не самый подходящий объект для жонглирования, они слишком легкие. Но я справился. И, когда три палочки сновали у меня между пальцами, я подцепил одной из них грибок из тарелки и подкинул его в воздух. Грибок совершил тройное сальто и упал прямо в мой открытый рот.