До полнолуния оставалось несколько дней, желтовато-белая луна внимательно разглядывала идущих, точно хотела пересчитать. В свете ее лучей было видно каждую веточку, море блестело, как снег, и казалось дорогой в какие-то иные миры… Так сказала бы Хельга. Шли быстро, а Дагу почти не верилось, что он идет на свою первую в жизни настоящую битву. Почему-то пожар Волчьих Столбов ему сейчас не вспоминался. Вот так: без жертвенных пиров, без обетных кубков, без громких речей и клятв. Брендольв обиделся бы… Но Даг не считал себя обиженным. Он вспоминал слова Наследника, очень кстати сказанные на прощанье. "Если тебе придется драться, – а, скорее, так оно и есть, – помни, что фьялли отнюдь не великаны, – сказал ему Хеймир. – Они не бессмертные. И боевой пыл у них сейчас уже не тот, что был год назад или на Середине Зимы. У фьяллей есть поговорка: откусывать стоит столько, сколько сможешь проглотить. А Торбранд Тролль уже наглотался. Не думай, что у тебя выдались увлекательные "кукушкины гулянья" в этом году, но ты идешь вовсе не в пасть к Фенриру Волку. Относись к этому спокойнее". Даг сам удивлялся, насколько мало волнуется. Он даже готов был укорить себя в недостатке боевого духа и жажды вражеской крови… но тут ему некстати вспомнилась Хельга, и на смену спокойствию откуда-то всплыл настоящий ужас. Жутко было думать: случись что – и он никогда не увидит ее… После пережитого недавно жизнь Хельги, даже когда ей решительно ничего не угрожало, казалась такой хрупкой, будто ей могла повредить даже неосторожная мысль.
– Вон она, наша усадьба. – Стари, шедший рядом с Дагом, взмахнул рукой, призывая остановиться.
Внизу под холмом виднелась усадьба: обыкновенная, не слишком большая, обнесенная стеной, с хозяйским домом, постройками вокруг. Во дворе мерцал широкий, но низкий костер.
– А корабли ихние – вон там. – Мальчишка махнул куда-то дальше вдоль моря. – Я потом покажу. Или надо сейчас?
– Покажи сейчас, а пойдем потом, – ответил ему Эйвинд хёльд. Весь отряд останавливался и сбивался в кучу поближе к вождям, ожидая дальнейших приказов. – Мы тут с Кетилем подумали: разделяться нам не надо. Сначала разобьем усадьбу, тогда им и от кораблей толку не будет. Наверняка у них главные силы в усадьбе, и старший там, а у кораблей только дозор остался. Если с кораблей начать, то усадьба проснется.
– Ведь в усадьбе больше народу? – спросил Сиград у мальчишки.
Тот кивнул. На его подвижной мордочке отражалось любопытство и ни капли страха. Лет в двенадцать-тринадцать Даг тоже был таким: чувство опасности еще не проснулось, и потому подросток, ребенок охотно идет туда, куда взрослый мужчина пойдет, сжав зубы от страха и взывая ко всем богам. Иногда и пожалеешь, что уже миновал эту неразумно-отважную пору!
– А где их старший? – спросил Даг.
Мальчишка пожал острыми плечами:
– Как их различить? Фьялли – они и есть фьялли. Я к ним не приглядывался.
– Значит, выносим вперед бревна, закрываем ворота и поджигаем, – деловито решил Сиград хёльд. – Только надо со стороны моря поставить больше людей. Тут до берега не так далеко – увидят огонь, могут прибежать к своим.
Несколько крепких бревен, смолу и солому принесли с собой из Ламбибекка. Слушая Сиграда, Даг сразу вспомнил Волчьи Столбы. Рагневальд Наковальня действовал примерно так же. На миг ему сделалось неприятно, но он не стал спорить даже мысленно. Необходимо дать фьяллям решительный отпор: пусть поймут, что здесь их ждет серьезный противник. И задумаются, а стоит ли идти дальше.
– Я пойду к берегу, – сказал Стари. – Когда тамошние проснутся, я прибегу и вам скажу.
– Осторожнее там! – вполголоса крикнул Даг вслед мальчишке то же самое, что ему самому говорила бабушка Мальгерд.
Темнота не ответила. Стари мгновенно растворился, и Даг не стал беспокоиться за него дальше. Что-то в облике мальчишки говорило: этот не пропадет. Чем-то похож на Рэвунга. Тот тоже очень хотел в поход и остался дома только потому, что кто-то ведь должен защищать и успокаивать женщин.
А дальше Дагу казалось, что с горы столкнули огромный камень и он полетел, грохоча, ускоряя бег и увлекая всех за собой. Остановить его уже невозможно. За гулом ветра дозорные во дворе не услышали, как квитты окружали усадьбу; фьялли подняли тревогу только тогда, когда у ворот тяжело застучали бревна, которыми подпирали створки. Мгновенно усадьба осветилась факелами, наполнилась криком и топотом сотен бегущих ног; снаружи казалось, что она переполнена, как муравейник, и деревянная ограда сейчас лопнет, как набитый мешок, не выдержав давления изнутри. Над стеной прямо возле Дага выскочила человеческая голова, рядом мелькнули руки; не думая, он ударил копьем в лицо, и фьялль рухнул назад во двор.
Вокруг всей усадьбы закипела битва. Понимая, чем им грозит заточение, фьялли отчаянно рвались наружу; квитты били их при каждой попытке перебраться через стену. Было похоже, что какое-то чудовище рвется из пещеры, а его не хотят выпустить; но оно стремится на свободу сразу сотней голов, сотней рук с зажатым оружием, плюется стрелами и копьями. Деревянная стена уже горела, кое-где на постройках занимались крыши. От дыма делалось труднее дышать. У Дага не шли из ума Волчьи Столбы. Но эти воспоминания жили отдельно: его руки делали то, что требовалось. Он уже был ранен в плечо копьем из-за стены, но почти не замечал раны и не чувствовал боли. Все его силы были сосредоточены на одном: удержать чудовище. Это его кусок войны. Маленький, темный, тесный, дымный, дышащий отвратительным запахом крови и смерти.
Ворота и стена в нескольких местах обрушились, в проломах образовались очаги отчаянной схватки; звон железа и крики висели над темным берегом. Пламя затмило белый блеск луны. И почти с удивлением Даг обнаружил, что фьяллей не так много, как казалось поначалу: через стены уже почти никто не лез, все они сосредоточились в проломах. Наиболее сильный кулак собрался в воротах: должно быть, фьялли хотели пробиваться к берегу, к кораблям.
Постепенно в других проломах квитты оттеснили врагов внутрь усадьбы и сами вступили во двор. Еще немного – и фьялли будут окружены без прикрытия стен. Близкая победа воодушевляла, мощная волна несла вперед, совсем как тогда, после заклинания Вальгарда. Мельком вспоминая его, Даг не мог отделаться от ощущения, что берсерк где-то рядом, что это его щит мелькает красным отблеском справа, что это его голос, как рев боевого рога, зовет нажать, ударить… Нет, это тот хёльд с седым пятном в бороде, Халльгрим или Халльбьёрн, как его…
И вдруг фьялли резко отступили назад и бросились единой толпой в ворота. Лишь на миг квитты дрогнули, и остатки фьяллей устремились в прорыв. Кто-то кричал в общем шуме, отдавая им приказы, но рассмотреть их старшего не удавалось.
– Догнать! За ними! Бей! – свирепо орал Сиград хёльд, дикий и страшный, с оторванным рукавом и большим размазанным пятном чужой крови на груди. – Я вам за моего Толстяка…
Почти не сопротивляясь, фьялли бежали к морю, и квитты били их на ходу, в спину, как придется.
– Чтоб ни один не ушел! Ни один! – кричал Эйвинд хёльд. – От кораблей отсекай!
На морском берегу пылал огромный костер, все пять кораблей были спущены на воду и лишь придерживались носами за отмель, чтобы не снесло. Вокруг них стояли с оружием наготове не меньше полусотни фьяллей. Вместе с теми, кто вырвался из усадьбы, их опять стало почти столько же, сколько осталось от квиттов. Прибежавшие из усадьбы фьялли ворвались внутрь освещенного круга и скрылись за щитами дозорных. Навстречу квиттам полетели стрелы. Впереди лежала неширокая полоса берега с тушами пяти кораблей, и огромный костер бросал отблески на сотни клинков во вражеских руках. Здесь проходила грань между тьмой и огнем, между землей и морем, между своими и чужими, между миром живых и миром мертвых.
Откуда-то с севера пролетела черная птица – ворон. Вернувшись, он закружил над костром, и все, квитты и фьялли, не сводили с него глаз.
– Это знак! – сам себе сказал Даг и шагнул вперед. – Кто у вас старший? – громко крикнул он, обращаясь к молчащим фьяллям.
Над берегом пролетел неслышный вздох. Сжимая оружие, те и другие ждали, будет ли ответ. А Даг вышел вперед, опираясь на копье, и вдруг сам себе показался похожим на Одина. Но захлебнуться гордостью ему не грозило, потому что рана в плече вдруг сильно заболела, а дышать было так тяжело, что ему приходилось делать перерыв почти после каждого слова.
– Я – Даг сын Хельги, хёвдинга Квиттингского Востока, – продолжал он. – Кто старший среди вас, кто может говорить со мной?
– Я, – почти тут же ответил молодой голос, и один из фьяллей шагнул вперед. Судя по его виду, он еще не участвовал в битве. – Я, Хродмар ярл, сын Кари ярла из Аскефьорда. Я достаточно хороший собеседник для тебя?
В голосе его звучала раздраженная издевка, но Дагу было не до обид. Глянув в лицо собеседника, Даг содрогнулся: он был готов драться с людьми, а не с троллями. Даже в неверном свете костра было видно, что все лицо Хродмара ярла покрыто мелкими шрамами, не оставившими гладкой кожи даже на ширину волоска. Весь его облик в дрожащем свете пламенных языков, в блеске острой стали, в отсветах морской волны за спиной казался нечеловеческим, точно это какой-то злобный дух, воплощение кровавой ночи.
– Хродмар ярл из Аскефьорда! – присвистнул за плечом Дага Халльгрим хёльд. – Да это просто подарок! Он – почти то же самое, что сам Торбранд Тролль! Торбранд конунг его любит, как сына! Не очень-то ему будет весело узнать, что его любимец сложил у нас свою распрекрасную голову!
– Ты поторопился, Хродмар ярл, забираться так далеко на Квиттингский Восток, – продолжал Даг. – У нас вам будет не так легко, как в других местах. Мы не хотим быть рабами вашего конунга и не будем. У нас есть кому биться с ним. И я предлагаю тебе вот что. Пусть твой конунг назначит день битвы, а до тех пор не пытается разорять наш берег. А когда настанет срок, тогда Отец Ратей решит, кому достанется победа.
– Я не могу решать за конунга, – не сразу ответил Хродмар ярл.
– Я предлагаю вот что, – говорил Даг. Он почти не верил, что с этими гордыми и непримиримыми людьми можно договориться, но попытаться он был обязан. Отец этого хотел бы. – Ты останешься у нас. А твоих людей мы отпустим и даже дадим один корабль. Они сообщат вашему конунгу новости. И пусть он пришлет кого-нибудь назвать день битвы. Мы обещаем, что посланцам не будет причинено вреда. И тебе тоже. А перед битвой мы отпустим тебя назад к твоему конунгу, и ты сможешь снова испытать свое боевое счастье. А если тебе это не нравится, то ты можешь принять бой прямо сейчас. Но только знай, что у меня и сейчас не меньше людей, чем осталось у тебя, а во все ближайшие усадьбы послано за помощью. Сюда подходит еще в три раза больше людей. Так что здесь вам не так повезло, как хотелось.
Хродмар ярл молчал. Сдаться, признать себя побежденным каким-то мальчишкой, сыном квиттинского хёвдинга, да еще пойти в заложники… Торбранд конунг не слишком обрадуется, узнав, что его любимец, на многократно проверенную удачу которого он так рассчитывал, отличился подобным образом. Лучше бы он не ждал Хродмара из Медного Леса, а послал сюда кого-нибудь другого. Асвальда Сутулого, например. "Женитьба отняла у него удачу! – наверняка скажет Асвальд, когда узнает об этом. – Это и понятно: зачем было брать в жены квиттинку?"
А в этой женитьбе и было все дело. Никогда раньше Хродмар не жалел своей жизни и без колебаний предпочел бы плену смерть в бою. Но теперь он не торопился в Валхаллу, потому что дома, в Аскефьорде, его ждала жена. А может быть, и дети, только такие маленькие, что их еще не видно. И он хотел к ним вернуться. Очень хотел. Он умирал от страшной болезни, горел в усадьбе, сражался во множестве битв, его топтал великан и засыпала каменная лавина. Он выжил, и теперь хотел жить дальше. С таким трудом завоеванное счастье изменило его, наполнило властной жаждой жизни. И сейчас Хродмар думал не о Торбранде конунге, а только об Ингвильде. Она ждет его и хочет, чтобы он вернулся. Лучше ему вернуться с опущенными глазами, чем умереть с гордо поднятой головой. В конце концов, ему не предлагают предательства. Фьяллей и их конунга не обесчестит, если они сразятся с квиттами в одной битве, решительной и последней. И для них это лучше, чем распыляться и тратить силы по мелочам.
Хродмар Удачливый не хуже Хеймира Наследника знал, что фьялли не бессмертные и их земля не бесконечная.
– Хорошо, – наконец сказал Хродмар ярл. – Подтверди обетом все, что ты сказал, Даг сын Хельги.
Черный ворон медленно описывал круги над их головами, точно невидимой нитью сшивал тьму и огонь, землю и море, своих и чужих, жизнь и смерть. И теперь Даг чувствовал огромную гордость, словно одержал небывалую победу.
* * *
Уже на другой день в усадьбе Ягнячий Ручей толпилось полным-полно гостей, жаждущих поглазеть на героев, на плененного фьялльского ярла (говорят, это побратим самого Торбранда Тролля! Да ну вас, не побратим, а приемный сын! Ведь у Торбранда нет детей! Вот он и остался совсем без наследников! Значит, боги за нас!), послушать рассказы о битве от самих ее участников. Среди прочих явился и Брим Зевака из-за ручья, скрывавшийся в лесу вместе с домочадцами. С собой он привел дочь Ботхильду и сына Стари – кругленького толстячка лет шестнадцати, с розовым серьезным лицом, рассудительного и неторопливого.
– Что? – не понял Ингъяльд. – Этого зовут Стари? А где же твой младший? Шустрый такой? Или у тебя всех сыновей зовут Стари?
– Какой младший? – в свою очередь не понял Брим хёльд, такой же толстоватый и неторопливый, как и его отпрыск. – У меня всего один сын.
– Даг! Равнир! – позвал Ингъяльд. – У меня что, в глазах помутилось? Они говорят, что Стари – вот этот. Но ведь к нам приходил другой!
– Приходил к вам? – изумился Брим. – Стари от меня на шаг не отходил! Так я его и отпустил бы бегать ночью возле фьяллей! У меня голова на плечах есть! У меня один сын, и неизвестно, сумею ли я, случись с ним что, раздобыть другого!
Это немудреное признание вызвало в гриднице громкий хохот. Переждав его, Брим пояснил:
– А к вам, как видно, приходил наш Перевертыш. Он любит забавляться – выдавать себя за человека. Видно, теперь моим сыном назвался.
– Какой еще перевертыш?
– Мы его так зовем. Это тролль такой. Живет у нас на ручье. Говорят, он еще маленький. Тролленок. Он любит ходить к людям и сам человеком притворяется. От него вреда нет, у нас его подкармливают. То морковку, то молочка… Ох, ну, мне теперь с этим пожаром до зимы работы хватит! Хорошо хоть утварь кое-какую успел вывезти… А теперь еще эти трупы! Дали бы вы мне людей – таскать, закапывать… А?
Брим из Поросячьей Радости уже думал о своих хозяйственных заботах, а люди из Тингваля недоуменно смотрели друг на друга.
– А что, по-моему, все отлично! – хихикнул наконец Равнир и дернул свое янтарное ожерелье. – Пойду расскажу Хродмару ярлу, что нам помогают даже тролли. Если у фьяллей есть головы на плечах, то они не станут связываться с таким грозным противником!
* * *
Светило солнце, и вода во фьорде казалась не серой, как было зимой, а темно-голубой и теплой на вид. Ветер гнал по ней бесчисленные мелкие волны, в них дрожали отблески света – неисчислимые улыбки морской великанши по имени Небесный Блеск. Обрывистые склоны берегов зеленели свежей травой, в нескольких местах с обрывов стекали прозрачные ручьи. Хельга всегда думала, что они живые, и подолгу разговаривала с ними, вслушиваясь в журчание стремительных струй по древним камням. А дальше, за горловиной фьорда, видной отсюда, с мыса Трех Сосен, расстилалось море – такое же темно-голубое, ровное, как полотно. В Хравнефьорд пришла весна.
Собственно, она пришла давно – уже кончался грасмонед, "травяной месяц". В свежей траве на склонах пестрели розовые, голубые, белые, светло-желтые головки цветов. Они так красиво обрамляли розоватые и серые гранитные валуны, что, казалось, сами камни высунулись из-под земли погреться на солнышке, полюбоваться ясным весенним небом и подставляют старые, усталые лица нежной ласке юных цветочных рук. Не зря наступающий месяц зовется ламбимонед – "ягнячий". Бабушка говорит, это оттого, что пришла пора выгонять на пастбища ягнят, но Хельга верила: в это сияющее, вольное, душистое, светлое время любой старик ощущает себя ягненком.
Все-таки она пришла, весна, в которую зимой с таким трудом верится. Пришла, и ни далекая война, ни раздоры, ни тревоги не смогли ей помешать. Грозная тень Повелителя Битв не заслонила дороги прекрасной Фрейе, которая ищет, настойчиво ищет любимого мужа и непременно находит, что бы ни случалось на земле.
Знаю я, вижу, как снова возникнет,
Вновь зеленея, из моря земля.
Бьют водопады; орлы за добычей
Станут к воде на лету припадать…
– вспоминалась ей древняя песня, и казалось, что вещая вёльва говорила не о Гибели Богов и новом возрождении мира, а об этом – о весне, которая непременно придет. И гибель, и возрождение увидит каждый, и незачем веками дожидаться на пирах Валхаллы. Открой глаза и смотри…
Вокруг мягко пел ветер, играл свежей листвой, Хравнефьорд тысячей внятных и дружных голосов пел песни весны. Ветер и ветви, камни и волны – такие разные, но никогда не ссорятся. Боги создали их, чтобы каждый жил своей жизнью и не мешал другим. Почему же люди не следуют этим простым и мудрым законам? "Человек – такое странное животное! – говорил когда-то Эгиль. – Ему всегда чего-то не хватает, всегда мало того, что он имеет".
Было тихо, но Хельга вдруг ощутила, что в песне ветра появился новый, едва различимый призвук. Ни одного внятного звука – просто ветер и ветви заметили, что среди них появилось новое существо. "Идет, идет, идет…" – шептали голоса, и Хельге слышалось в них стихийное, светлое ликование. Кому они могут радоваться, кроме как… Нет, это не он. Ворон к ней больше не придет.
Хельга обернулась. На опушке леса, шагах в десяти позади, стоял Хеймир сын Хильмира и внимательно смотрел на нее. Ветер поигрывал длинными прядями его волос, как веточками молодого стройного ясеня, одну забросил на плечо, покрытое белым мехом диковинной накидки.
Встретив взгляд Хельги, Хеймир улыбнулся и медленно шагнул к ней. Хельга смотрела на него серьезно: она знала, что он придет. Ей все время казалось, что он хочет что-то ей сказать. Стоило Хеймиру ненадолго потерять Хельгу из вида, как он начинал беспокоиться сам не зная о чем и искать ее. А найдя, не знал, что сказать. Привыкнув к этому, Хельга и сама начинала недоуменно оглядываться: где он, почему не идет?