Вдруг какая-то тень мелькнула впереди. Милава быстро подняла голову и вздрогнула. В нескольких шагах впереди, возле самой тропы, стоял волк. Невольно Милава шагнула назад и застыла. Вот и ее нашла беда. И никто ей больше не поможет. Никто и не узнает, что сталось с ней на лесной тропе… А что с ней станется?
Милава не сводила глаз с волка, а он не двигался, тоже смотрел на нее, не нападал и не уходил, как будто чего-то ждал. Приглядевшись, Милава заметила, что волк выглядит не грозно, а скорее жалко. Пожалуй, это даже была волчица – исхудалая, с провалившимися боками и поджатым животом, как в самую суровую лютую зиму, с тусклой шерстью, висящей клочьями. И глаза ее смотрели на девушку жалко, тоскливо. Сейчас ведь не начало лета, когда исхудавшие кормящие детенышей волчицы выходят поискать себе еды. Что же это?
– Ты чего? – с дрожью в голосе спросила Милава. От испуга она никак не могла вспомнить нужных слов заговора, отгоняющего опасных зверей, и говорила первое, что приходило на язык, – как будто волчица была разумна и могла понять простые слова. – Чего ты вышла? Иди в лес. Не трогай меня. Я же тебя не трогаю.
Волчица не двинулась с места, склонила голову, ее желтые глаза по-прежнему с тоской смотрели на Милаву.
– Может, ты есть хочешь? – уже чуть смелее спросила Милава. – Я тебе пирога дам.
Она вытащила из узла поминальный пирог, разломила его пополам и бросила половинку волчице. Та молнией набросилась на пирог и проглотила его с жадностью, чуть не подавилась, глухо кашлянула и выжидающе подняла морду. Милава бросила ей вторую половину пирога.
– Ешь, ешь, – пробормотала она, пока волчица жадно поедала угощение. – Вот и ты ее помянула. Это пирог по подруге моей, брата моего невесте…
Горе снова набросилось на Милаву, словно сторожило где-то поблизости, слезы переполнили глаза и потекли по щекам. Волчица несмело шагнула к Милаве и застыла в двух шагах. Милава вытерла глаза, волчица нагнула голову, и Милаве захотелось ее погладить, как собаку. Может, у нее тоже беда. Может, у нее волк-муж погиб. Волки ведь парами живут, как люди, и дети при родителях.
Волчица подняла морду, и Милава не поверила глазам: по серой шерсти текли слезы.
– Ой, а ты чего? – Милава терла глаза, думая, что это ей от слез мерещится. – Разве волки умеют плакать?
Не моргая, волчица смотрела ей в глаза, и во взгляде ее была такая тоска, отчаяние, что Милаве до боли стало жаль эту волчицу с ее неизвестным горем, показалось даже, что она ее знала давно… Милава вглядывалась в желтые глаза зверя, но ощущение давней близости не проходило. Волчица нервно переступила сухими лапами, шагнула к ней, подняла морду совсем близко, рукой можно коснуться, тонко жалобно заскулила, словно умоляла о чем-то…
И Милава вскрикнула от внезапной догадки, поразившей ее, словно молния. Боясь и желая, чтобы это оказалось правдой, она глубоко вздохнула несколько раз, стараясь успокоиться, отчаянно боясь по неумению испортить такое важное дело. Дело жизни и смерти. Она не знала, что в точности нужно делать, но сердце ей подсказывало, что медлить нельзя.
– Малинка… Это ты? – хриплым от волнения голосом едва сумела выговорить она. – Малинка!
И волчица вдруг бросилась на землю, завертелась, ерзая шкурой по земле, дрыгая в воздухе лапами, завыла… И на ее месте оказалась девушка в уборе невесты, помятом и грязном, с растрепанными волосами. Она каталась по земле и кричала, как от боли, крик ее был бессознательно-резким, отчаянным, в нем слышалось что-то звериное. Она билась о землю и цеплялась за нее, словно хотела остановиться, но неведомая сила била и катала ее по земле. Потрясенная Милава зажимала себе рот, чтобы не разрыдаться от волнения, ее била крупная дрожь, она не верила своим глазам. Да, это была Малинка, исхудалая и бледная, со свалявшимися, словно год немытыми волосами, с темными кругами под зажмуренными глазами, кричащая что-то неразборчивое.
Еще не опомнившись, Милава кинулась к ней, попыталась поднять. Малинка вцепилась в нее с невиданной силой отчаяния, как утопающая, и они вместе оказались на земле. Милава обнимала сестру изо всех сил, как будто хотела удержать и не пустить обратно в чужой, звериный мир, откуда Малинку вырвало волшебство хлеба, испеченного человеческими руками, и ее человеческого имени.
Малинка перестала наконец кричать и взахлеб рыдала, не открывая глаз и прижимаясь лицом к плечу Милавы. Превращение ломало болью каждую частичку ее тела, но еще больше ее мучило счастье возвращенного человеческого облика и дикий ужас, что серая шкура снова облечет ее и вырвет из мира людей в суровый, чужой мир Леса, снова заставит ее скитаться по холоду и тьме без приюта, заставит голодать, лишит речи, надежного круга рода, всего. Лучше смерть, чем жизнь зверя тому, кто родился человеком.
Милава гладила ее по спутанным волосам, неразборчиво бормотала что-то утешающее, как мать маленькому ребенку. Ей самой не верилось, что сестра ее вернулась, что хотя бы одна беда из обрушившихся на них отступила.
А тем временем пошел снег. Мелкие белые крупинки сыпали из серых туч с утешающей равномерностью, их было много, но в Сварожьих закромах еще больше. Холодная темная осень сменится чистой зимой, мирным сном Матери-Земли, который восстановит ее истощенные силы и подготовит новый годовой круг. Белое покрывало постепенно ложилось на лес, на палые листья, сбитые дождями в плотный бурый ковер, на смерзшуюся грязь, на пустые ветви деревьев. Так он будет идти и идти, выбелит всю землю, укроет тьму и грязь, закроет пеленой забвения все людские горести. Сама себе Милава казалась маленькой и слабой среди бескрайнего, молчаливого, холодного леса, в который постепенно вступала Зимерзла и ее таинственные, даже вещим людям до конца неизвестные силы. Малинка перестала рыдать и только изредка вздрагивала, прижимаясь к Милаве. Одна из всех, она вернулась. Что-то уже никогда не вернется. Но огонь человеческого сердца продолжает гореть даже в осенней темноте и зимнем холоде, он согревает и наставляет, указывает путь и защищает. И пока он горит, перед ним будут бессильны даже самые могучие злые чары.
Глава 6
За несколько дней до новогодья Огнеяр оказался у самого устья Белезени. Здесь, за порубежным городком Хортином, Белезень впадала в Истир и земли дебричей кончались. В нижнем течении Белезень была широкой и текла прямо. Скованная льдом и засыпанная снегом, она превратилась в отличную дорогу. Две недели назад, в городе Звончеве, дружина полюдья поменяла телеги и волокуши* на сани и с дороги по берегу перешла на дорогу по самой реке. Здесь, на границе с дремичами, жило немного народу, и полюдье двигалось быстрее, чем в верхних землях. Оглядывая густые леса по обоим берегам, ровный снежный покров, где на много верст не встречалось человеческого следа, Огнеяр едва мог поверить, что здесь вовсе не край земли, что за Истиром начинаются земли смолятичей, да и на севере пустые леса скоро сменятся дремическими пашнями, лугами, родовыми поселками и городами. Раньше он бывал здесь два раза, в военных походах, и теперь, пристально оглядывая берега с огромными голубоватыми елями, которые росли только здесь, чутко принюхиваясь к зимней лесной свежести, Огнеяр не мог отделаться от чувства, что он снова вышел на рать.
Но позади него вместо войска двигался обоз полюдья. Вереница из полусотни саней растянулась по заледенелой реке так далеко, что хвост обоза не был виден за изгибами берега, и это тревожило Огнеяра. То, что охраняешь, хорошо бы держать на глазах. В хвост обоза он всегда отправлял для надежности большую часть своей Стаи во главе с Тополем, которому доверял так же, как себе самому.
Боярин Туча ехал рядом с Огнеяром. Поначалу он неодобрительно отнесся к желанию Дивия идти в полюдье, но возразить было нечего – этого права у княжеского сына не отнимешь. Кормилец Светела сильно недолюбливал княгининого сынка-оборотня, но за два месяца полюдья примирился с ним больше, чем ожидал. Неугомонный Дивий оказался не так уж непригоден к серьезному княжескому делу.
Начали они со ссоры: в первую же ночь, нагнав дружину полюдья на займище Скворичей, Огнеяр поставил в дозор кметей своей Стаи, а людей Тучи послал спать. Боярин был возмущен таким самоуправством, но Огнеяр, злобно сверкая глазами, отрезал, что в ночных дозорах будет стоять Стая. Ворча и бранясь, престарелый боярин подчинился. И дело было не в страшном красноватом блеске глаз оборотня и не в угрожающем оскале нечеловеческих клыков, а в смущенной совести самого Тучи. Он знал о замыслах князя Неизмира, о хлопотах Светела ради священной рогатины, из-за чего тот так рано бросил полюдье. У оборотня были причины опасаться за свою жизнь.
Туча так и не спросил, почему Огнеяр, всю жизнь избегавший княжеских забот, сейчас по доброй воле взялся за едва ли не самую утомительную из них. А Огнеяр при всем желании не смог бы ему ответить толком. Просто в час отъезда от Вешничей путь полюдья показался ему единственно правильным. В последние годы на сбор даней ходил Светел, и Огнеяр презирал это занятие, как и все, чем занимался любимец Неизмира, бояр и боярских дочерей. Теперь же Светел бросил полюдье в самом начале пути – и Огнеяр вдруг ощутил необходимым, назло Светелу, довести дело до конца. Для него разом обрели смысл укоры чуроборцев и уговоры матери – не пристало внуку Гордеслава в двадцать лет уклоняться от первейших княжеских обязанностей! Вынужденный опасаться за свою жизнь, Огнеяр вдруг ощутил жгучую потребность доказать себе самому и всем вокруг, что может быть князем уж никак не хуже Светела!
А когда сын Велеса чего-то по-настоящему хотел, он обыкновенно этого добивался. Словно волк зубами, Огнеяр яростно вгрызался умом в обязанности князя и скоро уже держал весь многочисленный обоз полюдья в кулаке не хуже, чем свою привычную Стаю. Боярин Туча поначалу обижался на него и сторонился, но в конце концов боярин и княжич поладили неплохо, хотя и не подружились. Туча прочно держал в голове, сколько и чего нужно взять с каждого рода, а под горящим взглядом княжича ни один даже самый прижимистый старейшина не смел спорить и ссылаться на неурожай. Что же касается суда, то здесь боярин только диву давался. Огнеяр мало что знал о древних судебных законах, но судил просто и остроумно. Что сделал – то и в ответ получишь, а чего себе не желаешь, то и другим не твори. А лгать и запираться при нем никто не смел. Стоило Огнеяру пристально поглядеть в глаза очередному упрямцу, как тот бледнел, обливался потом и с дрожью рассказывал, что уже украл и что только собирался украсть в будущем. Тяжелый, пронзительный, с красноватой жгучей искрой взгляд княжича-оборотня пронимал лучше каленого железа.
Сейчас, перед Хортином, где полюдье каждый год останавливалось на новогодье, люди и лошади с нетерпением ждали отдыха. Вдруг из-за поворота берега впереди показался Ярец – один из трех кметей, кого Огнеяр выслал проверять дорогу. Огнеяр встряхнул звенящей заморянской плетью, и Похвист, повинуясь привычному звуку, ускорил шаг.
– Личивины! – выкрикнул Ярец, подскакав поближе. – Целая толпа!
– Сами? – быстро спросил Огнеяр. – Близко? Вас видели?
– Нет. Следы. Из Стуженя выходят и вниз по Белезени идут.
Кмети поблизости унимали разговоры и привычно ощупывали оружие. Река Стужень, впадавшая в Белезень возле самого Истира, вытекала из глубин дремучих необитаемых лесов и служила прямой дорогой племенам личивинов. Личивины и пущень обитали на этих местах издавна, еще до того, как три или четыре века назад сюда пришли говорлинские племена. Это были невысокие, темноволосые, смуглые люди с немного раскосыми глазами, и язык их не имел с говорлинским ничего общего. Обитая в глухих лесах, они не пахали пашню и не сеяли хлеб, а кормились только охотой и рыбной ловлей, да еще немного разводили скотину. Обрабатывать металлы они не умели, делали наконечники для стрел из кости, а украшения, железные орудия, льяняные и шерстяные ткани выменивали у говорлинов на меха. Если же на охоте не везло и товаров для обмена не было, они, случалось, нападали на говорлинские поселения, забирали съестные припасы, скотину, уводили молодых женщин.
Нахмурясь, Огнеяр двигал ноздрями, жадно принюхиваясь. Но ветер дул им в спину, и он мог различить только запахи своего обоза.
– А ты не спутал чего? – с унылой надеждой спросил у Ярца Туча. Он уже настроился мирно отдыхать в Хортине целую неделю, и перед самым городом нарваться на личивинов было особенно досадно! Да еще с полным обозом дани!
– Что я, слепой? – обиделся Ярец. – Или личивинских копыт не видал? Все русло истоптали, поганцы. Десятка три-четыре, не меньше.
– Тополю скажи.
Послав Ярца предупредить конец обоза, Огнеяр взял еще пятерых кметей и поскакал вперед. Обоз, приготовившись к защите, следовал за ним. В неприятной новости не было ничего удивительного. Личивины знали, что во время солнцеворота говорлинские князья собирают дань – напасть и отнять собранное считалось у охотничьих племен наиболее славным и прибыльным походом.
Широкая полоса следов на снегу выходила из замерзшего русла Стуженя и тянулась вниз по течению Белезени. "Вот здесь бы и поставить крепость! – думал Огнеяр, рассматривая полосу следов. У личивинских мохноногих лошадок копыта были поменьше говорлинских. – Закрыть бы им дорогу сюда, а то так и будут весь век ползать!"
Ночью был снегопад, то есть следы были совсем свежие. Личивины прошли здесь, должно быть, рано утром, и кое-где их следы уже были пересечены звериными. Но успокаиваться было нельзя: то ли они на Хортин пошли, то ли ждут обоз полюдья где-то за ближайшим изгибом берега. Огнеяр опередил обоз на пять перестрелов*, но врагов не было видно.
На прибрежном пригорке показался тын – здесь жил маленький род, промышлявший по большей части рыбной ловлей. Ворота были раскрыты, никто не показывался, над тыном не вилось дымков. Не торопясь приближаться, Огнеяр изучал следы. Судя по многочисленным отпечаткам на свежем снегу, жители займища вовремя заметили личивинов. Врагов было слишком много, чтобы обороняться – тыну не равняться с настоящими крепостными стенами, спасает он разве что от зверей, – и рыболовы ушли в лес, забрав с собой скотину. Преследовать их личивины не стали – значит торопились. Но на займище они побывали. Следы небольших копыт тянулись и туда, и обратно. Зайдя в ворота, Огнеяр увидел раскрытые двери избушек и хлевов, взломанные лари, раскиданные пожитки, перебитую посуду, поломанные лавки.
– Вот истинно дивии люди! – с удивлением воскликнул Утреч, оглядывая разгром. – Ну ладно бы добро пограбили – лавки-то зачем ломать!
Огнеяр злобно сплюнул на снег. Это разоренное займище казалось ему оскорблением. До каких пор чуроборские князья будут позволять диким лесным племенам издеваться над дебричами? И чем это Неизмир так гордится, в Чуроборе сидя?
– Собаки! – яростно бормотал Огнеяр, возвращаясь к реке. – Нагоню – со всех шкуру спущу! Всем морды сверну!
Сами личивины, жившие в своих лесах от самого сотворения мира, считали, что предками их были звери. Три больших личивинских племени носили имена Волков, Медведей и Рысей. Выходя на битвы, их воины надевали на головы сушеные морды своих прародителей, а плечи и спины покрывали их шкурами. "Они бы еще с умерших родителей шкуры спускали! – возмущались их дикостью говорлины. – И не совестно своих же предков бить!" За то, что лица воинов были прикрыты звериными личинами, лесные племена и прозвали личивинами. В первое время, только познакомившись с ними, говорлины считали их оборотнями с человеческими телами и звериными головами, и только славный князь Явиправ, княживший в Глиногоре триста лет назад, ходил на них победоносными походами и узнал правду. При нем личивины изрядно попритихли, а теперь жители порубежных земель молили Перуна послать им нового князя Явиправа.
Ближе к Белезени жило племя Волков, но Огнеяр глубоко презирал их, считая, что волки не могли породить такое отребье. Но, не желая испробовать на себе их стрелы с костяными наконечниками, озабоченный боярин Туча то и дело покрикивал на возчиков, торопил, и ему не терпелось увидеть впереди стены Хортина.
Но вскоре его тревога рассеялась: не доходя до Хортина, след личивинов свернул с Белезени на Истир и ушел на другой берег, к смолятичам. Боярин Туча вздохнул свободнее, но Огнеяр не повеселел. Ни один волк не потерпит, чтобы чужак промышлял в его владениях хотя бы мимоходом.
Версты через полторы показались стены Хортина. Детинец его стоял на береговом мысу, окруженный с двух сторон водой Белезени и Истира, а с третьей стороны его отрезал от берега глубокий ров с легким мостом. Посадником* здесь сидел один из старых воевод князя Гордеслава, Добрята. Женой его была смолятинка, и он хорошо ладил с соседями. Каждую осень в стенах Хортина собирался оживленный торг, посещаемый личивинами, поэтому посадник неплохо знал, что у них творится, и известие о следах его ничуть не удивило.
– Видели следы? – воскликнул он почти с радостью, словно подтвердилось его предсказание. – Зверье в лесах небогатое в этот год, после давешней засухи, – я так и знал, что шарить пойдут. И давно уже пошаривали по берегам…
– А ты смотришь? – гневно прервал его Огнеяр, и посадник Добрята замер с открытым ртом. – Куда смотришь? Ты зачем здесь посажен? Ты купец или воевода? Эти песьи головы наших людей грабят, а ты и рад?
– Да какое рад? – забормотал посадник. Только сейчас он сообразил, что вместо Светела к нему пришел с полюдьем княжич, которого он привык видеть только во время военных походов. – Да мы… Сторожим от них. Купцы через нас плыть боятся…
– Сам-то не боишься? – презрительно бросил Огнеяр. – За стенами-то оно завсегда спокойнее!
Махнув на него рукой, Огнеяр ушел смотреть, как хортинский тиун устраивает Стаю на отдых. На широком дворе детинца суетилась челядь, распрягали коней, собранную дань переносили в амбары. В дружинных избах топили печи, во дворе пахло жареным мясом. Огнеяру предложили княжеские горницы, в которых раньше останавливался Светел, но он предпочел устроиться со Стаей. Среди своих он спал спокойно.
За ужином в гриднице Огнеяр объявил, что завтра пойдет по следам личивинов.
– С ума сошел! – от неожиданности не удержался боярин Туча. – Да на кой леший они тебе, княжич? Ушли, нас не тронули, так и не лезь…
Боярин хотел сказать: "Не лезь на рожон", но поперхнулся, закашлялся, сделал вид, что подавился жареным мясом. Лицо его покраснело то ли от натужного кашля, то ли с досады. А Огнеяр, прекрасно понявший недоговоренное слово, с презрительной насмешкой смотрел на него через стол. В замешательстве Светелова кормильца он видел подтверждение своим невеселым догадкам.
– Да и правда, княжич, не ходить бы тебе! – поддержал кашляющего боярина посадник Добрята. – У тебя рать не та, что в прошлую зиму была. Нас ведь не тронули…