- Вы бы хотели простой портрет на белом фоне? - спросила Шаллан. - Или предпочитаете более широкий вид, включая окрестности?
- Возможно, - многозначительно сказала Джаснах, - ты подождешь, пока Его Величество не закончит есть?
Шаллан покраснела, выругав себя за чрезмерный энтузиазм.
- Конечно.
- Нет-нет, - сказал король. - Я уже поел. И я бы хотел более широкий портрет, дитя. Как ты хочешь, чтобы я сел? - Он откинулся на спинку стула и стал позировать, улыбаясь, как добрый дедушка.
Шаллан прищурилась, фиксируя образ в памяти.
- Великолепно, Ваше Величество. Вы можете вернуться к еде.
- И тебе не нужно, чтобы я неподвижно сидел? Я уже позировал несколько раз.
- Нет, не нужно, - уверила его Шаллан, садясь.
- Очень хорошо, - сказал он, поворачиваясь к столу. - Я извиняюсь, что заставил тебя выбрать меня предметом своего искусства. Мое лицо не самое впечатляющее из всех тех, кого ты рисовала.
- Глупости, - сказала Шаллан. - У вас именно такое лицо, которое надо художнику.
- Неужели?
- Да, у вас … - Она оборвала себя. Она едва не отпустила очередную остроту.
Да, у вас настолько пергаментная кожа, что получится идеальное полотно.
- …такой выразительный нос и мудрый морщинистый лоб. Черный уголь подчеркнет их еще больше.
- О, хорошо. Действуй. Хотя я все равно не понимаю, как можно рисовать, если я не позирую.
- Ее Светлость Шаллан обладает уникальными талантами, - сказала Джаснах.
Шаллан начала рисовать.
- Еще бы! - сказал король. - Я видел рисунок, который она сделала для Вараса.
- Вараса? - спросила Джаснах.
- Помощник главы коллекций Паланиума, - сказал король. - Мой дальний родственник. Он говорит, что рисунок сделала ваша юная ученица. Как вы нашли ее?
- Неожиданно, - сказала Джаснах, - и нуждающейся в образовании.
Король вздернул голову.
- Я не могу похвастаться художественным талантом, - сказала Джаснах. - Это врожденное.
- А, благословение Всемогущего.
- Ну, вы можете сказать и так.
- А вы нет, я полагаю? - Таравангиан неловко хихикнул.
Шаллан быстро очертила форму головы. Король задвигался на стуле.
- Вам трудно, Джаснах? Болезненно, я хотел сказать?
- Атеизм не болезнь, Ваше Величество, - сухо сказала Джаснах. - Это не сыпь на ногах.
- Конечно, конечно. Но… разве не трудно жить, когда не во что верить?
Шаллан наклонилась вперед, продолжая рисовать, но слушая и разговор.
Ей казалось, что обучение у еретички будет более волнительным. Она и Кабзал - тот самый остроумный ардент, которого она встретила в первый же день в Харбранте, - несколько раз говорили о вере Джаснах. Однако в присутствии самой Джаснах вопрос не поднимался почти никогда. А если такое происходило, Джаснах немедленно меняла тему разговора.
Сегодня, однако, она этого не сделала. Возможно, почувствовала искренность в вопросе короля.
- Я бы не сказала, что ни во что не верю, Ваше Величество. На самом деле я верю очень многим и очень во многое. Моему брату и дяде, моим собственным способностям. Верю в то, чему научили меня родители.
- Но понятие о том, что правда, что ложь… Вы выбросили его.
- Я не принимаю учения девотариев, но это вовсе не означает, что я выкинула веру в правду и ложь.
- Только Всемогущий определяет, что правда, а что нет!
- Какое право имеет кто-то, невидимый, объявлять что-то правдой? Я верю, что моя собственная мораль - отвечающая только перед моим сердцем, - надежнее и правильнее, чем мораль тех, кто поступает правильно исключительно из-за страха возмездия.
- Но это же сущность закона, - смущенно заметил король. - Если нет наказания, наступит хаос.
- Да, если не будет закона, некоторые люди станут делать то, что хотят, - согласилась Джаснах. - Но разве не замечательно, что, имея возможность обогатиться за счет других, многие люди не делают этого и выбирают правильный путь?
- Потому что они боятся Всемогущего.
- Нет, - возразила Джаснах. - По-моему, мы обладаем врожденным пониманием того, что, принося пользу обществу, обычно приносим пользу и себе. Человечество благородно, если мы дадим ему возможность быть таким. А благородство существует независимо от любой божественной воли.
- Я не вижу ничего, что совершается вне божественной воли. - Изумленный король тряхнул головой. - Ваша Светлость Джаснах, я не собираюсь спорить, но разве из самого определения Всемогущего не ясно, что все на свете существует только благодаря ему?
- Если вы сложите один и один, то получите два, верно?
- Конечно.
- Никакой бог не нужен, чтобы объявить, что это правда, - сказала Джаснах. - Не можем ли мы сказать, что математика существует вне Всемогущего, независимо от него?
- Возможно.
- Тогда, - сказала Джаснах, - я просто заявляю, что человек и мораль тоже независимы от него.
- Но если вы скажете это, - сказал король с нервным смешком, - исчезнет цель существования Всемогущего!
- Действительно.
Балкон погрузился в молчание. Лампа Джаснах отбрасывала на них холодный белый свет. Неудобный момент, и только угольный карандаш Шаллан царапал бумагу. Она работала быстрыми уверенными движениями, взволнованная словами Джаснах. Они заставили ее почувствовать пустоту внутри. Частично из-за короля, который, несмотря на всю свою любезность, не очень хорошо умел дискутировать. Очень милый человек, но не чета Джаснах в ученом споре.
- Да, - сказал Таравангиан, - должен сказать, что с вами тяжело спорить. Но я, конечно, не принимаю ваши рассуждения.
- Я не собираюсь обращать вас, Ваше Величество, - сказала Джаснах. - Мне вполне достаточно сохранять свое собственное неверие, хотя моим коллегам в девотариях трудно с этим примириться. Шаллан, ты уже закончила?
- Почти, Ваша Светлость.
- Но прошло всего несколько минут! - сказал король.
- У нее замечательный талант, Ваше Величество, - сказала Джаснах. - Как я и говорила.
Шаллан уселась прямо, проверяя рисунок. Она настолько сосредоточилась на разговоре, что разрешила рукам работать самим, доверяя своим инстинктам. На рисунке король, с мудрым выражением, сидел на стуле, на фоне башнеподобных перил балкона. Дверь балкона находилась справа от него. Да, хорошее сходство. Не самая лучшая ее работа, но…
Шаллан застыла, затаив дыхание, сердце в груди замерло, потом отчаянно заколотилось. Она нарисовала что-то, стоящее в дверях за королем. Два высоких тонких создания в плащах, распахнутых на груди и свисавших по сторонам так, как будто были сделаны из стекла. Над жесткими высокими воротниками, там, где должны были находиться головы созданий, она нарисовала большие плавающие символы, наполненные невообразимыми углами и геометрическими фигурами.
Шаллан села, пораженная. Почему она нарисовала их? Что заставило ее…
Она вздернула голову. Коридор был пуст. Твари не были частью Воспоминания. Руки нарисовали их сами по себе.
- Шаллан? - спросила Джаснах.
Шаллан рефлекторно выпустила карандаш и схватила рисунок, смяв его.
- Прошу прощения, Ваша Светлость. Я слишком увлеклась разговором. И допустила небрежность.
- Ну, по меньшей мере мы можем посмотреть на него, дитя, - сказал король, вставая.
Шаллан сжала пальцы покрепче.
- Пожалуйста, нет!
- Иногда в ней прорезается темперамент настоящего художника, - вздохнула Джаснах. - Лучше не просить.
- Я сделаю вам другой, Ваше Величество, - сказала Шаллан. - Мне так жаль.
Король потер жидкую бороду.
- Я собирался подарить его внучке…
- К концу дня, - пообещала Шаллан.
- Было бы великолепно. Ты уверена, что я не должен позировать?
- Конечно, Ваше Величество. - Пульс частил по-прежнему, и она никак не могла выкинуть из головы образы двух перекошенных фигур. Поэтому она сделала еще одно Воспоминание короля. Она использует его и сделает более подходящий рисунок.
- Хорошо, - сказал король. - Теперь я могу идти. Я хочу навестить больных одной из больниц. Ты можешь послать рисунок в мои комнаты, в удобное для тебя время. На самом деле ничего страшного не произошло.
Шаллан низко присела, держа смятый рисунок у груди. Король вышел, вместе со свитой, появилось несколько паршменов и стали убирать стол.
- Я даже не знала, что ты можешь ошибиться в рисунке, - сказала Джаснах, садясь за стол. - И, к тому же, настолько ужасно, что решила уничтожить лист бумаги.
Шаллан покраснела.
- Ну, я полагаю, даже мастер может ошибаться. Займись портретом Его Величества. Надеюсь, за час управишься.
Шаллан еще раз взглянула на испорченный рисунок. Эти твари - ее фантазия, ее сознание бродило неизвестно где. Вот и все. Просто воображение. Возможно даже, ее подсознание таким образом выплеснуло наверх то, что необходимо нарисовать. Но тогда что означают эти фигуры?
- Я заметила, что, говоря с королем, ты на мгновение заколебалась, - сказала Джаснах. - Что ты хотела сказать?
- Кое-что неподходящее.
- Но умное?
- Сама умная мысль никогда не покажется выразительной, если высказана в неподходящий момент, Ваша Светлость. Это была глупость.
- И ты заменила ее пустым комплиментом. Мне кажется, что ты неправильно поняла то, чему я пытаюсь научить тебя, дитя. Я не хочу, чтобы ты молчала. Быть умной - хорошо.
- Но если бы я ее произнесла, - сказала Шаллан, - я бы оскорбила короля и, возможно, смутила и запутала. Он и так знает, что люди говорят об его неспособности быстро думать.
Джаснах фыркнула.
- Пустые слова. От глупых людей. Но, возможно, ты поступила мудро, хотя имей в виду, нужно не удушать свои способности, а направлять их в правильное русло. Я бы предпочла, чтобы ты думала о чем-то умном и одновременно подходящем.
- Да, Ваша Светлость.
- Кроме того, - добавила Джаснах, - скорее всего, Таравангиан бы просто рассмеялся. В последнее время он, кажется, чем-то озабочен.
- Значит, вы не находите его неотесанным? - с любопытством спросила Шаллан. Сама она не считала короля неотесанным или глупым, но у такой умной и образованной женщины как Джаснах могло не хватить терпения на подобных людей.
- Таравангиан - замечательный человек, - сказала Джаснах, - и стоит сотни самопровозглашенных знатоков светских манер. Он напоминает мне моего дядю Далинара. Серьезный, искренний, интересующийся.
- Светлоглазые обвиняют его в слабости, - сказала Шаллан, - и только потому, что он поддерживает хорошие отношения со всеми остальными монархами, боится войны и не имеет Клинка Осколков.
Джаснах не ответила и выглядела озабоченной.
- Ваша Светлость? - подтолкнула ее Шаллан, идя к своему столу и наводя на нем порядок.
- В древности, - наконец ответила Джаснах, - человека, принесшего мир в свое королевство, считали бы великим героем. А сейчас над ним насмехаются, как над трусом. - Она покачала головой. - Все так изменилось, и это должно устрашить нас. Мы могли бы сделать намного больше с людьми вроде Таравангиана, и я требую, чтобы ты никогда, даже мимоходом, не называла его неотесанным.
- Да, Ваша Светлость, - сказала Шаллан, наклонив голову. - А вы действительно верите во все то, что сказали? О Всемогущем?
Джаснах какое-то время молчала.
- Да. Хотя, возможно, я переоцениваю свою убежденность.
- Движение Самонадеянных риторической теории?
- Да, - сказала Джаснах. - Оно и есть. Теперь мне надо быть поосторожнее и не поворачиваться к тебе спиной.
Шаллан улыбнулась.
- Для настоящего ученого нет запретных тем, - сказала Джаснах, - и не имеет значения, насколько уверенно он себя чувствует. Я еще не нашла убедительной причины для того, чтобы присоединиться к одному из девотариев; но это вовсе не означает, что так будет всегда. Хотя каждый раз после спора, вроде сегодняшнего, моя убежденность становится крепче.
Шаллан закусила губу.
Джаснах заметила.
- Ты должна научиться управлять собой, Шаллан. У тебя на лице написаны все твои чувства.
- Да, Ваша Светлость.
- Ну, выкладывай.
- Ваш разговор с королем был не совсем честным.
- Почему?
- Из-за его, ну, вы сами знаете. Ограниченных способностей. Он все замечательно чувствует, но не может привести такие доводы, которые привел бы человек, хорошо знающий теологию Ворин.
- И что же это за доводы?
- Я сама не слишком хорошо знаю эту область, но, как мне кажется, вы обошли стороной самую жизненно важную часть спора.
- И какую?
Шаллан приложила руку к груди.
- Наше сердце, Ваша Светлость. Лично я верю, потому что чувствую что-то, быть может, близость к Всемогущему, мир, который приходит, когда я живу согласно вере.
- Сознание само способно на ожидаемые эмоциональные ответы.
- Но вы же не будете спорить, что наши дела - и то, как мы чувствуем разницу между правильным и неправильным, - определяющий атрибут нашей человечности? Вы использовали нашу врожденную моральность, чтобы доказать свою точку зрения. Но как вы можете пренебрегать моими чувствами?
- Пренебрегать ими? Нет. Смотреть на них со здоровой долей скептицизма? Возможно. Твои чувства, Шаллан, - даже самые сильные - твои собственные. Не мои. А я чувствую, что потратить жизнь, пытаясь заслужить благосклонность невидимого и непостижимого существа, наблюдающего за мной с небес, в высшей степени бесполезное занятие. - Она указала на Шаллан своим пером. - Но твое искусство в риторике возросло. Мы сделаем из тебя ученого.
Шаллан даже улыбнулась от удовольствия. Похвала Джаснах стоила дороже изумрудного брума.
Но… но я не собираюсь становиться ученым. Я собираюсь украсть Преобразователь и сбежать.
Ей противно было даже думать об этом. Придется преодолеть себя, и она вообще старалась не думать о том, что заставляло ее чувствовать себя неуютно.
- А теперь поторопись с портретом короля, - сказала Джаснах, поднимая книгу. - У тебя слишком много другой, настоящей работы.
- Да, Ваша Светлость.
На этот раз, однако, рисовать было трудно; голова гудела от тревожных мыслей.
Глава тридцатая
Невидимая темнота
Внезапно они стали опасными. Как спокойный день, превратившийся в бурю.
Этот фрагмент - источник тайленской поговорки, которая со временем стала расхожим мнением. Мне кажется, он может относиться к Несущим Пустоту. Смотри "Император Иксис", четвертая глава.
Каладин вышел из похожего на пещеру барака в чистый свет раннего утра. У его ног искрились кусочки кварца, как если бы сама земля сверкала и горела, готовая взорваться.
За ним следовала группа из двадцати девяти человек. Рабы. Воры. Дезертиры. Иностранцы. И даже несколько человек, виновных только в нищете. Те, кто пошел в мостовики от отчаяния. Любая плата лучше, чем ничего, и им пообещали, что, если они останутся в живых после ста забегов с мостом, их повысят, назначат наблюдателями. Тогда, с точки зрения бедняка, они будут купаться в роскоши. Тебе будут платить за то, что ты стоишь и куда-то там глядишь. Что за безумие? Как будто стать богатым, почти.
Они не понимали. Никто не переживал ста забегов с мостов. Каладин выжил после двух дюжин и уже стал чуть ли не самым опытным из живых мостовиков.
Четвертый Мост следовал за ним. Последний из сопротивлявшихся - худой человек по имени Бизиг - сдался вчера. Каладин предпочитал считать, что его убедили смех, еда и человеческое отношение. Но он не исключал нескольких взглядов или даже тихих угроз от Камня и Тефта.
Каладин закрыл на это глаза. Он нуждался в доверии людей, но сейчас важнее было подчинение.
Он руководил ими во время утренних упражнений, которым научился в первый же день армейской службы. Растягивания, а затем прыжки. Плотники в коричневых комбинезонах и желтых - или зеленых - шапках деловито сновали по складу леса, потряхивая головой от изумления. Солдаты на невысоком кряже, ограждавшем лагерь, глядели вниз и смеялись. Газ стоял у ближайшего барака, скрестив руки на груди, и с неудовольствием смотрел на них единственным глазом.
Каладин вытер лоб, в упор поглядел на Газа, потом вернулся к своим людям. Еще было время позаниматься, пока горн не позовет бригаду на завтрак.
* * *
Газ так и не смог привыкнуть к тому, что имеет только один глаз. Да и может ли человек к этому привыкнуть? Он бы скорее потерял руку или ногу, чем глаз. Он никак не мог перестать чувствовать, что в темноте что-то скрывается и другие - но не он - его видят. Что там таится? Спрен, который выпьет его душу из тела? Как крыса, которая опустошает мех с вином, отгрызая уголок?
Товарищи называли его счастливчиком. "Удар мог убить тебя на месте". Да, но тогда ему по меньшей мере не пришлось бы жить в этой темноте. Один его глаз закрылся навсегда. Закройте второй, и его проглотит тьма.
Газ посмотрел налево, и темнота позорно сбежала в сторону. Ламарил, высокий и стройный, стоял, прислонившись к столбу. Он был далеко не плотным человеком, но и не слабаком. Весь в линиях. Прямоугольная борода. Прямоугольное тело. Острое. Как нож.
Ламарил махнул Газу рукой, и тот неохотно подошел. Потом вынул сферу из кармана и протянул ему. Топазовая марка. Он ненавидел Ламарила, взявшего марку. Он всегда ненавидел тех, кто брал у него деньги.
- Ты должен мне в два раза больше, - заметил Ламарил, поднимая сферу и глядя, как она искрится в свете солнца.
- Это все, что вы получите сейчас. Будьте довольны и этим.
- Будь доволен, что я держу рот на замке, - лениво сказал Ламарил, опять облокачиваясь на столб, отмечавший край склада леса.
Газ заскрипел зубами. Он ненавидел платить, но что он мог сделать?
Шторм, забери его! Бушующий шторм, забери его!
- Похоже, у тебя неприятности, - сказал Ламарил.
Сначала Газ решил, что он говорит о половинном платеже. Однако светлоглазый кивнул в сторону барака Четвертого Моста.
Газ, расстроенный, посмотрел на бригадира. Молодой бригадир пролаял приказ, и бригада побежала трусцой по складу. Он добился того, что они бегут в одном темпе, один за другим. А это многое значит. Такой бег сплачивает их, заставляет считать себя одной командой.
Неужели у парня действительно есть военная подготовка, как он всегда утверждал? Тогда почему его сунули в мостовики? Конечно, еще есть шаш на его лбу…
- Не вижу никаких неприятностей, - проворчал Газ. - Они быстры. Все делают хорошо.
- Они недисциплинированны.
- Они выполняют приказы.
- Его приказы. - Ламарил покачал головой. - Мостовики существуют только для одной цели, Газ. Защищать жизнь более ценных людей.
- Неужели? А я всегда думал, что их цель - носить мосты.
Ламарил угрожающе посмотрел на него. Он наклонился вперед.
- Не испытывай моего терпения, Газ. И не забывай свое место. Хочешь присоединиться к ним?
Газ почувствовал укол страха. Ламарил был очень низкопоставленным светлоглазым, один из безземельных. Но он был непосредственным начальником Газа, линией связи между бригадами мостовиков и высокопоставленными светлоглазыми, надзиравшими над складом.
Газ опустил взгляд.