Быстренько накинув рубашку, я сунул ноги в тапки и подскочил к окну. Дежурные стрельцы как раз распахивали ворота – Лидия Адольфина прибыла во всей красе, при полном параде, с помпой и половиной боярской думы в придачу. Как же, у них царь пропал! В отделение ушёл и не вернулся, собирай слуг верных, матушка царица, едем на милицию бочку катить! Нет, доведут они меня до инфаркта…
Вниз слетел уже через полторы минуты, при полной форме (домовой в плане глажки и чистки не подводил ещё ни разу!), бодрый, спокойный, разве что неумывшийся и с нечищеными зубами. Горох спал в горнице, на лавке у печи, и, судя по умиротворённому храпу, подниматься ни в какую не собирался. Яга выбежала ко мне из своей комнатки, поправляя праздничный платочек на голове, и торжественно подняла со стола каравай хлеба с солонкой.
– Идут.
– Хорошо. А это… Митька где?
– На базар я его отправила, яиц к обеду прикупить. С его-то побитостями на фасаде кажный продавец скидку сделает, из сострадания…
На мгновение в голову стукнулась трезвая мысль провести логические параллели и самому посмотреться в зеркало – в каком хоть я виде? Скосив взгляд на бабкин самовар, я внутренне содрогнулся и понял, что пропал… Весь, целиком, со всеми потрохами: отделение закроют в связи с недопустимым моральным обликом участкового и его лицом, несовместимым с занимаемой должностью. Под правым глазом у меня горел такой фонарь! А цвет, а полутона, а переливы…
– Матушка светлая царица! – грозно проорали на крыльце. Воспитанные стрельцы распахнули двери, и величественная, как немецкая архитектура, государыня осчастливила нас своим визитом. Двое сопровождающих бояр мрачно сунулись следом…
* * *
– Гутен абенд! Добрий утро, хороший погодка, ништо, что я есть без приглашений напить чаю? – милостиво улыбнулась Лидия, старательно обнажая все зубы сразу и приподняв на уровень груди перевязанную шпагатом коробочку. – Здесь тут настоящий австрийский яблочний штрудель. Как это… прошу в вашу шалашу!
– Милости просим, – гостеприимно поклонилась Яга и, видимо, переборщила. В бабкиной пояснице что-то предательски хрупнуло…
Государыня ещё раз улыбнулась и обернулась ко мне, старательно стоявшему боком.
– Герр полицайн, я немного поутомить фас на тему, где есть мой венценосний сюпруг?
– Э-э… присаживайтесь, – широко предложил я, ответно улыбаясь одной половиной лица. – Ваш муж здесь, вон на лавочке отсыпается.
– Оу! Тогда ми зря так шалим? мушлим?! шумим! Я буду шепотать… – Она села на край скамьи, поставив штрудель в центр стола, и несколько недоумённо покосилась на всё ещё стоящую в поклоне бабку.
– Никитушка… – осипло выдавила Яга, – не позорь перед людями – упрись-ка мне коленом в спину, да и выпрями!..
– А… если она сломается?
– Да шиш бы с ней! Тогда хоть в угол какой меня переставь…
Лидия Адольфина с чисто нордическим спокойствием восприняла тот факт, что я, не извинившись, приподнял стоящую буквой "зю" домохозяйку и аккуратно перенёс её в дальний угол комнаты, прижав узким тылом к тёплой печке. Хорошо ещё большинство бояр, дружно выражая мне своё неуважение, предпочли остаться во дворе, а так хоть сквозь землю провались!
– Как прошёл вшерашний обхват?
– Э-э… захват?! Как по маслу, – беззастенчиво соврал я, потому что отступать всё равно было уже некуда.
– Ах, ви не есть слюшайно упасть?
– Нет! – во всей красе развернулся я. – Мои раны отнюдь не случайны! Мы с государем попали в бандитскую засаду и героически пострадали оба. Ваш муж дрался, как геральдический лев! Он колошматил их сотнями, валял кувырком по улице, разбойники летали от его кулаков, словно бумажные журавлики оригами! Если бы на нас не навалилась ещё одна тысяча (по-подлому, сзади, скопом!), мы бы в одну ночь очистили мир от преступности…
Двое бояр с вытянутыми лицами, слышавшие весь этот бред, молча рухнули навзничь. Лидия Адольфина приподнялась и, вперяя в меня взгляд валькирии, страстно попросила:
– Есщё! Я облайт… нет, обожайт рассказы о войнах!
Меня понесло… Прыгая по горнице, расколотив две чашки на столе и вооружась ухватом, я в лицах показывал ярчайшее батальное полотно, попирая славу Невского и Жукова, красочно расписывая наше сражение с превосходящими силами теневого шоу-бизнеса. В смысле с тонким намёком на цирк, пусть знает…
– Акробаты нам ка-а-ак дадут, а мы их как… Царь одного – через бедро, другого – в глаз, третьему – под коленную чашечку, пятому – бросок с захватом ноги зубами и болевым на копчик! А они сзади, и у каждого нож! А тут я с планшеткой в стиле Джеки Чана – у-у-уа-ую-уйя!!!
Государыня слушала, широко раскрыв глаза и распахнув ротик. Бояре в сенях толкались за первые места, шикая друг на друга в боязни пропустить хоть слово. Яга заткнула пальчиками уши и зажмурилась с такой гримасой, словно у неё заболели сразу все давным-давно выпавшие зубы. В конце рассказа, когда враг позорно бежал, захватив с собой сотни убитых и покалеченных, а мы с царём рухнули, изнемогая от усталости, на руки подоспевших стрельцов, – мне аплодировал весь терем!
Бояре кричали "ура!" и обнимались, поздравляя всех с победой. Еремеевцы, слушавшие у открытого окна, воодушевлённо хлопали друг дружку по плечам и кидали вверх шапки. Матушка царица при всех, не стесняясь, бросилась мне на шею, одарив скупым австрийским поцелуем. Ничего не оставалось, как раскланяться и деликатно отказаться выходить на "бис"…
От шума и криков наконец-то пробудился помятый государь. Глянув на его разукрашенную причудливой гаммой синего, фиолетового, багрового и даже зелёного физиономию, царица Лидия побледнела и, всплеснув руками, взревела во всю мощь динамиков:
– Кто есть посметь так бить мой венценосний сюпруг?! Я сей же един секунд сама поотбиваю? понабиваю?! я поубиваю всех к… к… ет-ре-не-фене!
– Ути-пуси, моя ненаглядная, – растроганно промычал Горох, распахивая объятия.
– Тогда подпишите ордер на обыск балагана, – вовремя встрял я.
Государь, не глядя, чиркнул автограф гусиным пером на чистом листе бумаги. Всё нормально, прочее я аккуратненько допишу сам. И чем быстрее вы осчастливите меня своим уходом, тем меньше времени у циркачей останется на сокрытие улик. А улики есть! Ведь не только они нас били, мы тоже… одного… Митька по лбу ранил. В общем, один калека у них точно есть!
Из терема царственная чета выходила в обнимку, под приветственные здравицы и слёзы умиления. Хорошо всё то, что хорошо кончается…
– Никитушка-а…
– Иду, иду!
Я вспомнил о страдающей Яге и неуклюже бросился ей на помощь. То есть бросился-то я, наверное, очень даже ловко, а вот что делать и как помочь, увы, и близко не представлял. Попробовал деликатный массаж, бабка расхихикалась, покраснев до ушей:
– Охти ж мне, щекотно-то как… ох… ох…хи!.. Не могу, пощади старую, отпусти душеньку на покаяние, а тока… ох…хи! по рёбрам инше не елозь, ох-хи-хонюшки!
– Я стараюсь.
– Ох и старанья у тебя… ох и… Э? Эй, Никитка, да ты что ж творишь, дитё неразумное?!
– Бабушка, я массажирую, не сбивайте меня.
– Ага, массажирует он… Жениться тебе надо, вот что!
Я плюнул и отошёл в сторону, демонстративно скрестив руки на груди. Яга отдышалась, подумала и, подмигнув, указала пальцем на полку:
– Во-о-н ту баночку возьми, две ложки отсыпь, с маслом льняным перетри, в трёх водах отпарь, с можжевеловой водкой вскипяти, щепоть перцу брось, соли каменной на глазок и…
– …стрихнина на вкус! – возмущённо продолжил я. – Нет, ну кто над кем издевается?! В прошлый раз по вашим рецептам мы едва весь терем к чертям не похоронили!
– Но ить ты ж рецептуру не дослушал… – тоже ударилась было в обиды моя домохозяйка, как в двери без стука вломился раскрасневшийся Митяй.
– Батюшка Никита Иванович! Да что ж это такое творится-деется?! Не успел я, добрый молодец, одёжу синюю да красную с себя стянуть, а ворьё недобитое уже по всему базару с ухмылочками наглющими разгуливает! Какой свин судейский энтих двоих на волю выпустил, чтоб они мне пред очи честные, оперативные документами об освобождении мельтешили? Покажите мне сего адвоката, я ж его своими руками в наковальне закопаю!
– Митя, сядь.
– А вот не сяду, ибо нет мне покою! – в отчаянье взвыл он, хлопая шапкой об пол. – Почему милиция воров ловит, а крысы судейские отпускают?! Почему вы как сыскной воевода тока руками разводите? Почему бабуленька, спец экспертизный, у печки ра… в непривычной позе стоит?
– Радикулитом скрючило, Митенька, – жалобно пискнула бабка.
– Дык поможем разом!
И, прежде чем я успел раскрыть рот, этот бугай – рекордсмен в тяжёлом весе – мигом подхватил Ягу, упёрся ей коленом в спину, одним рывком с хрустом выпрямляя окаменевшую от ужаса старушку. После чего вновь развернулся ко мне, бухнулся на скамью и, повесив буйну голову ниже полутораметровых плеч, тихо заплакал…
– Ну… ты это… зря, не надо… – Я, смущённо откашлявшись, потрепал его по плечу.
Наша домохозяйка стояла ни жива ни мертва, прямая, как берёзка на выданье.
– Всё утрясётся, главное, чтобы мы продолжали заниматься своим делом и не сдавались. Любые указания сверху – они не навсегда. Царица не дура, должна же она понять рано или поздно…
– Всё одно, – мрачно буркнул он, не поднимая глаз. – Не будут боле злодеи, что лошадушку нашу воровали, пречистую землю лукошкинскую лаптями грязными марать.
– Митя… ты с ума сошёл?! – ахнул я.
Он гордо вскинул зарёванное лицо и срывающимся голосом доложил:
– Можете уволить меня грешного, а не стерпел я! Как их на базаре увидел, так и вскипело ретивое… Схватил жульё за химок, бочонок ближайший капустный опростал да в ёмкость евонную опять-таки обоих и упёк! До ворот отделения пинками катил, сердце радовал! Теперича хоть казните, хоть расстреливайте, а отвёл душу…
Я честно досчитал до десяти, медленно сделал два дыхательных упражнения китайской гимнастики и только после этого позволил себе пулей кинуться во двор. Заботливый Еремеев поймал меня на ходу, успокоил и оттащил в сторону:
– Не смотри, Никита Иванович, он ить не со зла, а от обиды милицейской. Щас ребята топор да зубило приволокут, и освободим задержанных.
– ???
– А иначе никак… Парень твой их не иначе как ногами утрамбовывал, ни в какую не выковыриваются!
Я застонал и отвернулся в сторону. Минут через десять – пятнадцать всё было кончено… Расклёпанный на досточки бочонок валялся посреди двора, а двум конокрадам стрельцы терпеливо пытались вернуть человекообразную форму. Дразнящий запах кислой капусты разливался в воздухе. Лихорадочно подбирая слова извинений за противоправные действия своего же сотрудника, я не сразу обратил внимание на то, что меня тянут за рукав…
– Батюшка сыскной воевода, а вот не изволите ли глянуть?
Молоденький стрелец протянул мне объёмный свёрток, упакованный в мягкую кожу и перетянутый верёвочкой.
– Мы с Петровым тока что обнаружили, ко днищу прилип. Может, и не важное что…
– Важное, – автоматически отметил я, снимая со свертка прилипшую ягодку мороженой клюквы…
* * *
– Митя, перед суровым лицом своих товарищей – говори правду и только правду, без всяких лирических отступлений, начиная с того момента, как тебя отправили в отпуск! Кстати, тобой же с пеной у рта вытребованный…
– Никитушка!
– Молчу, молчу, увлёкся. Итак?
– А и пошёл же я, сиротинушка, ой да крестьянский сын! Вдоль да улицы широкия, вдоль заборов высокия, под прицелами стрелецкими грозными! А не по волюшке своей, по желанию начальственному, приказу служебному, во краткосрочный отпуск, на деревню к маменьке! Ай и вот она судьба-кручина злодейская довела парнишечку-у…
– Бабушка?!
– Да вижу, вижу, сокол, у самой от пения его жалостливого аж волосья под платочком на дыбки встают. Митенька, дитятко, уж ты давай по существу, по делу, а не то ить и я залютую-зазверствую! Не вводи старуху во искушение…
– Нет в вас горенья творческого, – разочарованно вздохнул наш артист и, отложив распевно-сказительный стиль, заговорил языком нормальным: – Ребята наши меня до ворот городских сопроводили, на дорогу столбовую вывели, всякого хорошего пожелали, а охрану предупредили – обратно не пущать! Я и побрёл с горя, ибо хоть отпуску и хотелось очень, да рази ж можно отделение родное в сей трудный час без усердия моего оставлять?! Иду себе, глядь-поглядь, а навстречу карета золочёная катит, из окошечка Кнут Гамсунович (святой человек, хоть и немец!) улыбается. Дык я-то и не будь дурак…
Короче, он тормознул попутку, наплёл послу с три короба, под прикрытием дипломатической неприкосновенности пробрался обратно в город и до вечера обретался в той же слободе. Вёл умные беседы с господином Шпицрутенбергом, распевал деревенские частушки юным краснеющим фройляйн, а к вечеру созрел для дела.
В его понимании оставить Лукошкино на меня и Ягу – значит бросить беззащитное общество на растерзание неумолимой преступности. А так как официальные службы правопорядка сосредоточены в отделении, то он, добрый молодец, организует в своём лице – неофициальные… Из моих рассказов о Голливуде ему особенно запомнилась череда популярных супергероев, спасителей человечества. Для черепашек-ниндзя не было соратников, на Бэтмена не нашлось подходящей маски, а Пауков он и сам до смерти боялся. Получалось, что костюмчик Супермена – самое компромиссное и всех удовлетворяющее решение! Кстати, синее трико, красные сапоги, плащ и короткие атласные панталончики раздобыл всё тот же посол, о чём с ним непременно следует побеседовать…
– Вот целая пачка заявлений на твоё самоуправство. Если этому дать ход, ты загремишь у нас лет на десять!
– Да за что же?! Я ж как лучше хотел… они сами… Ох и нет в жизни места подвигу!
– Ладно, о подвигах потом и отдельно. Как я понимаю, ты был с утра откомандирован на базар за покупками. Там чисто случайно встретил двоих подследственных, отпущенных до суда, и учинил над ними…
– А как же не учинить-то было? – едва не заплакал он, сражённый в самое сердце. – Идут, все из себя такие павы… На меня покосоглазились и шу-шу-шу меж собой! Да с хихиканьецем, слуху оскорбительным… Я думаю, ах вы су…
– Стоп! Свои мысли держи при себе, я уже не один раз строжайше предупреждал – на службе матом не лаяться! Значит, ты взял ближайший бочонок капусты, вытряхнул её, а в освободившуюся ёмкость засунул безобразно верещавших конокрадов.
– Ага… тока они сразу не влезли, пришлось сверху сесть да поподпрыгивать.
– А где это было? Чей бочонок? Кто продавец? – дожал я.
Митяй нахмурил лоб, припоминая, но, видимо, этот факт занимал его в то время по самому минимуму. Конечно, если ловишь преступника, разве в пылу борьбы за справедливость смотришь, у кого отобрал столь необходимую тару…
– Девка какая-то стояла… или тётка? Точно, тётка!
– Митя, не надо…
– Да вот как бог свят – тётка! – воодушевлённо подпрыгнул он, злостно клевеща на ни в чём не повинного человека. – Я ж её сразу-то не признал, а вот тут-то, после вопроса вашего, как наяву вижу. Тётка Матрёна энто была! Тока замаскированная… Присела, чтоб росту убавить, пузо втянула для стройности, волосы в чернявые перекрасила и личину свою преступную сменила до неузнаваемости – а во всём прочем точно она!
Мы с Ягой обменялись понимающими взглядами. Тётка Матрёна, здоровущая шестидесятилетняя торговка соленьями, была для нашего молодца больше чем просто классовый враг. Скорее, наверное, некое олицетворение Вселенского Зла в общелукошкинском масштабе…
– Ну почему же мне опять никто не верит?! Ить вы, Никита Иванович, своими глазами там клюкву видели… А кто ж ещё капусту квашеную клюквой кислой портить станет?! Ну как не поймёт, несчастная, что не видать ей теперича царствия небесного! Не попустит святой Пётр-ключник над капусткою такового измывательства…
– Бабушка, – тихо обратился я. – А если клюква была положена именно как опознавательный знак?
– Чую, опять ты белке в глаз бьёшь, участковый… – похвалила наша эксперт-криминалистка, а мне почему-то сразу представилась мрачная мультяшная белочка с подбитым глазом. – Мало ли бочонков на "кислом" ряду стоит, а тут купил себе, да и унёс целиком. Ежели милиция и задержит, так ни на ком вины нет, ить просто закусь домой нёс, новинку клюквенную, а что у того бочонка на дне обретается, ведать не ведал…
– Вот именно! Мы товар на базаре не проверяем, кто с чем стоит – без разницы, поэтому… – Тут я поймал за шиворот мелькнувшую мысль и, развернув её лицом, неожиданно понял. – Нет! На самом деле у нас в отделении есть один человек, который обязательно обратил бы внимание на капусту с клюквой и потребовал бы объяснений! А то и вообще конфисковал бы весь товар как надругательство над национальным продуктом.
– И ктой-то? – искренне заинтересовался Митяй.
– Так вот почему злые люди ему косы девичьи за пазуху совали! – рявкнула Яга, хлопая по столу так, что мы подпрыгнули. – Значитца, не одним днём паутина преступная сплеталася, не одним умом продумана, а тока первую ниточку у нас же в городе искать надобно. Уж слишком многое про нашу милицию знает враг неведомый…
– Тогда предлагаю подбить итоги, позавтракать, собрать стрельцов и навестить господина Труссарди с ордером на обыск!
– Возражений нет, – единодушно согласились мои боевые товарищи.
Без завтрака бабка всё равно меня никуда бы не отпустила. Я направился к бадье мыть руки, Митька (по субординации обедающий в сенях) побежал за своей миской (тазик литров на шесть), а наша домохозяйка взялась было за ухват, но…
Непонятные звуки, доносившиеся из её комнатки, стали как-то очень навязчивы, словно кто-то бился лбом о стены и стонал о неразделённом. Я вопросительно посмотрел на Ягу, та недоумённо пожала плечиками. В её горнице мог находиться лишь чёрный кот Василий, получивший спецзадание – стенографировать информацию из иглы в воротнике Саввы Новичкова, находящегося в логове подозреваемых скоморохов. Длинный кошачий вопль, полный неизбывной тоски и нереализованных порывов, застал меня врасплох, и я утопил мыло.
– Свят, свят, свят, – встревоженно охая, бабка похромала разбираться, успела открыть дверь и… едва не была снесена взъерошенным торнадо с задранным хвостом! Кот, не оборачиваясь, дунул в сени…
– Мама-а-а-а… бяк! – Судя по грохоту, нашего младшего сотрудника просто смело и размазало по стенке.
Что могло довести добродушнейшее создание до такого состояния, никто поначалу не понял. Вроде бы подозрительных конфет ему больше не давали, в туалет ходил регулярно, сметану я самолично поставил поближе к бумаге и перу… Ясность внесла экспертизная старушка, глубокомысленно вчитавшись в последние строки:
– Охти ж ты, беда какая… Поди, вчерась дома перед сном Савва иголку нашу в вороте обнаружил. Кольнуло его, видать… А он по рассеянности внимания энтому не придал да иглу, чтоб в хозяйстве не пропала, в раму оконную воткнул.
– Ну и что, многие так делают, – не сразу уловил я.