* * *
– Уже полбазара шумит о том, что-де Митька милицейский дочку Брусникину со двора свёл. Правда, большинство говорит, раз свёл – стало быть, за дело! Якобы за просто так у нас не арестовывают…
– Нет, конечно, – поспешно согласился я, – ну, иногда… бывает… в крайне редких случаях, но потом мы всегда извиняемся!
Яга рассеянно кивнула и задумалась о чём-то своём. Вообще-то если честно, то обычно за всё отделение извиняюсь я один. Бабке гонор не позволяет, а Митяй только прощения просить горазд, и то в лучшем случае у меня, Яги или государя. Перед прочими так "извиняется", что люди на него и жаловаться боятся. Нет, мы перевоспитываем парня помаленечку, но количество "жалоб на превышение…" пока не убавилось…
– А что по самому факту исчезновения?
– Тоже радости мало: у подруг её нет, соседи не видали, из города вечор никто не выходил, а поутру в дом всё одно не заявилась. Мать плачет, отец горькую пьёт…
– Значит, действительно пропала?
– Значит, так оно и есть… – Баба Яга повернулась ко мне и строго напомнила: – Тока уж Митеньку зазря подозрениями не обижай. В преступлении энтом его вины никакой нет!
– А коса откуда?
– Подложили.
– Вот так, прямо в отделении?! У нас же весь двор под охраной!
– Про то не ведаю, касатик! Тут уж ты меня, старую, словил, как бобёр лису за хвост с весенней целью… – Бабка шумно хлопнула себя по коленям и встала. – А не пройтись ли мне да в экспертизе колдовской косу не опробовать? Авось где чего и проглянется…
– А я думал, вы её уже…
– Ну, знаешь! Мне ить тоже когда-никогда, а спать надо!
– Извините, ляпнул, не подумав, – честно повинился я. – Помощь нужна?
– Сама управлюсь, а вот ты бы сходил к Брусникиным-то, может, в доме ихнем какую ни есть зацепку и углядишь. Вона Фома в ворота заходит, с ним и прогуляйтеся.
– Договорились, заодно и к Гороху загляну, попрошу матушку царицу нашим сотрудникам научной литературой мозги не засорять. В вопросах прогресса и образования спешить не надо…
– Неужто Митеньку соблазнила? – ахнула Яга.
– Увы, – сурово подтвердил я. – Он теперь всё отделение психоанализом достанет, так что без крайней надобности постарайтесь не пересекаться.
– Свят, свят, свят…
– Вот именно!
С Еремеевым поздоровался уже во дворе. Молодой начальник стрелецкой сотни за этот год успел стать мне надёжным и многократно проверенным товарищем, которому я доверял практически безоглядно. Хотя отношения наши строились исключительно как служебные, то есть в кабаках вместе не сидели, по девкам на пару не бегали и в баню на Новый год не ходили. Определённая субординация, может быть, и добавляла некую толику холодности, но, с другой стороны, избавляла от фамильярности, в плане которой тот же Митька – просто бич божий!
– Доселе не было у нас такого, чтоб девиц красть да косы резать. Потому как проку в том ни на грош… – неторопливо рассуждал Фома. – За девичий позор одно наказание – родственники башку оторвут! Так что полюбовно оно выгоднее будет. А косу резать? Это уж совсем падшая девка быть должна, и то за баловство по головке не погладят…
– С твоих слов получается, что весь смысл преступления в попытке очернить работника милиции?
– Выходит, что так… Однако зачем, опять не пойму?! Митьку твоего и так, почитай, всё Лукошкино как облупленного знает. Дурак он, конечно, да сердцем отходчив и зла на душе не таит. Такой безвинную девицу зазря не обидит…
– А если она сама ему косичку с бантиком на память оставила? – от нечего делать предположил я (версия глупая, но…). – Хотя тогда бы он помнил… Яга его полностью оправдала и сейчас проводит экспертизу на предмет дознания чужеродных запахов, отпечатков пальцев и прочего.
– И велика ли надежда?
– Шанс есть, но, честно говоря, очень зыбкий, мелкий и дохлы-ы-ый…
У ворот Брусникиных нас встретила небольшая группа соседей и вездесущий дьяк Филимон Груздев… в новом парике. Ей-богу, я сначала глазам своим не поверил! Макушку дьяка украшало косо сидящее сооружение из белёной пакли – классический парик английского судопроизводства. Засаленный колпак гордо венчал узкое чело, а на затылке вызывающе торчали уже две косички. Я мысленно помянул нехорошим словом активную государыню и не ошибся…
– Вот как спешит милиция простому человеку в подмогу и утешение! – громко начал опытный скандалист, обращаясь, собственно, ни к кому, но ко всем в целом. – Сколь велико горе материнское, глубока печаль отцовская, безмерна скорбь сестринская, необъятно отчаянье братское, а они и не торопятся, собаки сутулые!
– Гражданин Груздев, освободите проход от греха подальше, – вежливо козырнул я.
– Ан не будет по-твоему, злой сыскной воевода! – трусливо приосанился дьяк, стараясь держаться подальше от Еремеева. – Ибо волей матушки царицы, дай ей господь долгих лет и процветания, назначен я народу лукошкинскому наипервейшим ад… адв… адвукатом! Сие означает – от произвола милицейского заступник и оградитель!
Мы с Еремеевым обменялись взглядами, полными зубной боли. Лидия Адольфина Карпоффгаузен – женщина хорошая, старательная, но, как большинство австриек, честная и доверчивая. Неистребимый Филимон Митрофанович легко обнаружил её слабую струнку и теперь изо всех сил корчит из себя едва ли не доверенное лицо государыни.
– Фома, будь другом, пообщайся тут с местной адвокатурой, – вздохнув, попросил я. – Только по голове сильно не бей – парик помнёшь, он нас по судам затаскает. А я пока в дом пройду.
Сотник коротко кивнул, но уже в воротах меня встретил негостеприимным иканием пьяный отец семейства:
– Чаво надоть?
– Пришёл поговорить о вашей дочери.
– С чавой-то?
– Гражданин Брусникин, что за тон?! – несколько сбился я. – Ночью вы с супругой явились в отделение с просьбой отыскать вашу пропавшую дочь. Мне нужно…
– Вот и ищи! Затем ты и милиция, а в дом не пущу!
– Но… почему?
– А вот так! Потому как на то моя хозяйская воля! Мы теперича права знаем, умны люди объяснили… – продолжал изгаляться мужик, и у меня непроизвольно сдвинулись брови. Дьяк демонически хохотал, издали показывая нам язык: дескать, обломись ты на этом месте, ирод в погонах!
Положение самое идиотское… На моей памяти никогда ещё не было случая, чтобы отец (в здравом уме!) чинил препятствия тем, кто (по его же заявлению!) ищет его же пропавшего ребёнка! Самоуверенную ухмылочку жутко хотелось смахнуть кулаком. Это как раз-таки было бы очень педагогично!
Я сосчитал в уме до десяти и медленно повернулся к Фоме:
– Сотник Еремеев, пожалуйста, отпустите дьяка, он мне понадобится как понятой. А вот гражданина Брусникина следует немедленно сопроводить в отделение. Ни свет ни заря, а он уже пьёт в рабочее время!
– Да ты не ополоумел ли, участковый?! – пытаясь встать на цыпочки, взревел ткач, бледнея и краснея попеременно.
– А за оскорбление при исполнении дать пятнадцать суток! – безжалостно добил я. – Будете трудиться на озеленении родного города, строительных объектах и чистке общественных канализационных систем. Филимон Митрофанович, прошу вас, не откажите поучаствовать!
Дьяк мгновенно надулся от важности и, первым отпихнув недалёкого главу семейства, шмыгнул мимо него во двор. Грозный Еремеев молча положил тяжёлую ладонь на плечо жертвы "милицейского произвола"…
В доме нас встретила целая орава счастливых ребятишек, двое нанятых работников и задёрганная, усталая хозяйка. Понятой Груздев, возбуждённо пританцовывая, рвался сию же минуту приступить к повальному обыску, но мне требовалось всего лишь поговорить:
– Значит, так никто ничего и не знает?
– Да уж с ночи, поди, всех соседей да подружек обегала. Совсем запропала девонька моя…
– Найдём, не переживайте.
– Да тока бы живая была, – тихо всхлипнула женщина. – Сотрудник-то ваш, бугай известный, про косу девичью молчит небось…
– Мы проверили, он ни в чём не виноват. Баба Яга на данный момент проводит ряд следственных экспертиз, может быть, появятся новые улики. – Опустив глаза, я попытался перевести разговор: – Скажите, а почему ваш муж так неадекватно себя ведёт – грубит, что-то из себя изображает, в дом меня не хотел пускать…
– Кто ж его разберёт, что у пьяного на уме… С утра деньги где-то раздобыл, зенки залил, вот и хорохорится. А может, и так угостили, ему вольно языком трепать. Да вон хоть конфеток детям принёс…
– Конфеток? – непонятно зачем переспросил я.
– Гороху цветного, сахарного. Говорил, будто циркачи-скоморохи на площади задарма горстями раздают.
Больше вопросов не было, зацепок и информации тоже, а бесцельно просиживать штаны рядом с матерью, потерявшей дочь, как-то, знаете ли, не очень…
Я надел фуражку, попрощался, потрепал самого маленького ребятёнка по голове и шагнул за порог. Дьяк Филимон за моей спиной шумно распинался насчёт того, что "ежели Митяй и виновен, то участковый его нипочём не отдаст, потому как в милиции ихней порука круговая, кровавая!". И ведь кто-то ему ещё верит…
* * *
От Брусникиных я направился прямиком в царский терем. Раз даже дьяк Филимон в курсе произошедшего, то уж государю-то тем более доложили. Значит, всё равно вызовет, так какой смысл ждать, если можно самому прогуляться?
Прохожих на улице было немного. Середина рабочего дня, у всех свои дела-заботы, а кто без дел, тот в цирке. Из знакомых лиц попался разве что авангардный иконописец Савва Новичков. Несмотря на кубистическую манеру живописи, парень как-то умудрялся зарабатывать себе на хлеб, пару раз мы давали ему кров и защиту, поэтому он первым приветливо помахал мне рукой. Помнится, дня три назад забегал к нам в отделение, измерял стену в горнице, прикидывая размеры картины для подарка Яге. Обещал нечто аллегорическое, но симпатичное, без шести рук и глаз на пузе. Яга, вообще, настаивала на религиозном сюжете с предельным реализмом. Ну, дело их, пусть пробует, бабка у нас творческих людей любит, правда, называет их почему-то "юродивыми"…
На государевом подворье чинно поздоровались с Кашкиным, как я уже упоминал, это самый прогрессивный боярин при дворе царя Гороха. Для прочих я постоянная заноза в заднице… Чёрт, главное, чтобы Новичков меня так именно и не изобразил!
– Рад приветствовать!
– И тебе поклон, сыскной воевода. К государю ли путь держишь? Так учти, во гневе он…
– А-а, опять царица бутылку спрятала?
– Хуже, скучно ему… А батюшка наш от скуки суров не в меру, да и в суде неразборчив. Ты уж поспешай, он к милиции завсегда неровно дышит. Глядишь, на тебя поорёт – да душой и развеется! А уж коли что, дак я тебе завсегда в острог калачей тёплых пришлю и кваском домашним побалую…
– Спасибо, – сдержанно поблагодарил я. – Попробуем обойтись без крайностей.
Старый боярин по-отечески обнял меня на прощание, перекрестил, как покойника, а потом долго смотрел вслед, смахивая скупую слезу. Иногда создаётся такое впечатление, будто бы царь наш – редкостный тиран и деспот, но это не так. Горох воплощает в себе классические черты искренне любимого народом государя: строг, но справедлив; буен, но отходчив; пьёт, но в меру, и главное, душу готов положить за возлюбленное Отечество! Таких на Руси любят, и даже я невольно попадал под влияние его самодержавной харизмы…
Царские стрельцы доложили, что меня примут в отдельных покоях. Для бояр попасть туда значило получить полнейший разнос. Но, как правило, только там мы с Горохом могли говорить без лишних свидетелей.
– Заходи, Никита Иванович! Пить будешь? Ох и наливка нынче хороша…
Надёжа-государь оказался не один, а с супругой. Причём, судя по ярко-розовым щёчкам Лидии Адольфины, оба уже слегка "тёпленькие". Хорошая у них семейная жизнь, завидую…
– Спасибо, я по делу.
– За дело и выпьем! Ну уважь, уважь, участковый… Али не видишь, сам царь с царицей тебя потчуют?!
Я вопросительно покосился на государыню.
– По щють-щють, – милостиво подтвердила она. – Дас ист зер гут шнапс-облепиховка!
В общем, пока я с ними не выпил, никакого разговору не было. Потом Горох очень серьёзно меня выслушал, незаметно поглаживая мечтательную жену по бедру. Судя по всему, в самое ближайшее время меня отсюда попросят…
– Всё понял, разобрал, простил и к сердцу принял. Воля моя такова: службу неси, как и доселе нёс! За парнем твоим вины не держу, – видать, и впрямь злодеи на него поклёп возвели. Так вот и отыщи тех паскудников, что у нас в столице девкам на ходу косы режут! Отродясь ведь не бывало такого, а?
– Мм… практически, – несколько смутился я, вспомнив, сколько кос наобрывал тот же Митька во время дела о летучем корабле. – Но так, чтобы с исчезновением девушки, такого точно не было!
– А как будешь ихнюю "малину" брать, меня позови, – заранее предупредил Горох, красуясь перед супругой. – Давненько я никому с поличным рук за спину не вертел!
– О, майн либен! Ти есть перл харбор… храбур… нет, перл храбрости, так, да?! – страстно поддержала мужа бывшая австрийская принцесса и, целуя ему руку, покосилась на меня. – Я ходить под вас! Нет? С вас ходить?! А, ходить под руководством вас, герр полицайн!
– В смысле, на задержание? – не поверил я, беспомощно глянув на Гороха.
– Ну, не прелесть ли?! – восхищённо воскликнул он, крепко обнимая царицу Лидию. – И в огонь и в воду за мной готова. Делать нечего, сыскной воевода, придётся тебе нас обоих на следственный подвиг брать!
Короче, я ушёл от них злой и недовольный. Толку – ноль! Зато проблем теперь… И Кашкин этот ещё – скучает, дескать, государь! Да чтоб мне так хоть раз довелось поскучать… в обнимку с любимой женщиной! Ладно, простите, это всё от зависти. Пора жениться, пора, пора. Олёна, ау-у-у!
* * *
Возвращаясь в отделение, лишний раз прошёлся по Колокольной площади, мимо цирка. Народ стекался туда со всех сторон, длинная, галдящая очередь была видна ещё издали. Ну что ж, хорошее развлечение, людям – радость, дирекции – полные аншлаги, а значит, всё складывается к общему взаимоудовольствию. Рядышком важно прошествовали двое приказчиков, те самые, что во время прошлого представления сидели за нашими спинами.
– Чёй-то я про козу не всё понял. Уж больно морда у ей осмысленная…
– Да и баб без одёжи показано не было! Небось уж сёдни-то не отвертятся…
Я сделал вид, что не замечаю их болтовни, и ускорил шаг. Парни понимающе приотстали:
– А участковый-то куда несётся, нешто опять кого под арест волочить? Вот ведь человек деятельности неумеренной…
– Дак недаром, видать, вчерася он на представлении так к козе присматривался. От нынче по рогам и повяжет! А представь, ежели б ему там баб без одёжи показали…
В прежние времена я бы, наверное, покраснел или обиделся. Сейчас уже ничего, привык, даже не оборачиваюсь. Лукошкинцы – народ общительный, широкой души и безграничного любопытства, уследить за каждым просто невозможно… Пусть себе болтают, это скорее проявление заботы, нежели желание похохмить над органами. Мне так кажется…
Всю дорогу до отделения думал о пропавшей девушке, и, признаться, мысли мои были не особенно весёлыми… С одной стороны, все твердят, что обрезанная коса – это решающая улика: раз отрезана – значит, всё, девушка наверняка мертва. С другой стороны, пока труп не обнаружен, всегда остаётся какая-то надежда…
Попробуем поискать более-менее логичную причину похищения. В конце концов, женщин крали во все времена, вопрос – с какой целью: женитьба, насилие, выкуп, шантаж? Пока мне почему-то представлялась самой конструктивной версия психа-одиночки. Почему? Не знаю, какая-то смутная ассоциация с "кошачьим маньяком", обезглавливающим безвинных мурок и барсиков. Хотя вообще-то строить предположения на пустом месте бессмысленно, глупо и даже опасно…
– Митька не пробегал? – мимоходом полюбопытствовал я, козырнув нашим стрельцам.
– Был, да в Немецкую слободу утёк, – доложили мне, – вроде как тесто какое ему там наобещали.
– Рецепт, что ли?
Стрельцы виновато пожали плечами, дескать, кто ж его начитанного разберёт…
Задержанного гражданина Брусникина для профилактики и протрезвления сунули в поруб. Там и летом холодно, а уж в конце мая – хоть волков морозь… Через пару часов выпустим шёлкового… Сам Еремеев отсутствовал, посему я немного постоял на крылечке и шагнул в дом. В горнице – картина маслом!
Баба Яга, крупнейший авторитет в области знахарства и ведьмовства, сложив сухонькие ручки на коленях, сидит, выпрямив спинку, как школьница, а перед её крючковатым носом покачивает девичьей косой с бантиком сосредоточенный кот Василий. По-моему, Митькины эксперименты становятся чуточку заразны… Я посмотрел коту в глаза и покрутил пальцем у виска. Василий обиделся, фыркнул и ушёл мрачный, скрестив лапы на груди. Бабка чихнула, вздрогнула и, глянув на меня, ужасно засмущалась:
– Охти ж тебе, Никитушка! Стучать бы надобно, мало ли чем мы тута… занимаемся…
– С котом?! – сухо уточнил я. – Ну, ваше дело молодое…
– И то верно, – согласилась Яга, чем ввергла меня буквально в предобморочное состояние. – Дело молодое, необкатанное, а тока что ж мне, с перву разу новых методов экспертизных не опробовать? Чай, я не дура запечная, поперёк прогрессу с ухватом не попру.
– И на том спасибо… Ну, так получилось? В смысле, докопались до глубин подсознания?
– Чуток не успели… – вздохнув, призналась наша домохозяйка и, не прерывая разговора, взялась накрывать стол. – Вот ужо и ноженьки потеплели, и рученьки покалывать стало, и веки отяжелели приятственно так, а в башке-то, слышь, ни единой мысли – одна Великая Пустота! Чую, чуть-чуть, да и нирвана меж ушей заплещется… Я-то, наивность старая, сперначала думала, что нирвана – энто вроде девки незамужней! Но она, оказывается, глубина разуму неподвластная… Эвон как! А тут ты явился не запылился! Нет, всё ж таки стучи в следующий раз.
– Честное оперуполномоченное! – побожился я. – Приношу глубочайшие извинения, но, если позволите, один вопрос, как прошли исследования непосредственно по текущему делу? Есть какой-нибудь результат?
– Есть, есть, Никитушка, как не быть… Да тока ты сядь покуда, вот вареничков ежевичных откушай да чайку с медком под ватрушечку. Небось весь день так не обедамши носился… Вот и давай не зевай, полны щёки набивай! А я тут буду пред тобой полный отчёт держать.
Тоже правильно, у бабки пунктик на эту тему – пока не поешь, нипочём рассказывать не будет. Так мы давно пришли к компромиссу: я – ем, она – докладывает. Довольны все, старинные обычаи вроде бы не нарушены, и экономия времени тоже весьма существенная.