- Это теперь послужит возрождению, - сказал Змей. - Нет у меня самого главного, но не такая уж это беда: ведь и странствия ваши с Бьярни не пришли ещё к своему концу. Я не знаю, что вам дать: пусть выберет ваша судьба то, что может пригодиться вам в дальнейших странствиях. Нагнись, протяни руку не глядя, юный мужчина из дальней страны, и сожми ее в кулак. А потом раскрой.
Когда Филипп сделал так, на ладони его лежало серебряное изображение большой кошки.
- Это пума, или иначе кугуар, или, еще иначе, - горный лев. Временами называют его красным, - произнес Кецалькоатль. - Примите его как мой ответный дар и несите дальше по широким пустынным землям. Мой народ воздаст вам почести, а сокровища постепенно выйдут из тайника и заполнят собой весь мир. А теперь прощайте - и спасибо вам!
Он удалился - как и прежде, багряной струей по ступеням, длинным алым облаком по земле, червонным золотом солнечного утра - по океанским водам.
Дети Верта и Леса зачарованно смотрели вслед ему.
- Вот уж не знал, что мы напоремся здесь на такое чудо, - пробормотал Бьярни себе под нос. - Хотя чего еще ждать от старины Рутена в нынешнем его положении, как не всяких причуд и выкрутасов?
- Я не ожидала, что проникновение в меня будет таким добрым, - сказала Филиппа. - Такой радостью. Это что - я такая плохая?
- Нет, это ты такая наивная, - ответил ей брат.
- Итцамна ведь меня даже не приласкал.
- Это он оставил до лучших твоих времен. Всё, что он у тебя забрал, - небольшая доля мазохизма. Болезненное наслаждение дев, как говорится в одной старинной книжке.
- Снова трёп, - сказал Бьярни. - Нет, по правде говоря, всё Хельмутовы детки отлиты в одной форме: рыжие нахалы и нахалки, не имеющие ничего святого за душой. Впрочем, я, кажется, повторяюсь.
- Ну да, в сотый раз. В общем, от такого и слышим, - отбрила его Филиппа. - Вот возьмем да и останемся тут навсегда, ожившими сокровищами играть. А тебя одного на летуне отправим. Правда, братик?
- Я вас при нем заменю, - неожиданно сказала Марикита. - Отец, я думаю, легко согласится на такое.
ГЛАВА III. Африка
И он стоит как рыцарь на часах,
Играет ветер в легких волосах,
Глаза горят как два огромных мира.
И грива стелется как царская порфира.Н.А. Заболоцкий (изменено)
Мы трое пересекли Медитерраниум на нашем верном летуне, везя с собой изящную безделушку и своенравную девчонку из Зеленых. Недурная прибыль, право слово!
Мы - это Ситалхи и Ситалхо, брат и сестра, рожденные вместе, средняя пара знаменитой шестерицы королевских потомков. Названы в честь красавицы родом из Морских Людей, но широкой воде не слишком доверяем. Еще к нам - это уже становится традицией - присоединился Бьярни, Великий и Ужасный. Гроза наших детских игр, вождь "Змеиный Язык", каковое прозвище он дерзновенно стащил из популярной исландской саги и присвоил себе. Дед наш Бран, первый министр королевства со стороны королевы-бабушки Эстрельи Марии Марион, с которой он сочетался чисто по-граждански… Короче, наш любимый дедусь в своё время немало ворчал по поводу этого богохульного факта. Еще меньше ему бы понравилось, что Бьярни распоряжается артефактами, полученными в дар или обмен. То золотое перышко спрячет за пазухой, то вот теперь - статуэтку или плоскую серебряную бляшку непонятного животного в карман положит. Кстати, сам он считает этого зверя пумой, сиречь - кугуаром.
Что до зеленой девчонки (по виду от силы двенадцать-тринадцать лет, однако говорит о себе, что вполне совершеннолетняя дама и даже не девица, хотя ни одного толкового мужчины не знала и даже не догадывается, с чем его едят) - это просто песня. Ну конечно, возраст, наилучший для размножения, и соответственно с тем периодичность смены поколений у нас составляет пятнадцать-шестнадцать лет, так что мы люди привычные.
Ситалхо говорит, что сначала приняла ее за перерожденную рутенскую гринписовку. Я, то есть Ситалхи (будем, кстати, знакомы) до сих пор удивляюсь, как вообще могут эритроциты превратиться в хлорофиты - или хлорофициты. Это ж сколько сена надо было бы для этого употребить, представляете?
Да, отчего это мы сменяем друг друга в наших странствиях так легко и непринужденно? Обнаружилась одна странная вещь. Мы, дюжина, суть нерасторжимая связка. Кроме, возможно, Фрейри и Фрейра, что соединили собой Рутен и нашу вертдомскую землю и тратят на это все свои парадоксальные и трансцендентальные способности. Но и с ними мы можем общаться; со всеми прочими людьми - только "сообщаться".
Как происходит это "сообщение"? В определенную точку Верта кладут добытые последней парой инфантов предметы, ставят летун - и очередная пара попросту вступает всем этим во владение.
О, эта латинская девчонка - не предмет? Хорошо, тогда реалия. Явление природы, как вулкан или цунами. Когда мы плыли над Средиземным морем, бегала по салону вертолета, как ненормальная, - должно быть, никак не могла нарадоваться своей новой природе. Летун прямо-таки ходил ходуном и трясся мелкой дрожью. А у нас троих, между прочим, морская болезнь, осложненная водобоязнью. То есть перспектива сорваться с высоты метров этак с пятисот и встретить по пути на дно жидкий соляной раствор вызывает удвоенный приступ тошноты даже у Бьярни. Хотя всякий раз непонятно, чем там его выворачивает, болезного: останками сдобного пирожка или кровью последней жертвы.
Тут наш Бьярни вопит, что уничтожал обнаруженных заговорщиков куда более стандартным способом, чем его родители. И что мудрено не испугаться воды: она, видите ли, жёсткая. Разбиться можно в прямом смысле вдребезги, тем более ему. (Он говорит "вдребезину", что, по-моему, прилагается исключительно к пьяным.)
В таком ключе происходят все наши доверительные беседы - вплоть до момента, когда наш телохранитель даёт команду опуститься, черт вас возьми, на седалища и сиденья и затянуть страховые ремни.
После серии хитрых маневров летун приводнился на лыжи и закачался на волне. Чем спровоцировал…Ясно что. Пришлось срочно лавировать к берегу.
Выползши из прокисшего нутра вертолета и преодолев полосу прибоя, мы увидели узкую полосу песка и горы.
- Атласские, - проговорил наш высокородный охранник. - Тут воздушные течения такие, что не один ночной пилот в них завертелся и разбился. Как вы решите - идем или летим? Проваливаться в воздухе или на земле?
Мы решили идти - ямы там или не ямы, - а умный вертолет пустить следом по верхам. Торопиться нам было почти некуда, а вблизи куда лучше всё рассматривается.
…Здешние горы были похожи на невест под белым покровом снегов и льда или на цариц в белой зубчатой короне крепостей - ими тут были даже малые селения. Покинутые декорации жизни. Пустой дом, прибранный в ожидании хозяина, которого как раз и нет. Провалы и вершины, нагой красноватый камень и пышные деревья, поражающие воображение: кедры, достигающие, по меньшей мере, двадцати - двадцати пяти человеческих ростов. Их характерная синевато-зеленая хвоя и шишки величиной в детскую ладошку окружали нас плотным облаком чудесного аромата, похожего на сандал.
Человек перестал теснить деревья своими потугами земледелия, и теперь они множились, наполняли расщелины и стекали со склонов в пустыню, постепенно затягивая ее пески пышным покровом. Трава вокруг них была высохшей, но на удивление густой, а под ними - скользкой и пружинящей из-за миллиона осыпавшихся игл, что к тому же еще звенели, как тихие голоса…
Вот почему еще мы не испытывали особых трудностей в своем передвижении - Марикита разговаривала с местными древесными уроженцами. Оказалось, что язык этого царства повсеместно одинаков. Странное это было зрелище - видеть, как девушка прислоняется к шершавому стволу и начинает поглаживать его руками, постукивать и шелестеть, прислоняя губы к коре. Она говорила, что кедры могут петь не только при ветре - в глубине ядра создаются колебания, которые распространяются, если надо, вплоть до вершины. Слов "ультразвук" и "резонанс" она не знала, но суть дела мы поняли. Наши собеседники - тоже. По крайней мере, подлесок нас пропускал без помех, а старшие великаны указывали нам безопасный путь во всех местах, куда простирались их длинные переплетенные корни.
- Здесь нет животных? - спрашивали мы друг друга. - Нет хищников?
Малая жизнь пряталась днем от жары, но чуть что выдавала себя: какая-то неописуемая. Змеи скрытно скользили по впадинам, как блескучая вода, ящерицы и жуки шныряли под беспечной ногой, иногда глухой дальний рык разрывал пространство.
- Лев, - говорил тогда Бьярни.
И рассказывал нам, что великолепного берберского льва извели не так давно по вертдомскому календарю - остались сомнительные помеси. И что, похоже, теперь он вполне может вернуться.
Ночью мы спустили с неба вертолет - не настолько мы были храбры и беспечны.
А на следующий день не выдержали - перенеслись на летуне в Сахару. И немало удивились. Задолго до экспедиции нам описывали ту резкую смену жары и стужи, которую можно наблюдать в пустыне. Но на деле мы ничего такого не испытывали - возможно, оттого, что растения повели наступление на бесплодную местность. Ночью можно было идти в прохладе или спокойно лететь в свете бортовых огней, днем - уходить под вертолетное брюхо и зарываться в песок, почти белый, как пепел или соль, желтоватый или бирюзовый, точно море, без коего никто из нас мыслил своего существования.
Холмы и пещеры в них тоже попадались нам нередко - даже после того, как мы миновали горы. От горделивых дворцов и храмов остались лишь узкие многоэтажные стелы с их изображением, да и те наполовину засыпало неутомимым песком. Ажурные тени финиковых пальм витали над оазисами и стерегли колодцы с солоноватой водой.
Летун здесь блаженствовал и просто обжирался небесной энергией. Зато Марикита заметно погрустнела:
- Эти деревья со мной не говорят. Гордые. Одинокие. Скрытные.
- Что они скрывают? - спросил догадливый Бьярни.
- Сирр. Это называется "сирр", - проговорила она. - Я не понимаю их языка.
- Просто "тайна" по-арабски, - пояснил он.
- Они прячут тайну или загадку, - медленно сказал я. - А мы пришли сюда, чтобы их разгадывать.
- Опасно, - коротко возразила Марикита.
- У короля Кьяртана нас целых двенадцать, - сказала ей Ситалхо. - Опасностью дышим, вместо вина ее пьем и активно в ней размножаемся.
- И вообще работа наша такая, забота наша дурная, - подвел итог Бьярни. - Жарковато становится, однако. Вон там колодец - с виду просто булыжник посреди песка, но явное место собраний. Думаете, отчего его не замели здешние передвижные барханы? Давайте-ка отдохнем в тенечке: походный тент натянем…
Под пологом мы улеглись на плащи и наплечные мешки и как-то вмиг заснули.
А проснулись уже в плену.
Жуткого вида и в то же время невероятно красивые химеры обступили нас кольцом, никак не пытаясь его сжать.
Нагой до пояса великан, могучий торс которого увенчан собачьей головой - лицо нагое и даже почти безбородое, седые волосы падают роскошной гривой на спину - и два его то ли помощника, то ли сына, совершенно такие же, но ростом ему по плечо. Наполовину женщина, наполовину кошка: тело в тонком рыжеватом меху, чуткие уши и дрожащие вибриссы, зрачки в огромных глазах цвета меда поставлены стоймя. Слегка мужеподобная дама в одеянии из тонкого полотна - бронзовая кожа, плоский носик, раскосые глаза на пол-лица, голову венчают большие рога в виде лиры. У ног ее свернулся то ли шакал, то ли пес с ослепительно черной шкурой и мудрым выражением глаз. Двух других собак, совсем обыкновенных с виду, что от нетерпения то ложились, то перебегали с места на место и явно пасли всю компанию, я определил как арабскую борзую салуки и атласскую овчарку аиди. Первая была длиннонога и поджара, темная шерсть с рыжими подпалинами была как шелк, длинные кудрявые уши висели по сторонам узкой морды. Вторая - пышношерстая, белая с рыжими пятнами и тяжелым хвостом, который мёл по песку.
При виде этих созданий дремлющая Марикита села на месте, ойкнула и ухватилась за шею моей сестры. Сама сестра ограничилась тем, что слегка погладила ее руку. Бьярни выпрямился в полный рост и напряг стальные мышцы - я впервые узрел его бойцовскую стать во всей красе.
- Не спеши, друг, - негромко сказал я. - Песьеглавцы и прочие людезвери не желают нам зла. Это они так нам по-своему честь воздают. Мы гости на их родной земле.
- Истинно ты говоришь, - ответил на эти слова великан, и на слова его величавым рокотом отозвались близлежащие скалы. - Я предводитель моего рода, имя мое - Христофорос. Имя прочим - Ахракас и Аугани, Бастис и Хатхор, Саб, Дуата и Тефнут.
Снова имена, данные в воспоминание о прошлом, подумал я. И какой это язык, если я его понимаю?
- Язык плоти, - снова загудел Христофор. - Язык телесной мысли. Его не надо учить, его непросто понять, но он всегда в тебе и с тобой.
- Это воистину прекрасно, - ответил я. - Просто замечательно. Именно этого мы тут и искали на свою голову. А кроме вас, тут живет еще кто-нибудь двуногий… или, скажем так, телесно умный?
- Мы - большое племя, - с гордостью отвечал он. - Когда люди ушли в песок и растворились в нем, мы остались и начали свое превращение. Так было много веков назад - очень много.
- И кто стоит во главе этого племени метаморфов? - спросил я. - Есть у вас вождь? Князь там, базилевс, Большой Дом…
Он понял.
- Нет, никого наподобие прежних фараонов у нас нет. Есть Тот, Кто Говорит с нами и всеми другими. Его имя - Ра-Гарахути. Ты хочешь его видеть?
- Я так считаю, у нас будет о чем потолковать с этим Ра, как его там, - негромко сказал мне Бьярни. - Прости, сынок, что я вмешиваюсь. Это же очень громкое прозвание, если кто понимает.
- Он нас примет, если мы сейчас к нему направимся? - спросила нас Ситалхо. - До завтрака.
- Чьего? - ответил Бьярни. К нему возвращалось прежнее присутствие духа, и то, что все прочие проигнорировали его реплику, нисколько этого настроя не сбили.
- Ра- Гарахути никого не принимает и никому не отказывает, - учтиво ответил Христофор. - Ничего не ест, кроме песка, и ничего не пьёт, кроме дуновений хамсина, сирокко и их братьев. Мы сейчас направляемся к нему рассказать о происшедшем в его владениях - вы пойдете следом?
- Отчего же нет, - кивнул я.
Только мы не пошли, а поехали. Христофор мигом вскинул обеих девушек себе на плечи, вороной песик, осклабясь во все зубы, предложил мне аналогичную услугу, а наш скандинав… В общем, он как "в настоящем деле" умел летать, так и в походном строю не разучился. Он, я думаю, всегда будто планировал над землей, не касаясь ее ногами по-настоящему.
После довольно долгой и тряской пробежки мы, наконец, оказались рядом с крутой песчаной горой. Траншея рассекала этот бархан пополам, стены ее были укреплены булыжниками. Позже я сообразил, что это камень был изначальным, а песок пришел позже.
Нас ссадили со спин и плеч и предложили зайти внутрь священного холма - а что он был именно священным, никто из нас не сомневался. Собаки следовали за нами по пятам, полулюди (или называть их так неполиткорректно?) остались стеречь вход.
Внутри оказалось вполне обжито: какие-то пестрые полотнища, слегка присыпанные вездесущим песком, гладкие булыжники для сиденья или чего иного. По мере продвижения вглубь в известковых стенах появлялись ниши в виде арочных углублений, выстроенных рядами. Выглядело это очень изящно.
И вот что еще: никаких гибридов. Те существа, которые приветствовали нас по пути, были людьми - или животными: кошками необыкновенной величины, собаками размером со львицу.
Коридор постепенно расширялся, пока его не замкнула высоченная башня без крыши. Внутри стояли жилища или небольшие храмы: куполообразные хижины вблизи окружали невысокую пирамиду кольцом, а далее теснились вплоть до стен.
А перед самой пирамидой стоял самый настоящий сфинкс.
Далеко не такой огромный и потрепанный жизнью, как в Гизе. Видно было, что его тщательно хранили и освобождали от песчаных наносов и, похоже, полировали ему шкуру - так она блестела. Впрочем, львиное тело было гладким - ни единого волоска, кроме как на кончике хвоста. Когти были отполированы с особой тщательностью. Человеческая голова отличалась правильностью черт, длинные волосы были убраны под классический полосатый платок и падали из-под него красивыми прядями: явное нарушение канона.
- Он дремлет - и не дремлет, - сказал наш проводник. - Приблизьтесь так, чтобы он мог вас видеть.
Все-таки сфинкс был огромен: для того, чтобы стать глаза в глаза, понадобилось совсем немного к нему подойти, примерно на уровень внутреннего кольца хижин. Чуть дальше - и ты окажешься у него между протянутых лап, а то и прямо под точеной бородкой.
И тут сфинкс открыл глаза.
Зеницы. Очи.
Огромные и бездонные, как колодцы.
Сияющие, как двойное черное солнце.
И спросил голосом, похожим на львиный рык - тот самый, что мы слышали давеча в песках.
- Привет вам. Мое имя Ра-Гарахути, или по-иноземному Гармахис. Мое прозвище - Лев Пустыни. Мой знак - Восходящее Солнце. Говорите со мной о вашем пути и цели.
И тут снова вперед выступил наш Бьярни.
- Тебе тоже привет от нас, о Лев Пустыни. Мы ищем жизнь повсюду, где можем найти. Нет у нас иной цели.
- Вы ее нашли. Что дальше? - спросил рыкающий голос.
- Это уже второй раз, как мы говорим с разумными, о Ра-Гарахути. В тот раз дали нам одну вещь, чтобы мы принесли ее сюда, - может быть, награду, может статься, загадку.
- Загадку? Я люблю загадки, - ответил сфинкс гораздо мягче.
- В каком смысле - задавать или отвечать?
- В обоих.
Тогда Бьярни полез себе куда-то за ворот и достал серебряную статуэтку пумы.
- Вот она. По правде сказать, это и для меня загадка, достойнейший Лев.
- Почему ты так меня называешь? Потому что я так назвался? Или ты считаешь, что человеческого во мне куда меньше, чем звериного?
- Нет, только потому, что Львом называли того, кто в самый первый раз переправлялся на плечах Христофора, - ответил Бьярни.
- Быстр ты на ответ, - сказал сфинкс. При этом нам почудилось. Что его точеные губы тронула улыбка. - Добро тебе: я твою кошку - или это кот? - приму. Но что же за подарок, если к нему нет объяснения? Расскажи нам.
- Вот влипли, - пискнула Марикита. Величавость здешней атмосферы, очевидно, подействовала на нее с обратным знаком. - Этой сказочки никто из нас, лесных, не помнит. Попалась тогда Филу под руку - и всё.
- Зачем помнить, когда можно выдумать? - спросила ее Ситалхо.
А я уже начал - совершенно неожиданно для себя - говорить плавно и зычно, будто не забивало мне горло песком и пылью здешних дорог.
- Я назову эту сказку… да, именно так: