* * *
Чем дальше уезжал Иван от Мозговского княжества, тем суровее и непролазнее становились леса. Здешний ландшафт напоминал Карелию. Высокие сосны качались и скрипели, внизу рос папоротник, все чаще приходилось огибать россыпи больших камней, скалы и холмы. Здешние валуны облепил мох, из расщелин тянулись к свету кривые березки.
Воздух, влажный и прохладный, был идеально чистым. Хвойный аромат, казалось, обладал целебными свойствами. То и дело попадались шумные речушки, точившие древние камни.
Старшой не мучил гнедого быстрой ездой, да тут и не разгонишься.
За двое суток, которые Иван провел в пути, ему не встретилось ни одного человека, зато он насмотрелся на непуганых животных – оленей, лосей, кабанов, а однажды ему посчастливилось увидеть рысь. Звери не проявляли к дембелю никакого интереса, но он спал тревожно, постоянно просыпаясь и подкладывая ветви в огонь.
Укрывался куньим плащом, полученным еще в Тянитолкаеве от Полкана Люлякина-Бабского. Днем эта теплая вещь покоилась, притороченная к седлу. Еды хватало, воды вокруг было вдосталь.
На третий день стало вовсе одиноко, и Иван потянулся к приемнику "Альпинист".
– Студия полезных советов продолжает свою работу, – бодрился моложавый женский голос. – Вы хотите научиться цыганскому танцу? Вас прельщает грация жгучих дев, задорно трясущих обнаженными плечами? Нет ничего проще. Берем в каждую руку по мощному мобильному телефону, включаем виброзвонок, и – поехали!!!
Радио зашлось размашистыми аккордами "Цыганочки" с выходом.
Иван с грустью вспомнил о Котене. Эта и без мобильников отжигала нечеловечески.
Тут мысли Старшого обратились к четырем дням, проведенным в гостях у травницы. Это время позволило парню спокойно поразмышлять над давно беспокоившим его вопросом: "Что это за мир?"
Куда бы ни наведывались братья Емельяновы, жизненный уклад, отношения между людьми, события и рассказы о городах и древних героях ну никак не тянули на историческую достоверность. Иван ощущал себя в бредовой компьютерной игре. Видимо, кэрролловской Алисе было так же тяжело со всеми этими картами, Шляпниками и Белыми кроликами.
Привыкший к действию Егор не мучился теорией, он просто не замечал иррациональностей этого мира, принимал все как есть. Однажды он сказал брату: "Не парься. Главное – домой вернуться". Абсолютно верно, только мозг-то не отключишь, а разум Старшого был слишком любопытен и критичен, чтобы игнорировать необъяснимое.
Еще до победы над полчищем вторгшихся из Нави в Явь жрайков Иван практически выстроил стройную гипотезу об этом мире. Он предположил, что волшебная действительность, в которой существовала Эрэфия, является своеобразным плодом сознания, например, россиян. Детям читают сказки, и они силой воображения овеществляют всех этих Лих Одноглазых, Кощеев, Ягих Баб и прочих богатырей-бояр.
Мудрствующий на стогу Котениного сена дембель пошел в своих рассуждениях дальше и даже припомнил несколько любопытных деталей. Местные сетовали на окончание эры настоящих богатырей, радуясь близнецам как вестникам возвращения легендарной силы рассейского оружия. Еще Иван слышал новость о некоем юном волшебнике, летающем на метле и воюющем с черным колдуном Мордоворотом. Вот уж куда прозрачней намек на английскую книжку! А сами жрайки? Старшой был готов поклясться: в наших легендах не было четвероруких красноглазых монстров, увешанных лезвиями. Все это чужое, наносное…
Но были и необъяснимые Рарожич и Злебог, то есть герои древних славянских мифов. Здесь Иван сделал вывод, что древнее основание сказочного мира сопротивляется экспансии иностранных историй в сознание россиян. Иначе почему по местным лесам не бегают Вуди-дятлы и прочие Микки-Маусы?
– Да, тут уже целая тема для диссертации, – пробормотал воронежец, объезжая небольшой овраг с дном, устланным сухими сосновыми иглами. – Причем по психиатрии. А я – объект изучения.
Ему пришло на ум, что все его и Егора приключения могут быть продуктом элементарного бреда. Как начались местные злоключения? С падения из вагона. "Вдруг я, катясь с насыпи, тупо свернул шею и попал в кому, – предположил Старшой, непроизвольно ежась. – Теперь валяюсь под каким-нибудь кустом, и мне глючится всякое…"
Иван заставил себя отказаться от этой пессимистической версии. Она непродуктивна. Лучше думать о чем-нибудь позитивном.
В местной реальности есть предметы из нашего мира. Они обретают волшебную силу. У Старшого была чудо-газета, повернувшая исход битвы со жрайками в пользу людей. Сейчас в мешке болтается приемник "Альпинист", от которого пока мало проку, но он просто обязан появиться. Это плюс.
Сами близнецы Емельяновы неплохо выступили в многочисленных схватках и переделках. Егор сокрушает кулачищем камни, Иван тоже был не промах, пока газету не сжег. Впрочем, чертовка Котена напророчила: "Станешь сильным ведуном". Тоже плюс.
"А может, этот мир и вовсе начнет исполнять нашу с Егором волю?" – вдруг подумалось парню.
Опровергая это самонадеянное предположение, на лоб Ивана упала увесистая сосновая шишка.
– Уй-я! – Обиженный дембель потер место ушиба. Назревала немаленькая гуля.
Жеребец решил, что прикрикнули на него, и ускорился. Пришлось успокаивать.
Было около полудня, когда вековые сосны раздались в стороны и Иван очутился на берегу моря. Горизонт прятался в синеватой дымке, ходили суровые, посеребренные пеной волны. Ветер бил в лицо, сразу стало зябко, а соль на губах Старшой почувствовал задолго, еще в лесу.
К широкому песчаному берегу следовало спуститься с довольно крутого обрыва. Дембель проследил за темно-желтой полоской и слева узрел отмеченный на карте Карачуна дуб.
Это был неоспоримый исполин. Мощный, древний, с огромной кроной. Зеленый. Иван понял, что к морю спускаться не нужно – древо росло не у воды. Еще стало очевидно: дуб далеко.
Старшой тихо выругался и поехал над обрывом по желто-зеленой траве. До гиганта добрался за пару часов. Спешился, оставил жеребчика пастись возле подлеска. Направился под сень гиганта. Сейчас парень смог оценить подлинные размеры дуба. Великан – это слишком хлипкое слово для описания могучего дерева. Достаточно было того, что упавшие по осени желуди пришлось обходить – пустая скорлупа сгодилась бы под просторное жилье.
К дубу действительно был прикован кот. Несомненно, ученый. Черный, с белой полоской под носом, сам крупнее обычной мурки раза в четыре. Хотя рядом с деревом он казался муравьем. Гремя золотой цепью, мохнатый зверь чинно топал в сторону Ивана и напевал:
Ах, у илистого брега,
Ах, у яркого огня,
Ох, уехала телега,
Ох, у юного меня…
Дембель засмеялся. Мохнатый пошляк явно наслаждался произведенным эффектом и голосил свои куплеты, обозначая сильные доли взмахами пушистого хвоста.
Цепь натянулась, и кот отправился обратно. Старшой отметил, что певун черной масти вытоптал глубокую тропинку полукругом, а цепь протерла землю от дуба к тропинке в мелкую пыль, и теперь между котом и могучим стволом не росло ни травинки.
Песня кончилась, зверь завел рассказ, явно прерванный ранее:
– …А бумеранг молвит человечьим голосом: "Не бросай меня, Иван-царевич! Я тебе еще пригожусь". Не послушался Иван-царевич, бросил да пошел восвояси. А в наказание через несколько мгновений превратился в Ивана-дурака. Тут и конец сказке. Ходите, детки, в каске.
Кот прочистил горло и завел новую басню. Старшой поразился: "Ай да Пушкин!.. Все как есть написал!" Дембель решил действовать и побежал к предреченному великим поэтом животному.
– В некотором царстве, не в нашем государстве… – разглагольствовал кот.
– Эй! Привет! Помоги мне, пожалуйста!
Черныш скосил зеленый глаз на визитера и, не сбавляя прогулочного шага и не меняя тона, продолжил распевно говорить:
– …Жил богатырь, красавец и просто хороший парень… Как тебя зовут?
– Иван, – ответил Старшой, подстраиваясь под ритм ходьбы.
– Прелестно, просто полет мысли и пир разнообразия, – проворчал кот. – Пусть будет Иван. И вот пришел Иван к лукоморью, поклонился дубу зеленому, поглядел на цепь… Нравится?
– Что?
– Цепь, балда, – фыркнул прикованный зверь.
– Нет, – отмахнулся дембель.
– Может, тебе нужен дуб?
– Да на фиг мне твой дуб?! – вспылил Иван. – Я по делу.
– И пришел он не просто так, а по делу, – продолжил кот. – Не за цепью, не за дубом, а за… Зачем приперся?
Старшой поймал на себе настороженный взгляд.
– Совета спросить. Не знаешь, где можно добыть живой воды?
– Вот как? – удивился цепной мурлыка. – Ладно. И говорит Иван человеческим голосом: "Совета спросить. Не знаешь…"
Тут цепь снова натянулась, кот развернулся и запел:
Посею лебеду на берегу,
Посею лебеду на берегу,
Мою крупную рассадушку,
Мою крупную, зеленую.
Только, как я ни стараюсь, у меня
Вырастает лишь высока конопля,
Моя крепкая рассадушка,
Моя крепкая, зеленая.
Весь путь к противоположному концу кошачьей тропки Старшой мечтал о сне. Глаза слипались, пару раз парень зевнул так, что чуть не заработал вывих челюсти. Дело вроде бы не в скуке, которую навевала песня, просто Иван устал.
Зверь развернулся и сказал:
– "…Где можно добыть живой воды?". И стал Иван клевать носом на ходу, а кот смеется: "Эх, богатырь! Я же не простая мурка, а самый настоящий Баюн, потому и в сон тебя клонит". Удивился Иван и спрашивает… Спрашивай!
– А почему ты тут околачиваешься?
– Сам ты околачиваешься, – огрызнулся кот. – Я осужден богами на вечную охрану дуба. Прикован, приворожен, и нет мне покоя ни ясным днем, ни темной ночью. Иду направо – песни из меня лезут, налево – сказки говорю.
– За что осудили? – провыл зевающий Старшой.
– "А за то меня обрекли на вечные муки, – отвечает Баюн, – что усыплял всех подряд и кушал. Кого не мог сожрать, того понадкусывал. Сказали, что не по Правде жил. Ты, кстати, отдались от меня шагов на пять. Я хоть себя и сдерживаю, но того и гляди тебя сон сморит, а там уж я за себя не отвечаю".
Иван с вялой поспешностью отошел.
– Так вот… – продолжил было ученый котяра, но тут снова закончилась тропинка, и Старшой прослушал очередную порцию песенного творчества.
– Ну, просто фестиваль кошачьей песни, – проворчал дембель, когда Баюн на мгновение смолк, поворачивая обратно. – Ты не мог бы остановиться, передохнуть?
– Не положено! – гаркнул четвероногий тоном швейцара. – Так вот, подумал-подумал кот и решил помочь богатырю неразумному. "Иди, – говорит, – Иван в Дверь".
– В какую дверь?! – Дембель стал озираться, ища неприметный вход.
– У, темнота! Город такой. Дверское княжество знаешь?
– Нет.
– Отсель на юго-запад пойдешь. Я недоговорил: "В Двери отыщешь живую воду, у волхвов поспрошай". Понял? Еще вопросы есть?
– Понял. А как насчет пера жар-птицы?
– "А как насчет пера жар-птицы?" – спрашивает обнаглевший от доброты Баюна богатырь. "Это труднее, – отвечает вещий кот. – Последним хозяином жар-птицы числится персиянский шах. А так, чтобы просто перья где-то хранились…" – Голова Баюна резко дернулась, потому что цепь в очередной раз натянулась, и усатый почапал налево, голося во всю кошачью глотку: – "Виновата ли я, виновата ли я, виновата ли я, что мужик!"
Старшой выдюжил и этот концерт.
– Фу! – отдышался через пару минут хвостатый. – "Не слыхал я, чтобы просто где-то перья хранились", – закончил свои речи кот, тут и сказочке конец, а кто еще будет меня отвлекать, тот заснет и не проснется.
– Спасибо, – поблагодарил Иван и отправился к коню.
До ушей дембеля долго еще доносились обрывки мурлыкающей речи:
– Ударилась царевна оземь и говорит, плача: "Горе мне горькое, так и буду ударяться, ведь на то я и есть на свете царевна Нестояна!"
Старшого клонило в сон даже на большом расстоянии от Баюна. Вдруг рядом с парнем упал сухой, размером с "ГАЗель", желудь, и дрему как рукой сняло. Емельянов порадовался, что дубовый орешек не спикировал на лоб, как давешняя шишка. То и дело глядя наверх, Иван побежал из-под кроны.
Плох тот богатырь, кого желудем прибило.
* * *
Персиянский купец Торгаши-Керим имел неоспоримый талант. За неделю жизни в Большом Оптовище он многократно умножил свое состояние и скупил гостиный двор, устроив там свой склад. Где некогда останавливались телеги путешественников, теперь аккуратно высились штабеля горшков, тканей, ковров, амфор, шерсти, бутылей с вином, ящиков с копченой насухо кониной, ларей, набитых бусами, кольцами, браслетами и прочей утварью.
На персиянца трудились не только неутомимый помощник Абдур-ибн-Калым, но и толковые купцы, чьи товары скупил Торгаши и предложил работу. Главному же своему помощнику-земляку он сказал так:
– Человек слаб, ибо следует своим страстям и легко попадает в расставленные судьбой капканы. Человек силен, ибо даже в капкане у него есть хоть немного жизненного пространства. Уподобимся же юному дереву, которое в дремучем лесу стремится перерасти более старых родичей, мой дорогой Абдур! Я задумал то, чего не удавалось ни одному пленнику этой коварной деревни-базара. Мы скупим все!
Умник-учетчик по-своему оценил высокую цель хозяина. Он не услышал в словах Торгаши надежду. Купец надумал, что, подорвав саму суть Крупного Оптовища как вечного места для торга, он уничтожит древнее проклятье и освободит узников. Хитрый Абдур-ибн-Калым не заглядывал в стратегические дали, ему понравилась идея быть первым.
Оба персиянца взялись за исполнение плана с завидным рвением.
Однажды утром Торгаши-Керим проснулся хмурым и обеспокоенным.
– Не спеши, Абдур, – сказал он помощнику. – Сегодня начнем чуть позже. Я поведаю тебе о неприятном сновидении, кое встревожило мою душу.
Учетчик, уже одетый и готовый к торгам, поклонился и приготовился слушать.
Торгаши неторопливо умылся, накинул любимый, расшитый золотом халат, натянул атласные шальвары, обулся в сафьяновые сапоги. Затем персиянцы сели на ковре и выпили чаю.
Пухлые щеки и мясистый нос купца раскраснелись. На лбу выступил пот. Сказывалась полнота – Торгаши-Керим страдал одышкой.
Седоголовый Абдур следил за купцом черными хитрющими глазами, на лице учетчика отразилась тревога. Впрочем, Торгаши не был уверен, что чувства помощника искренни.
– Знай же, единственный мой друг и соплеменник, – торжественно начал купец, – нынче мне привиделся тяжелый сон из тех, в которые веришь, словно в явь. Я нашел себя в самом темном месте этого мира. Чернота была осязаемой, вязкой и втягивающей. Я понял, что тону в этом бесконечном мраке, хотя в то же время ощущал близкое присутствие стен. Ко всему все мое существо пробирал зной, будто за стеной бушевала геенна огненная. Удивительно, но мои глаза могли различать оттенки черноты, и я узрел перед собой дверь. "Открой!" – приказал мне глас, звучащий без звука. Я убоялся и помотал головой. Думается, хозяин гласа не привык к непослушанию. Меня обдало волной нового жара, и от воспоминания о предыдущем зное повеяло прохладой. Выйди из оазиса в полуденную пустыню, и ты поймешь мои ощущения.
Купец дождался кивка Абдура-ибн-Калыма и продолжил:
– Голос гремел все сильней: "Встань на мой путь! Я – тот, кому подвластна смешная ворожба, заклявшая твое узилище! Стань моим верным слугой, и я сделаю тебя повелителем тысяч!" На мгновение в чистые воды моих помыслов заплыла хищная рыба гордыни. Я шагнул к двери, коснулся ее рукой, но сейчас же отдернул, ибо тьму, сгустившуюся над моей душой, вспорол яркий луч совести. "Прости, неведомый и всесильный дэв, – сказал я, не открывая рта. – Видит небо, я далеко не праведник, только все же стараюсь водить свой караван дорогами истины". Ярость и пыл ответа чуть не сжег мое существо: "Ты жестоко раскаешься, раб! Изыди!" В тот же миг я очнулся в страшном смятении чувств, потный, будто работал в горячей шахте, и силился уснуть час или два. Сердце стучало, словно кузнечный молот, слезы текли из глаз. Я скорбел о милом Хусейнобаде и корил себя за страсть наживы…
Персиянцы смотрели друг на друга, потом Торгаши-Керим спросил:
– Правильно ли я отверг посулы и угрозы злобного дэва?
– Это просто сон, – улыбнулся тонколицый Абдур-ибн-Калым и уставился на свои ладони, покоящиеся на коленях. – Но ты поступил верно, хозяин.
Глава вторая,
в коей младший брат попадает в опасную трясину, а старшему достается куда круче
Наезжал Егорий на стадо звериное,
На стадо звериное, на рыскучее:
Нельзя было Егорию проехати,
Нельзя было подумати.Апокрифическая былина "Егорий Храбрый"
Демобилизованный ефрейтор Егор Васильевич Емельянов невзирая на исполинскую силищу и многочисленные победы над супостатами, все же был еще пацан пацаном. Настоящий мужчина, если уж признаться откровенно, в душе остается мальчиком до самой пенсии.
До расставания Егор плыл, куда потянет Иван, сейчас настало время самостоятельных решений. Ефрейтор отнюдь не был безмозглым хвостом Старшого, просто именно в этом мире брат ориентировался и поступал значительно успешнее, чем он.
Двигаясь на юго-восток, Егор миновал пару деревень, перебрался вброд через несколько речушек. На дорогу до Отрезанского княжества парень потратил три дня. Погода была по-прежнему жаркой, но по ночам ефрейтору, как и Старшому, добрую службу служил плащ из куницы. В отличие от Ивана Емельянов-младший не боялся спать в лесу, потому что его охранял неутомимый Колобок, готовый разбудить при первых признаках опасности.
От Хлеборобота вообще была сплошная радость: он и сигнализацией служил, и скуку развеивал разговорами да побасенками.
В Отрезанском княжестве сначала царило лиственное редколесье, потом начался густой бор, соответствующий российской Мещере. Впрочем, Егор этой подробности не знал. Наткнувшись на затерянную в лесах охотничью деревеньку, жители которой ходили на пушного зверя, оленя и дичь, ефрейтор уточнил дорогу к болотам. Мужики-добытчики посмотрели на гостя как на слабоумного, но промолчали.
– Я Ерепня ищу, – виновато пояснил Егор, прочитав в глазах охотников свой диагноз.
– Чур меня, чур! – призвали в помощь пращуров мужики и поспешили скрыться в домах.
Пожав здоровенными плечами, дембель поехал дальше.
Углубившись в дебри, он чуть не переломал ноги кобылке-тяжеловозу. Здесь же встретил медведя.
Зверь сидел совсем как человек, сгорбившись и положив переднюю лапу на колено задней. Вид у него был удрученный и растерянный, будто он думал: "Ну что за осень такая? Где зима-то?"
Увидев конника, медведь нехотя поднялся.
Егор не заробел. Он полностью восстановил силы после болезни, в чем убеждался каждое утро, занимаясь гимнастикой. Фактически парень был абсолютно уверен, что поборет огромного медведя и не вспотеет. Лошадь прянула ушами, но, почуяв спокойствие наездника, решила не дергаться.
Несколько секунд ефрейтор и зверь глядели друг другу в глаза. Потом мишка махнул лапой, дескать, а ну тебя, и ушел куда-то за бурелом.