Оконце в келье оказалось маленьким, под самым потолком, но беленные известкою стены умножали поступающий сквозь него свет. Да и надобно ли было большое окно, чтобы осветить комнату, в которой помещались только узкая кроватка с саржевым пологом да умывальный стол с рукомойником? Нашлось место, впрочем, и для двух знакомых сундуков, которых ночью тут не было. Третий сундук с шумом въехал в распахнувшуюся дверь почти тотчас, как Параша открыла глаза.
Две втаскивающих сундук девочки, примерно Парашиных лет, кряхтели от натуги, пыхтели и хихикали.
- Как почивалось барышне? - бойко спросила одна, поменьше ростом и похудей, сразу заметив, что Параша проснулась.
- А вы кто? - выбираясь из-под перины, спросила Параша, разглядывая нежданных гостий, которые вместе с тем были и хозяйками. Одеты обе девочки были одинаково - в платочки и какие-то бесформенные линялые понявки, вовсе не похожие ни на красивые сарафаны крестьянок, ни на строгое платье монахинь. Та, что поменьше, оказалась косенькая, а которая покрупней - ярко-рыжая, с усыпанным веснушками личиком. Параша тут же смекнула, что из-за этого их, верно, и пристроили в обитель.
- Послушницы здешние, - пояснила косенькая то, что и так было ясно. - Я - Марфуша, а она вот - Надёжа. Наша келейка от тебя справа.
- А еще есть тут девочки вроде нас?
- Нету, мы только.
- Так хорошо вам тогда, хоть друг с дружкой дружите.
- Помилуй Пресвятая Богородица, барышня, - степенно вмешалась рыженькая Надёжа. - Разве мы подруги? Что ты говоришь эдакое?
- А что я такого сказала? - обомлела Параша.
- Худое сказала, - ответила Надёжа строго. Марфуша согласно кивнула.
- Не говорила я ничего худого! - Параша возмутилась. - Живете вместе, так? Да еще сама ты говоришь, остальные тут взрослые… Если такие вы злонравные да нелюдимые девки, что живете вместе, а сдружиться не можете, так то вам худо, а не мне!
Девочки прыснули.
- Не понимаешь ты, верно, - улыбнулась Надёжа. - Ты вить мирская, да и в обители, сказывают, ни разу не живала. Мы не подружки, а сестры. Другое это дело. Дружба - мирское. Нам тут нельзя ни к кому сердцем-то прилепляться, а любить надобно всех. Что молодых, что старых, одинаково. Поняла теперь?
- Поняла, - Параша смешалась.
- Давай быстрей, мы тебе одеться-то поможем! - затараторила Марфуша. - Обитель покажем, чего время-то терять.
Через десять минут все три уже вышли на крыльцо. Солнечный погожий день сверкал в цветах роз, отяжеливших ветви кустов. Кусты ровными рядами окружали беленное известкою длинное строение и ведущие к нему гравиевые дорожки. Кое-где между розами и липами виднелись деревянные скамьи. Строение лепилось к гладкой высоченной стене из камня, тоже беленой, по которой шла крытая тесом галерея.
- Айда наверх! Оттудова все как на ладошке! - Надёжа на ходу протянула Параше нерумяную просфору. - На тебе, жаль на еду-то время тратить, да и трапезничать скоро.
На стену вели каменные ступеньки, очень крутые и узкие. Свежий лесной ветер ухватился за непривычно распущенные волосы Параши и начал швырять их ей в лицо, мешая смотреть. Лес, наполнивший его запахами, стоял не близко и не далеко, за полями. Впрочем, ни лес, ни поля, что открылись по одну сторону стены, не слишком увлекли Парашу. Не в пример интересней был вид, открывавшийся не наружу, а внутрь.
Огромный собор, поставленный посередь, делил обитель на три части. Границами их были мощеные дороги, ведущие к собору от ворот. Две дороги, обсаженные по своим сторонам деревьями, подводили к каменным крыльцам собора. Каждое крыльцо было широким и высоким, ступеней в двенадцать, и открытой площадкою опоясывало храм. Никогда не видала Параша такого большого храма, да чтобы еще парадные входы в него были не с земли, а как бы с балкона. Куда подводила третья дорога, покуда было не видно.
- Спальные покои тут, - Марфуша указала рукой на длинное здание, из которого они вышли. Таких же было несколько, с цветами и клумбами вокруг. - А рядом службы, вишь, поварня, что с колодцем рядышком, баня там же, да склады, да амбары, да мастерская…
Другая часть оказалась отведенной под плодовые деревья и огороды: там и сям, на капустных грядках и под яблонями мелькали черные одеяния женщин с корзинами, тяпками, ведрами…
В третьей части небольшая церковь (в Сабурове она показалась бы большой!) высовывалась из-за собора.
- А там чего?
- Кладбище.
Силясь разглядеть получше, Параша ушиблась ногой обо что-то железное. Это оказался непонятный раструб, сквозь наклонную щель которого зеленела трава под наружней стеной.
- Эк ногу зашибла! Зачем такая дыра?
- Кипящую смолу лить. Обитель-то когда еще строили. Против многих врагов инокини оборону держали - и татары шли, и поляки…
- Так это когда было? Сейчас-то время мирное, можно и заделать дыры-то.
- А Пугачевщина разве давно была? - Надёжа вздохнула. - Досюда злодеи-то не доходили, а все-таки. Время всегда одно, голубушка-барышня.
- Вот оне где! Уж ищут, ищут, прости Господи, а оне на стену залезли! - Параша чуть не прыснула, так забавно было смотреть, как вчерашняя послушница, поднимаясь по лесенке вдоль стены, словно растет на глазах. Сперва в ногах у девочек появилась ее рассерженная голова, затем к голове приросли плечи, стан. - Матушка-игуменья за ней послала, а она с девчонками балуется! Волоса-то, волоса когда ж теперь прибирать? Скажет матушка, растрёпка приехала, прогневается!
Параша почувствовала, как отливает от лица кровь. Вот оно, началось! Гром грянул как раз тогда, когда она вовсе забыла о тучах.
- Не бранись, матушка-сестрица Меланья, напугала барышню-то.
- И то верно, да не дрожи так, деточка, - приговаривала женщина, подталкивая Парашу. - Даст Бог, не прогневается матушка.
Дороги в покои княгини Параша не запомнила, так подгибались колени и темнело в глазах. Похоже, что было недалеко. Параша не успела оглядеться, как оказалась в просторной комнате с затененными белой кисеей окнами.
- Погоди здесь. - Выпустив наконец Парашу из цепких маленьких рук, послушница Мелания выскользнула из покоев.
В комнате никого не было, но из-за темных портьер, закрывающих вход в смежную с нею другую, доносились два голоса: один глубокий, звучный, но вместе с тем гибкий, привыкший лишь повелевать, другой - рассыпчатый и мелкий, словно слова стучали сухим горохом в деревянную миску. Сквозь шум в ушах Параша кое-как расслышала, что голоса обсуждают, где лучше сено - за поймой или перед ближней рощей.
Девочка осмелилась оглядеться. Покои матери Евдоксии были красивы, но строги. В дальнем углу высилась страшная кровать с резными черными столбиками, державшими бархатный темно-коричневый полог. Икон было, понятное дело, много, но они показались Параше какими-то необычными, похожими скорей на господские портреты, что висели в Сабуровском дому, в зале и в кабинете. Неужто художник с драным локтем писал их, пристроившись со своим ящиком прямо напротив Иисуса или Девы Марии, а Дева Мария по три часа кряду сидела в неподвижной позе и скучала, как Нелли минувшей весной?
- Ты бумагу-то сейчас и перебели. - Что-то стукнуло и зашуршало. Высокая и дородная, вся в черном, княгиня выплыла навстречу Параше. Лицо ее было красиво даже и в преклонные лета: белое и румяное без белил и румян, с живыми черными глазами, маленьким округлым подбородком и тонким, с трепетными ноздрями носом. - Так вот она, дочь моей крестницы. Нет, дитя, не целуй мне руки, я хочу без церемоний обнять тебя. Дай посмотреть, похожа ли?
Под пытливым взглядом этих черных веселых глаз Параше больше всего хотелось зажмуриться.
- Что Лиза? Держится ли она? - спрашивала между тем княгиня, вертя Парашу за плечи.
- Богу молится, - прошептала Параша, надеясь, что удачный ответ умаслит игуменью.
- Не лги мне, дитя, - княгиня нахмурилась. - У Лизы Бог в сердце, но не в голове. Не думаю, чтоб горе ее изменило. Боюсь, и ты воспитана не как надобно. Но о том мы поговорим еще с тобой, а теперь ответь. Как могло получиться, что тебя пустили в дорогу с одним кучером, без единой женской прислуги? Или это мода теперь самое себя обслуживать в дороге? Родители твои, я чаю, не отстали от негодника Жан-Жака?
Ответ был заготовлен заранее, поэтому Параша приободрилась.
- Со мною были две дворовые девчонки, матушка. Только заболели обе вчера, как ночевали в селе.
- Заболели? - прохладная белая рука игуменьи легла Параше на лоб. - Чем?
- Животом. Хозяйка грибов в сметане пожарила, поели да и занемогли. Очень уж маялись, а я побоялась оставаться, что беспокойство выйдет - долго-де еду. На обратной дороге человек их заберет да домой отвезет.
- Дети и есть дети, нет бы взрослую женщину приставить. - Княгиня вздохнула укоризненно, но тут же встревожилась вновь. - А ты тех грибов совсем не ела, Елена?
- А я… Я, матушка, грибов не люблю, вовсе не ем, никаких.
Княгиня засмеялась приятным негромким смехом и неожиданно крепко прижала Парашу к груди.
- Теперь вижу, ты и впрямь похожа на мою Лизаньку, а я уж понять не могла, чего сердце молчит. Елена, дорогое дитя!
Глава XV
В отличие от Параши Катя, также в жизни не покидавшая Сабурова, не была слишком изумлена городом Дроздовом, представшим перед путешественниками на исходе следующего дня. (Был он между тем вдвое больше города Беловехи, через который проехала Параша.) С недоумением призналась она Нелли, что переживает странное чувство, будто все то новое, что открывается ее глазам, как бы не слишком ново.
- Порой мне чудится, будто много таких мест я перевидала с младенческих лет. Словно менялись они перед глазами куда раньше, чем я научилась понимать, что такое перемена. Я даже вижу себя, маленькую, подвешенную в большом платке за спиной у цыганки.
- Маленькая была ты в Сабурове, и мать твоя уж наверное не цыганка, - ответила Нелли, спешиваясь у коновязи. - Кстати о цыганах. Едва ли кто-то еще нас накормит, придется обедать нынче в этом трактире. Не скажу, чтоб мне это было по душе.
- А куда денешься? - спрыгнув следом, Катя любовно похлопала Роха по шее, а затем уже захлопотала с поводьями. - Все ж таки городище кругом. Вот в лесных харчевнях, сказывают, и впрямь страшно ночевать.
Распахнутые двери низкой постройки зияли, как черный беззубый рот. Нелли глубоко вдохнула и смело шагнула в темноту.
Сквозь маленькие оконца, не стекленные, а затянутые какой-то промасленной дрянью, едва ли можно было разглядеть что-то, кроме нескольких грубых столов и скамей, поэтому поглубже, в углу, горела сальная свеча. Угол был отделен от зала дощатой перегородкою, высотой по пояс человеку, что возился за нею спиной к входу, переставляя на полках посуду. Другая свеча стояла на столе между единственными в этот дневной час посетителями - двумя молодыми дворянами.
Небрежной походкой ступая по утоптанному земляному полу, Нелли приблизилась к ближнему от дверей столу и уселась на скамью. Надо думать, положено ждать, покуда прислуга подойдет и спросит, чего угодно откушать.
Катя, замешкавшаяся у лошадей, вошла за Нелли.
Сроду не доводилось Нелли сиживать за таким грязным столом. Казалось, бурую столешницу никогда не скоблили ножом, как делают это в деревенских домах.
- Лучше каждый раз ночевать в стогу или в лесу, чем в таких местах, - негромко сказала она Кате, с осанкою заправского лакея вставшей за ее спиной.
- В погожую ночь да летом - лучше. Ну как август студеный будет? - так же тихо отозвалась та.
- Здесь наверное клопы и блохи.
- Что подать молодому барину? - осведомился ражий детина с низким лбом, выбравшийся, наконец, из огородки. - Курники, крупеники, подовые нынче удались.
- Принеси курников, да человеку моему погодя еще щей, мне не надо. А главное - чаю.
- Чаю не подаем-с, - детина туповато глянул исподлобья. - Разве узвару или квасу.
- Ну ладно, принеси тогда квасу, светлого. - Нелли нахмурилась.
- Чай подают в заведении на площади, сударь, - оборотился к Нелли один из посетителей. - Там почище и заведена настоящая немецкая урна, которую наши острословы еще называют самоваром. Мне вспомнилося сейчас невольно, как сам я пострадал от местной дикости. Благоволите ли послушать?
Был молодой человек лет восемнадцати и глядел чрезвычайно непринужденно: без камзола, что валялся на лавке, в белой распахнутой сорочке и шитом розанами шелковом жилете, без парика, который успешно заменяли мягкие каштановые волоса, недлинные, но кучерявые, как руно. Румяное, курносое и добродушное лицо его располагало, хотя Нелли пришлось напомнить себе, что она - не дама нынче, следовательно, у молодого человека нету оснований спешно тянуться за верхним платьем.
- Охотно послушаю, сударь, - с улыбкой ответила она.
- Здешний дворянин Алексей Ивелин, - представился тот, подходя к Нелли.
- Роман Сабуров, еду из родительского имения.
- Дело было минувшей зимою. - Ивелин уселся напротив Нелли. - Как единственный наследник престарелой тетушки, что обитает в деревне безвылазно, решился я навестить родственницу. Само собою, клади набрал два возка, в деревне не добудешь ни чтения, ни помады с духами, ни мушек.
- Но о чем-то, однако ж, позабыли? - осведомилась Нелли.
- Ни об едином пустяке! Предусмотрел все, вот Филиппушка не даст соврать! - Ивелин кивнул на своего товарища, что сидел еще за прежним столом, на котором, кроме штофа и посуды, Нелли заметила стаканчик и разбросанные кубики костей. Тот белозубо улыбнулся из темноты: на вид он был годами пятью старше Ивелина. - В том числе запасся и чаем, отменным и дорогим, не сидеть же на сбитнях. Тетушка, зная мои свычаи, велела приказывать повару Сидорке готовить, что мне надобно. "Сидорка лучший кухарь в округе, ты, - говорит, - только скажи ему, голубчик, уж он расстарается лучше не надо". Достаю осьмушку чаю, свари, мол, и подай, как ворочусь из лесу, лес вокруг знатный. Намерзся, ну, думаю, хорошо сейчас напьюсь горяченького! Тем боле, сливки у тетушки на диво. Не успел салфетку взять, несет Сидорка на подносе серебряную миску с каким-то супом. Из-под крышки пар валит и дух луковый. Что за дела, любезной, я чай велел подать! Рассердился, понятно. Чай готов, барин, извольте кушать. Да миску-то и ставит передо мной. А уж как крышку снял, то-то я обомлел, не знаю, смеяться ли, плакать ли. Вообразите, сударь, миска до краев полна чаю, а в нем - петрушка настругана, морковь, лук репчатой. Увидал Сидорка мою физиогномию, повалился в ноги, да как запричитает: прости, батюшка, чуяло сердце-вещун, что перцу надо было больше класть! Мы вить не городские, сроду чаю проклятого не варили!
- Сочиняете, сударь, ей-же-ей, сочиняете! - воскликнула Нелли, отирая слезы. Давно, с последней встречи с Орестом, она так не смеялась.
- Я не сочиняю, а вот один приятель мой сочинитель из столицы клялся сложить о моем курьезе изрядную поэму, - Ивелин ненадолго нахмурился. - Уж не знаю, может, теперь и забудет, коли напомнить некому. Вы бы, сударь, перебирались за наш стол. Не почтите за обиду, что как недорослю могу я предложить Вам не водку, но только компанию.
- Если персона моя приятна также и Вашему товарищу, - отвечала Нелли, косясь при этом, не несут ли наконец обещанную снедь.
- Безусловно приятна, - Ивелин бросил приятелю укоризненный взгляд. - Вам и не представить, сколь отрадны новые лица в однообразии здешней жизни!
- L'uniformite naquit un jour d'ennui. Однообразие родилося в тоскливый день. Филипп де Роскоф, - молодой человек поднялся и самым учтивым образом раскланялся. - Не обессудьте, что не назвался сразу, но мне новые лица представляются чем-то вроде сновидений, и стряхнуть странную дремоту души удается не враз.
Нелли поняла между тем, что второй собеседник не старше в действительности Ивелина, просто черты его удлиненного лица несли энергическую решительность человека, уже перенесшего в жизни немалые испытания. Темно-русые волоса его были собраны лентою в самый простой конский хвост, а скромный оливковый костюм украшал лишь узкий серебряный галун, однако француз, а это был француз, производил изящное впечатление. Впрочем, Нелли сто раз слышала от мадамы Рампон, что только так оно и должно быть с настоящими французами - в какие отрепья их ни наряди.
- Отчего же, сударь, Вы томитесь сим однообразием, вместо того чтобы разнообразить свои дни? - спросила она, пересаживаясь.
- Ефимка, плут, долго еще ты станешь морить нашего гостя голодом! - крикнул между тем Ивелин в темную глубину трактира. - Сей миг подавай, иначе намнем тебе бока!
- По разным причинам, - с белозубою улыбкою отвечал Роскоф. По русски изъяснялся он бегло и свободно, разве только слова звучали как-то слишком коротко, а буквы все произносились будто писаные, не завися друг от дружки. - Алексис сослан за шалости под родительское крыло еще в начале лета, я же нашалить не успел, но родителей своих боле не увижу.
- Они умерли? - тихо спросила Нелли, не обратив внимания на оловянную тарелку с пирогом, словно чудом возникшую перед ней сразу после оклика Ивелина.
- Благодарение Богу, они живы и здоровы. - Роскоф улыбнулся вновь. - Не гадайте, сударь, могу опровергнуть все предположения разом. Я никаким дурным поступком не отвратил от себя их любящих сердец, меня никто не оклеветывал, и я не преступал законов. И тем не менее увидеть милых родителей мне не суждено. Быть может, я расскажу Вам о том позже, Ваше лицо внушает расположение. Не угодно ли Вам неделю-другую погостить у меня и скрасить тем однообразие, уже упомянутое Алексисом?
- Я был бы душевно рад, сударь, но должен спешить, - отвечала Нелли, с опаской надкусывая пирог. - Садись да ешь, Платон, там, где нету даже вилки, легко справиться самому.
- И то верно, голубчик-барин, - Катя приняла глиняную миску с дымящимся супом. - Овса лошадям задай, чучело гороховое.
- А право, превосходная мысль, - радостно воскликнул Ивелин. - Неужто правда Вы так торопитесь? Будь Вы годом-другим старше, я б решил, что спешите в полк. Но оно, пожалуй, рановато. Или бежите от кого?
- Скорей догоняю. - Курник оказался вкусен. Нелли, поморщившись, отпила кислого квасу из сомнительного стакана. Она не ощущала никакого стеснения с Ивелиным: он напоминал Орестовых развеселых приятелей, но пристальный взгляд Роскофа ее несколько смущал.
- Так мне и показалось, - Роскоф потянулся было за штофом, но задержал на нем руку, не наполнив стакана. Нелли заметила на руке его каменный перстень с гербовой печаткою. - Я вить не напрасно Вас приглашаю, сударь. Не по душе мне Ваша осанка.
- Что? - Нелли поперхнулась квасом и раскашлялась. Ивелин, смеясь, по-свойски стукнул ее между лопаток ладонью.
- Не угодно ли пофехтовать со мною немного? - Роскоф кивнул на Орестову шпагу, которую Нелли все-таки носила, хоть и благоразумно не собиралась вначале.