В комнате на пять столов сидел одинокий господинчик в сереньком сюртучке и полосатой рубашке без галстука-бабочки или банта, отличительного знака творческого союза, копался в бумагах, будто пытаясь отыскать что-то важное, видимое глазу, но невещественное. Он поднял на незваного посетителя ошалелый взор самоуглублённого человека. Господинчик был плохо выбрит, на левое плечо свисали волосы, завязанные на затылке в конский хвост, актуальный в Великом Муроме признак, что ни он, ни его предки не были в рабстве и на государственной службе. Нос у обитателя кабинета торчал слегка вкось, на скулах виднелись давние шрамы, возможно, от сапог.
- Что же вам, сукам, надо… - тоном величайшей покорности судьбе даже не вопросил, а горестно констатировал господинчик.
- Кто тут у вас вопросы решает? - по заученному шаблону обратился Филипп.
- Какие?
- Производственные.
- У вас что?
- Трагедия.
- Этто хорошшо, - в голосе господинчика просквозило что-то от оголодавшего огра, обитателя уральских пещер и мокшанских болот. - Каков объём?
- Объём…
"Мера как у зерна или как у водки?" - Филипп забуксовал.
- Сколько листов? - конкретизировал господинчик.
"Каких листов?!" - ужаснулся Филипп. Из бесед с литературным рабом Дарием Донцовым бард усвоил, что листы бывают не только бумажные, которые включают в себя две страницы, но и авторские, в которых могло быть от двадцати двух до двадцати четырёх машинописных страниц (машинное писание, должно быть, выходило дешевле, чем сочинённое человеком, как ручная вышивка ценилась дороже вышивки машинкой). Кроме того, что окончательно ставило барда в тупик, в том же авторском листе могло содержаться сорок тысяч печатных знаков или семьсот строк стихотворного текста, но вместе с тем и три тысячи квадратных сантиметров рисунков. Ум за разум заходил, когда представляешь, как это всё могло уместиться на листе! С квадратным же сантиметром Филипп в разговоре с Донцовым столкнулся впервые и постарался тогда выкинуть из головы эту абстрактную единицу как несущественную, решив не уточнять, бывают ли сантиметры круглыми или треугольными. Дарий говорил ещё про печатные листы с одним краем в шестьдесят и другим в девяносто сантиметров, примерно в два и три локтя соответственно, и тут было понятно - сантиметр, он сантиметр и есть, а не какой-то там круглый или квадратный.
"Надо было линейкой померить!" - с запоздалым раскаянием прикинул бард длину и ширину бумажек, на которых накропал пьесу. Филипп решил, что длиной листы будут в локоть, а шириной в две трети его, но пересчитать в уме отношение площади заполненных страниц к площади условного печатного листа не сумел и рванул из-за пазухи рукопись.
- Так вот же она, - сноровкой скрывая тревогу, Филипп развернул трубку и протянул господинчику своё творение. - Так сказать, товар лицом. Читайте!
Господинчик привстал, забрал пьесу, глянул титул, пробежал глазами список действующих лиц, пропустил рекомендации господам актёрам, с интересом прочёл три страницы, без труда разбирая крупный филиппов почерк (бард старался).
- Хм, "Ростовщик", - прокомментировал господинчик. - Выступаете против ссудного процента… По собственной инициативе или кто порекомендовал тему?
- Тему подсказала жизнь, - гордо вскинул бороду Филипп.
- Это ваш собственный опыт, уважаемый, или так, подъедаете за кем-то? - ревнивое пристрастие господинчика насторожило барда.
- Я там участвовал! - концертным баритоном провозгласил он. - Был при сём и видел своими глазами. Описал как есть.
- Как есть… Я слышал про инцидент в Вышнем Волочке. Не припомню, чтобы упоминали какого-то Щавеля. Омон там шороха навёл, Недрищева вроде бы сожгли… или повесили, не суть, а вот боярина никакого не было. Или это вы реального Недрищева разделили на вымышленного протагониста и антагониста, он же благородного происхождения, хм, был?
В голове у барда всё перемешалось окончательно, и он не нашёлся, что сказать.
- С другой стороны, это хороший авторский ход, - продолжил ценитель драматической литературы. - Вот так взять и обрисовать внутренний мир отдельной личности, показав её в двух противостоящих друг другу ипостасях казнителя и казнимого, жертвы и мучителя. Вывернуть внутренний конфликт между сторонами личности во внешний, сделав стороны более яркими и выпуклыми. С одной стороны, квинэссенция алчности, с изнанки - боль взбудораженной совести. Превосходный антагонизм и мастерская уловка! Приём разделения упрощает повествование и позволяет избежать декларирования. В принципе, пьесу целиком можно построить на конфликте внутри одного человека, показав разные стороны его души в виде спорящих, ссорящихся и мирящихся людей. Хорошо! - закончил самовдохновившийся драматург. - Прочту вашу пьесу в ближайшие дни. Сегодня не обещаю, но загляните в четверг.
Тут-то бард и выложил козырь, полученный от поэта-песенника.
- В четверг служебный вход будет заперт, - криво усмехнулся он. - Через чёрный меня никто не пустит, тем паче, сюда в Мансарду. Отправят к администратору на первый этаж, а он меня завернёт.
Господинчик взглянул на посетителя с живейшим интересом.
- Вас как зовут, не вижу вашего имени в рукописи?
Он выписал Филиппу пропуск на четверг, и бард понял, что испытание он прошёл.
* * *
Отец Мавродий сдержал обещание, проводил напарника до казарм. Чинно брели мимо патрулей и постовых - священник с окладистой бородой, помахивающий длинным зонтом-тростью с конспиративной квартиры, и сухощавый ильменский словенин, выдубленный солнцем и непогодой, на котором нелепо смотрелся новенький брусничного цвета сюртук. Полицейские цеплялись глазами за косицы лесного дикаря, разительно несоответствующего попу в шёлковой рясе богатого прихода, однако документы проверили всего раз и вежливо откозыряли.
- Сейчас домой? - спросил Щавель.
- В храм, - кротко молвил священник. - Надо приготовиться к службе. Негоже оставлять без окормления блаженных вкладчиков.
- Давеча вы сказали, что атеист. Это для понта было или на самом деле так?
- Истинная правда.
- Как же удаётся веровать и при этом быть неверующим, нет ли здесь противоречия?
- Служение Маммоне не требует безосновательного доверия, ибо деньги есть реалия, данная нам в ощущениях. Прежде были электронные деньги, нуждающиеся в слепой вере, но те времена давно ушли. Я православный атеист. Очень эффективная религия.
- Московская, что ли? - с прохладцей спросил Щавель.
- Не без того-с. Истоки конфессии лежат в Москве с тех времён, когда патриархам явилось Откровение, что торговать алкоголем и куревом без государственных поборов гораздо выгоднее, чем служить Богу. Пастве оставили возможность поститься и молиться, благословили слушать радио "Радонеж", а взамен обязали каяться в грехах и заносить финансовые средства на строительство Храма. Кто же знал, что когда достроят Третий Храм, начнётся Конец Света?
Щавель появился в расположении роты, приложив к губам палец и погрозив дневальному кулаком. Серой тенью просквозил вдоль коек, кивая на негромкие приветствия личного состава. Возле печки кучковались дружинники, грели уши, куда бард Филипп заливал всякое:
- Я ж вам говорил, режиссёр знакомый. Захожу, такой, дверь ногой открыл, опа-здрасьте! Это ваш ёперный театр? А он такой: да какими судьбами, да милости прошу, Филипп Педросович, да с нашим к вам уважением. Взяли рукопись, чо.
Ратники загалдели.
- Слыш, а чегой-то ты Педросович-то? - поинтересовался Коготь.
Все враз притихли от такого поворота, Филипп проболтался!
Но барда было не так-то просто подтянуть за язык.
- Дед в Единой России состоял, - как бы по секрету поведал он, наклонившись к Когтю, и, выпрямившись, обратился к опчеству: - Отец по партийной линии не пошёл и вовсе забил на это дело, а я из дома сбежал от греха подальше. Из стана политического догматизма перешёл в лоно народной музыки и эпической поэзии!
Этим он не только уел Когтя, но и заметно повысил баллы авторитета, ибо ратники одобрительно загалдели.
- Режиссёр этот твой чего ставит?
Вопрос Карпа выдавал в знатном работорговце не только частого гостя Великого Мурома, но и человека, не чуждого сценического искусства. В столице он не только по кабакам развлекался. Глазки Филиппа забегали. Щавель незаметно обогнул скопление ратников и протиснулся в щель между чьим-то плечом и печкой, оказавшись за спиной Жёлудя. Отсюда был виден Карп, с деловым видом пялящийся на барда, и Филипп, отчего-то замявшийся.
- Нынче в программе "Побег из шапито" значится, - с пафосом объявил он. - Моя пьеса в следующем сезоне будет.
От такой новости дружинники не могли не загордиться, какой человек рядом с ними всё это время был! Загомонили разом.
- Шапито, про Белый Дом никак?
- Не. То Капитолий, а шапито про цирк.
- Эх, цирк, - вздохнул Жёлудь. - Купил вчера билет на представленье. Так хотел посмотреть! Эквилибристы китайские, клоуны-дегенераты, эльфийские наездницы на горячих арабских скакунах…
Горесть сына вернула Щавеля в привычное с вечера русло сомнений. Вспомнился разбомбленный барак, дым, вонь сгоревшей взрывчатки и ещё какой-то запах. "Что я упустил? - подумал старый лучник. - Укатала меня проклятая владимирская тюрьма. Было же что-то. Вещи, вонь. Чёртов ниндзя. Я держал вчера в руках… Что? Клоуны-дегенераты…"
Сунул руки в карманы, ссутулился, привалился к печке. Пальцы нащупали носовой платок. Щавель похолодел. Вынул платок из кармана. Это была тряпка из вещей китайца-бомбиста, мятая, засаленная. Щавель поднёс её к носу. Тряпица пахла приторной фруктовой мерзостью. Она была грязная и пачкала пальцы. Щавель потёр её, посмотрел на руку. Пальцы были измазаны липкой краской. Белила. Красная помада. Грим, каким мажут лицо артисты и клоуны.
На его голос, с ледяной уверенностью перекрывший трепотню дружинников, обернулись все разом.
- Нет, сынок, ты всё-таки посмотришь представление. Сегодня мы идём в цирк.
* * *
"Настоящий охотник! - восхитился Щавель. - Добыча вплотную подпустит, не насторожившись до самого конца".
В близлежащей лавке Жёлудь за недорого купил чёрную вязаную шапочку и стоковую рубаху от Манделы из прошлогодней весенней коллекции. Тёмно-коричневые лианы затейливо переплетались на белом фоне по всей её поверхности, не повторяя рисунка. Лаконичный дизайн африканского раба придавал особый шарм простой хлопковой ткани. Насмотревшийся на муромских модников Жёлудь нацепил рубаху навыпуск, поверх - куртку без рукава, портки заправил в берцы, которые надраил суконкой до яростного блеска. Обкорнал усы и бороду на толщину спички. Расчесал буйны кудри смоченным в квасе гребешком. Подвернул края шапочки и натянул на темя коротким колпаком, мигом придавшим парню залихватский разбойничий вид.
Когда он вышел из умывальной комнаты, ратники с подозрением зыркали на гламурного мачо, дескать, каким образом тварь проникла в расположение роты? Охреневали, узнав Жёлудя.
Щавель улыбался про себя. Сын замаскировался так знатно, что не сразу отличишь от настоящего диванного выживальщика. "Но это пока рот не раскрыл, - осаживал себя старый лучник. - Заговорит, сразу поймут, что не из салона, а из леса".
В той же лавке Щавель взял себе тёмно-красный бадлон и шляпу под цвет сюртука. Обряженный как помещик, вместо стрельбы по рябчикам как бы невзначай завернувший покрасоваться в столицу, он сделался подстать сыну. Даже берцы, зашнурованные поверх брюк, у них были одинаковые. На обратную сторону лацкана Щавель прикрутил жетон с прорезью. Пожалел, что не может взять с собой хотя бы тройку ратников. Обученные люди не помешали бы, но секретная служба есть служба. Такая секретная, что посторонних посвящать в секреты было ни коим образом невозможно, да и Жёлудя привлёк лишь по той причине, что он мог опознать ниндзю-бомбиста.
Ножны с финкой мастера Хольмберга тихвинский боярин спрятал в кармане брюк. Полы сюртука прикрывали навершие, и поблескивающей стали не было видно. Поколебался. Решил, что после теракта полиция не жалует людей с оружием. Вспомнил ночных грабителей. Подумал, куда и зачем идут. Великий Муром был горазд на сюрпризы.
"Пошли вы все, у меня жетон!" - определился Щавель и сунул сзади за ремень пистолет мастера Стечкина.
Глава девятнадцатая,
в которой цирк зажигает огни, особая оперативная группа идёт по следу и весь честной народ натыкается на козни пролетариев
- Я всё время носил доказательство в кармане, а вспомнить не мог.
Священник ждал возле кассы шапито, опираясь на зачехлённый зонт, хотя дождя не предвиделось. Рясу он надел попроще, чай, не на приём в мэрию, но всё равно было видно, что одёжа щёгольская и дорогая.
- Хорошая улика, - грек понюхал платок, потёр, изучил подушечки пальцев. - Очень похоже, но версия нуждается в проверке.
- Потому мы и здесь. Жёлудь узнает его. Пошли за билетами, а перед представлением оглядим ихнее закулисье.
Не скупясь на оперативные расходы, отец Мавродий взял билеты в первых рядах. Вместе не получилось. Свободные места поблизости остались в третьем ряду, да и то одно возле прохода, а два других в середине, но зато вместе. Щавель решил засесть с сыном, а священнику подать сигнал, если убийца губернатора будет опознан.
С закулисьем проблем не стало. Возле касс отирался ушлый мужичок, по трёшке набирал тайком, с риском для себя, очень ограниченную группу для провода по закоулкам и показа не вошедших в программу цирковых чудес, которые не увидит больше никто. Все уважающие себя господа спешили примкнуть к избранным. С умением матёрой овчарки гид сколотил наотшибе отару клиентов. Среди голов вертелась полуседая шевелюра Отлова Манулова, которого Щавель встретил с большой неохотой. Непоседливый издатель был нужен меньше всего при работе по секретному поручению.
- Рад, рад! - с незамутнённостью творческого интеллигента приветствовал их Манулов. По случаю выхода в балаган он был обряжен в костюм дивного изумрудного колера, розовую сорочку и фиолетовый бант. В руке Манулов держал тросточку и зелёный же котелок.
Поздоровавшись с отцом Мавродием как со старым знакомым, издатель подмигнул с таким злодейским видом, что у Щавеля сердце упало: шустрый зверь чуял интригу за версту.
Гид не заставил долго ждать.
- Меня зовут Вергилий, и мы начнём экскурсию по задворкам цирка. Милости прошу почтеннейшую публику проследовать за мной!
Огибая круглую полотняную стену шапито, мужичок повёл гостей к забору, ограждающему хоздвор, открыл калитку, запустил стадо экскурсантов в загон. Площадку заполонили фургоны, возы, однако тяглового скота не было, знать, увели на частную конюшню, чтоб не срал под окнами. Без него изнанка циркового мира выглядела мало чем лучше постоялого двора Замкадья. У ворот под наполненной грязью высокобортной ассенизационной телегой храпели в обнимку два волосатых кряжистых существа.
- Начнём обзор с величайшего достижения феминизма, - указал на них гид. - Борьба за права женщин привело к появлению чемпионов в области женской борьбы. Сегодня вы увидите их на арене, когда будет установлен бассейн с грязью. Самые отважные зрители могут вступить с ними в схватку и получить крупный денежный приз за победу. Гаянэ и Шаганэ! Как проспятся, будут готовы к поединку.
Щавель проводил взглядом китайца-униформиста с метлой, покосился на Жёлудя, мол, не этот ли? Сын едва заметно покачал головой. Летающего ниндзю он запомнил, у того была слишком плоская даже для ходи физиономия. Между тем, Вергилий хвастливо распинался:
- В былые времена любая из наших чемпионок могла в одиночку выйти против целого зала мужских шовинистических свиней и одержать победу на любом ток-шоу. И поныне славные красавицы не утратили спортивной формы, благодаря живительной радиации, а также регулярным тренировкам по индивидуальному плану. Вот эта, с ручищами и усами - Гаянэ, потемнее и с рудиментарными яичками - Шаганэ. Согласно преданию, последний хрип, вылетевший из уст поэта Есенина в нумере "Англетера" звучал как "Шаганэ ты моя, Шаганэ"…
Жёлудь уже не слушал. Откинулся полог служебного входа и на двор выпорхнула стройная до невесомости девушка ростом с него. На длинной шее сидела маленькая голова с хрупкими чертами узкого лица, которое не портили оттопыренные уши. Снежной белизны волосы, затянутые с боков двумя тонкими косичками, ниспадали волной по всей спине. Из одежды на ней был меховой белый лифчик, короткая меховая юбка, шёлковые перчатки до локтя и высокие сапожки с меховой оторочкой, всё искристо-снежное. Фиалковые глазищи с озорным любопытством выхватили из толпы молодого лучника и не отрывались, словно никого больше рядом не было.
Девушка промелькнула мимо, люди только рты разинули, и вот, уже была возле приставной лесенки фургона. Дверца растворилась, выглянула другая эльфийка, лицом круглее, с рыжей гривой, во всём красном. Девушки задержались на миг, стрельнули взглядом, перешептались, захихикали - Жёлудю словно игла в сердце вонзилась, он знал, кого удостоили вниманием - и скрылись в гримёрке.
- Как вы догадались, почтенные, - дав гостям оклематься, продолжил гид, - вы только что видели наших незабываемых эльфийских наездниц, чьи благородные имена не под силу запомнить человеческому уму, а выговорить возможно лишь на взлёте виртуозного изыска затейливого речетатива словесной эквилибристики необычайно экстравагантному синхронисту.
- Как, как, как их зовут? - посыпались вопросы.
- Мой язык не в состоянии так извернуться. Я много пробовал, но всё без толку, оттого мои уста закрыты печатью молчания, - развёл руками мужичок.
- И всё же как? - продолжал настаивать Отлов Манулов.
- Три рубля, - потребовал Вергилий.
Издатель выудил портмоне.
- За каждое.
Манулов, не торгуясь, расплатился.
Приблизив губы вплотную, мужик шепнул в ухо. Никому не было слышно, но, судя по изменившемуся лицу, Манулов разобрал.
Переглянувшись, ещё два повесы скинулись и приникли к источнику эльфийского знания.
- Позвольте полюбопытствовать? - бесхитростно осведомился священник, когда притихший Манулов вернулся к своим спутникам.
Издатель раскрыл рот. Лицо его напряглось. Неистовая борьба буквально корёжила нутро судорогами. Наконец, Манулов выдохнул и сокрушённо помотал головой.
- Это… это невыразимо, - признался он.
Гид повёл экскурсию дальше.
- Их действительно так зовут или это эстрадные псевдонимы? - обратился Манулов к боярину из страны эльфов.
- А как их зовут? - влез Жёлудь.
Манулов укоризненно посмотрел на него.
- У эльфов лёгкие имена, - молвил старый лучник. - Они сложносоставные, но выговариваются просто, например, боящийся числа шестьсот шестьдесят шесть в пятницу тринадцатого числа архивариус Гексакосиойгексеконтагексапараскаведекатриафобиэль, заикающийся при виде острых предметов.
- Или опаляющий взглядом тренер Гексанитрогексаазаизовюрцитиэль, работающий в полную силу, - добавил Жёлудь.