– Хм, – Смагин сделал вид, что ничего не заметил. – А что твой бывший… э-э… опекаемый?
– Помер, – равнодушно ответил Сема. – Самоубийство. Назло мне специально выпил пузырек дихлорэтана. Теперь вот, если в течение сорока дней не пристроюсь к кому-нибудь, то мне конец. Полный каюк с помрачением нимба, навсегда и во веки веков. Аминь. – Сема с трудом перекрестился, уронил голову на грудь и затих. Иван Сергеевич взял Сему за шиворот и легонько потрусил его вверх-вниз: Сема запрыгал на стуле как поплавок.
– Па-апрошу не отключаться, пока мы не решили главный вопрос моей жизни! – Папик постучал ангела по голове вилкой:
– Немедленно включись, кому говорю.
– Разумеется, – Сема, не открывая глаз, вытащил из внутреннего нагрудного кармана сложенный вчетверо листок бумаги и сунул его в пупок Смагину, – ознакомься и распишись. На предмет сотрудничества, – после чего сложился пополам и упал со стула.
– Ишь ты, святой дух, а нажрался как грузчик, – метко заметил Иван Сергеевич, разворачивая пергаментно плотную бумагу.
То, что документ был нечеловеческого происхождения, Смагин понял с первого взгляда. Золотые буквы текста висели над бумагой; под текстом, в глубине листа, на бархатно-черном фоне плыли объемные разноцветные звезды и блеклые туманности. Сам договор, в общем-то, был совершенно стандартным, выдержанным в классически бюрократическом стиле. Там и сям мелькали набившие Смагину оскомину канцелярские перлы типа: "мы, нижеподписавшиеся", "вышеуказанная сторона", "заказчик", "исполнитель". Иван Сергеевич внимательно прочитал документ. Смысл написанного сводился к тому, что Хранитель шестого класса берет на себя обязательство охранять заказчика всю его, заказчиковую, жизнь от случайных увечий, травм, неплановых смертей и беременностей в меру своей профессиональной ориентации и умения. Заказчик, в свою очередь, обещает не чинить Хранителю препятствий в его спасительной деятельности. В самом низу текста мелким шрифтом было допечатано примечание, где мимоходом отмечалось, что в случае неразрешимой конфликтной ситуации между заказчиком и исполнителем возможен пересмотр договора в вышестоящей инстанции с автоматической заменой Хранителя на другого, не меньшей категории.
Договор Смагину очень понравился. Хороший был договор, надежный. Самое главное в нем было то, что от него, от папика, ничего особо и не требовалось. Живи себе и в ус не дуй. Иван Сергеевич взял шариковую ручку и размашисто расписался под текстом, перечеркнув своей подписью пару звезд и одну крабовидную туманность. Буквы подписи сразу налились золотом, воспарили над бумагой: договор приобрел силу и… растаял в руках папика.
– Подписал? – Сема чертиком выскочил из-под стола, ошалело заплясал на месте, дробно отстукивая пятками морзянку:
– Вот заживем теперь!
– Да ты, мерзавец, никак трезвый? – удивился Смагин. – Притворялся, что ли?
– Ни в коем разе, – замотал головой Сема. – Все в натуре было! Просто теперь меня никакая спиртяга брать не будет, коли я официально стал на работу – не положено! Я же за алкоголиками приглядываю, – виновато закончил он.
– Как это? – озадачился папик. – Но я ведь не алкаш.
– Будешь, – радостно успокоил его ангел, – я тебе помогу. Мой профиль – обслуживать только горьких пьяниц и конченых алкоголиков. Иначе у нас с тобой ничего не выйдет, останешься без моей охраны и со своим черным столбом. Хочешь со столбом?
– Не хочу, – уныло ответил Смагин, – и водку ведрами пить не хочу.
– Захочешь, – уверенно пообещал Сема, – ох, как еще захочешь…
* * *
Прошел год. Нет, пролетел – шумно, бестолково и ужасно быстро, как веселый пьяный мойщик окон с десятого этажа. Иван Сергеевич и не заметил смены времен года, да и до того ли ему было! Ох, не до того…
Смагин изо дня в день сражался за свою жизнь, за свое право на существование – он пил водку, пил отчаянно и много. Архимного. Потому как ежели Иван Сергеевич хоть день был не нажратый, то Хранитель Сема вроде бы как оказывался не у дел. И в такие дни с Иваном Сергеевичем происходили некоторые неприятности. Не смертельные, нет – тут ангел Сема был на высоте, – но мерзкие и досадные. В один из таких дней Иван Сергеевич неожиданно узнал, что им "наверху" весьма недовольны и он, как бы это помягче сказать, теперь несколько понижен в должности. Говоря казенным языком – наказан в дисциплинарном порядке за развал работы и срыв регулярных платежей. Но Смагин только горько усмехнулся в ответ на это сообщение. Последнее время его волновало совсем другое: его волновал только Сема. Вернее, присутствие Хранителя при Иване Сергеевиче. А точнее – непростой, тяжелый вопрос: как жить дальше?
И вот ведь какая гадкая получалась закавыка: если Смагин, устав от беспробудного пьянства, вдруг бросит пить, то, значит, Сема не сможет выполнять свою работу – быть ангелом-хранителем при пьянице. И тогда его, Сему, могут отозвать, и останется трезвый Иван Сергеевич один на один со своим черным столбом и недовольным начальством. А если пить так и дальше, как требовал от него Сема, то на хрена, скажите, пожалуйста, такая жизнь нужна? Проснулся – надрался – уснул? Никакой романтики.
Пока Иван Сергеевич мучился шекспировскими страстями – "Пить или не пить? Вот в чем вопрос…", – жизнь шла своим чередом. Летом Смагина известили, что он… э-э… уволен. Выброшен из дела раз и навсегда. Хорошо хоть не убрали вовсе – у братвы эти вопросы решаются просто. Видимо, "наверху" посчитали, что нынешний Иван Сергеевич, алкоголик и бездельник, опасности для бывших партнеров не представляет. А может, что и другое решили, но Сема надежно прикрывал своего подопечного.
В начале осени у Смагина сгорел дом. Сгорел дотла, вместе с бронированной дверью и кроватью, в которой Иван Сергеевич в пьяном, естественно, виде курил на сон грядущий. Кровать была единственным предметом, который имелся в пустом доме, все остальное было давно продано и пропито. А теперь не стало и кровати. И дома тоже не стало. Это было очень обидно, тем более что Смагин собирался пустить к себе на постой квартирантов и жить дальше на вырученные от аренды деньги. Вернее – пить. Или, на худой случай, продать дом. Увы, и еще раз увы, мечты и планы Ивана Сергеевича рассыпались горячим пеплом. Одно хорошо – сам Иван Сергеевич в пожаре совершенно не пострадал. Даже не обжегся!
И пришлось Смагину в конце концов устраиваться на работу. Очень унизительную для человека его запросов и бывших возможностей работу – истопником в лицей. С испытательным сроком в два месяца. И это было хорошо – хорошо, что вообще взяли! Потому как слава у Смагина – бывшего "папика", бывшего крутого, бывшего денежного – была худая. Неважная нынче слава была: слава городского сумасшедшего. Полного придурка и дебила. А все потому, что Иван Сергеевич не стеснялся прилюдно поносить ангела Сему за его сволочную специализацию – помощь исключительно пьяницам. И спорить с Хранителем прилюдно не стеснялся. А так как Сему видел лишь он один, то, в общем, люди косо смотрели на Ивана Сергеевича, считая его инвалидом рэкетирского труда. Человеком с пулей во лбу.
Директор элитного лицея был одним из прежних "опекаемых" Ивана Сергеевича и взял Смагина на черновую работу скорее всего не из жалости, а из глубокого, неподдельного чувства злорадства. И по-человечески его можно было понять: приятно, елки-палки, когда тот, кто годами верховодил над тобой, вдруг оказался на дне, да еще в твоем полном подчинении! Вернее, не на дне, а в подвале, в бойлерной, среди угля. Впрочем, какая разница! Главное – что в подчинении. В шестерках. И Иван Сергеевич за два месяца всласть хлебнул этого подчинения.
Огонь гудел в чугунной утробе водогрейной печи. Подвальный сумрак черным сырым туманом висел по мокрым углам, таился за коробами с углем. Голая лампочка одиноко мерзла под цементным потолком, тускло освещая саму себя. Бойница уличного окошка была забита снегом, на улице мела пурга. Смагин сидел на табурете возле огненной пасти печи – здесь было теплее – и старательно пытался налить портвейн в щербатый стакан. Стакан и горлышко бутылки совмещались через раз, гуляя по сложным и непонятным траекториям; ватные брюки на коленях были уже мокрыми от пролитого вина.
– Твою мать! – раздраженно сказал Смагин и, швырнув стакан в стену, выпил остатки вина из горлышка. Сразу стало как-то легче и теплее. И лампочка вроде бы засветилась чуть ярче – в подвале заметно посветлело. Но это была не лампочка.
– А, явился, – неприятным голосом проскрипел Иван Сергеевич, глядя на Сему, вышедшего откуда-то из стены, – давненько тебя что-то не было. Может, еще кого охраняешь? На полставки. Бла-а-агодетель! – Смагин икнул и зло плюнул под ноги ангелу. Сема – впрочем, он давно уже требовал, чтобы Иван величал его Семеном Григорьевичем, но Смагин игнорировал это заявление – брезгливо повел плечом, отстраненною посмотрел на Ивана Сергеевича и скривил рот в кислой улыбке.
Выглядел Сема в подвальной грязи совершенно неуместно. Можно сказать, нелепо: очень чистенький, очень опрятный, упакованный в богатые, явно новые ангельские шмотки – он светился ровным золотым светом. Как новогодний елочный апельсин с подсветкой. Да и ростом Семен Григорьевич вроде как стал повыше. И лицо свежее – щеки Хранителя были тщательно припудрены золотой пыльцой. Белоснежные крылья, перышко к перышку, беззвучно сложились за его спиной. Идеально ровно посаженый нимб мягко сиял над семиной макушкой пригашенным солнечным светом.
– Ты… ты чего это такой? – с подозрением рассматривая ангела, хрипло спросил Смагин. – Праздник какой, что ли? Божеский.
– Я давно такой, – сквозь зубы процедил Сема, с неприязнью глядя на Ивана Сергеевича. – Ты просто не обращал на мою внешность внимания. Конечно! Нажрется, понимаешь ли, с утра, глаза водкой зальет и – вся ему радость. До ангелов ли тут! А я его охраняй, доглядывай. Заботься! Тьфу, зараза.
– Э, э, постой, – ошарашено уставился Смагин на Хранителя и даже привстал с табурета, – ты чего несешь? Сдурел, что ли? Я же… У нас ведь договор… Ты же по пьяницам специалист!
– Ну и что, – фыркнул Сема, небрежно стряхивая пальчиком с плеча невидимую соринку. – Ну, специалист. Но любить вас, алкашей, не обязан. Да-с. Мало ли вас под моей опекой было! Все равно одним заканчиваете… – ангел с отвращением повел вокруг себя рукой. – До чего докатился, подумать только! Истопник. Угольщик. Р-рванина, – Сема топнул ногой. – Осточертел ты мне. Видеть тебя не хочу.
– Погоди-ка, – закипая, тяжело встал Смагин, отпихнул ногой табурет. – Ты, значит, сделал меня таким, а теперь – ага! Через губу со мной разговариваешь, нос воротишь. Брезгуешь, да?
– Целоваться мне с тобой, что ли? – огрызнулся Сема, без видимой причины отряхивая хитон. – Того и гляди перепачкаюсь тут у тебя, как крот…
– А с чего это ты вдруг такой знатный стал?! – заорал, наливаясь кровью, Иван Сергеевич. – С каких хренов ты такой чистый да гладкий стал, а? Да ты же сожрал меня, сволочь! Ты же мной, моим достатком и моей жизнью все время питался, гад. Как же я не раскусил тебя сразу, – Смагин хлопнул себя по ляжкам руками, истерично захохотал. – Нет, вы только посмотрите на него! Все, все высосал из меня, жизнь мою у меня украл. Ах ты вампир… – Иван Сергеевич качнулся вперед, хватко сжал руки на чистенькой золотистой шее и грузно упал на угольную кучу: пальцы его схватили лишь воздух.
– Ваши обвинения абсолютно безосновательны, – почему-то переходя на официальный тон, сурово молвил Сеня, рассеянно почесывая шею. – Кроме того – бездоказательны. И оскорбительны. Мне горько слышать такие унижающие мою честь и достоинство слова от существа, ныне недостойного называться высоким званием творенья Божьего.
– Ты Бога сюда не привинчивай, – прохрипел Смагин, с трудом становясь на колени, – он не фраер, он – всеведущий! Я тебя не достану – Бог накажет.
– Мда, – сказал Семен Григорьевич, равнодушно разглядывая потеки на потолке, – накажет. Эт-точно… А между прочим, для вашего сведения, мне давно предлагали перейти в первую лигу с повышением до второго класса. С архивным восстановлением. А я отказался. Из-за порядочности своей отказался. Чтобы за вами доглядывать.
– Что?! – страшно завыл Смагин, обхватив голову руками и раскачиваясь, словно в трансе. – Что ты украл у меня? Чем ты заплатил за свое проклятое восстановление? Моей душой?
– Фи, – ехидно усмехнулся Хранитель, – красть души – это не по моей части, – но, однако, потупился. И лицо в сторону отвернул.
– Что охраняем, то имеем, – шепотом, холодея от своих слов, сказал Смагин, – а охранял ты мою душу…
– Какая душа! – чересчур поспешно возмутился Сема. – Вы о чем? Вы хоть эту душу видели? Щупали ее? Да не брал я у вас ничего, больно надо. Сначала сами определитесь со своей душой – есть она у вас или ее вообще никогда не было, а потом обвиняйте. Тоже мне, прокурор нашелся.
– Падаль ты, – устало сказал Иван Сергеевич, становясь на ноги. – Крыса. Не нужен ты мне. Убирайся. Я от тебя отрекаюсь.
– Эй-эй, минутку, – заволновался Сема, – так нельзя. Вы же своими необдуманными словами можете наш контракт разорвать! Не нравлюсь я вам – ладно, бывает. Сейчас переоформим договор и разойдемся чинно-благородно. Как говорится – я вас больше не знаю, а вы меня.
– Э, да ты боишься, – удивился Смагин, даже лицом посветлел, – боишься, гнида, – и захихикал, грозя ангелу кулаком.
– Я не за себя боюсь, – быстро затараторил Сема, нервно округляя глаза, – я за вас опасаюсь. Я уйду – другой придет, согласно договору. И кто знает, чем это все закончится!
– Боишься, – убежденно повторил Иван Сергеевич, не слушая Хранителя, – небось, за то, что со своими обязанностями не справился, по головке-то не погладят. И, стало быть, тю-тю архивное восстановление, ведь верно? Ха! Отр-рекаюсь, и баста!
– Не смейте! – испуганно взвизгнул Сема. – Не см… – и пропал. В подвале сразу стало темно и скучно.
– Прищучил гада, – удовлетворенно пробормотал Смагин, широко улыбаясь чему-то своему, тайному, – надеюсь, я ему крылышки серьезно прищемил…
И тут Смагина вывернуло, выплеснуло прямо на табурет – вином и желчью. Рвало страшно, словно выливалось из Ивана Сергеевича все выпитое им за прошедшие времена, вся та пакость, которой он травил себя, изо дня в день травил. Минут через пять отпустило: Смагин наконец сумел спокойно вздохнуть.
– Ни капли, – невнятно пробормотал он, утирая рот рукавом ватника, – никогда! Ни…
Ровное серебристое сияние всполохом залило подвал.
– Что? – встревожено завертел головой Иван Сергеевич. – Опять?!
– Не волнуйтесь, – чистый нежный голос колокольчиком прозвенел в промозглом воздухе подвала, – это я, ваш новый ангел-хранитель, – и перед Смагиным в облаке искристых звездочек возникла девушка. Разумеется, ангел. Разумеется, прекрасная. Большего Иван Сергеевич определить не смог – у него зарябило в глазах от частого мельтешения искр.
– Меня зовут Леля, – мягко проворковала Хранитель, – и у вас со мной не будет никаких проблем. К счастью, я специализируюсь не по алкоголикам, – Леля, воздушно и беспечно ступая по заблеванному полу – она даже не поморщилась! – подошла, подплыла к Смагину и ласково погладила его теплой ладошкой по чумазой, колкой щеке. – Глупенький, ах какой ты глупенький. И зачем тебе нужен был этот ужасный Сема, не понимаю. Но ничего, Леля теперь с тобой, Леля досмотрит тебя, – Хранитель сладко поцеловала Смагина в лоб. – Ты будешь мною доволен. Всегда – доволен. И все будет хорошо. Всегда – хорошо…
И Иван Сергеевич внезапно почувствовал – да. Теперь все будет хорошо. Теперь – хорошо… Хоро…
Медленно-медленно Смагин опустился на колени, медленно-медленно огляделся по сторонам остывшим взглядом.
– Ту-ту, – сказал Иван Сергеевич, с любопытством коснувшись пальцем пустой бутылки из-под портвейна, – палавозик. Ту-у-у! – и, пыхтя и пуская от усердия из носа сопливые пузыри, завозил бутылкой по скользкому полу. – Чух-чух. Чух!
– Ай умница! – восторженно всплеснула руками Леля. – Какой у нас славный дурачок получился. Чудненький малыш! Прелесть.
Смагин тихо захныкал.
– Ну вот, – озаботилась Лелечка, – надо же, мы описались, ай-ай! Ну ничего, ничего. Тетя Леля для того здесь и находится, чтобы Ванечку от неприятностей охранять, за милым Ванечкой присматривать. Тетя Леля Ванечку любит, очень любит. И будет любить. Всегда. До самого конца.
Но Ванечка не слушал добрую тетю Лелю – он увлеченно игрался в паровозик.
В стеклянный.
Шабашка
Вид у профессора был академически стандартный: бородка, очки, лысина, пухлый живот и тапочки с махровым халатом.
– Вы профессор Штейдер? – казенным голосом спросил Малявин, не вынимая беломорины изо рта. – У вас, что ли, кран течет? – и переложил чемоданчик с инструментами из руки в руку.
– Ви ест… водоремонтник? – профессор с подозрением оглядел стоявшего перед ним верзилу в замасленной спецовке, сбитых башмаках и облаке свежего винного дурмана.
– Их бин, – скупо доложил Малявин, – яволь.
Больше по-немецки он почти ничего не знал, а "Гитлер-капут" для общения с жильцом из четыреста пятого номера "люкс" не годилось. Вдруг он профашист какой, из банды этих… "бритоголовых". Вон и лысина есть. Так что Малявин, бормоча "битте, битте", отодвинул профессора чемоданчиком в сторону и прямиком двинул в ванную.
Видит бог, не вовремя сломался кран в этом хреновом четыреста пятом: кочегар Серега Петушков вчера похоронил тещу и сегодня с утра, весь пьяный и радостный, поминал в столярке "незабвенную и дорогую", наливая всем подряд. "Незабвенная" завещала Петушкову трехкомнатную приватизированную с телефоном, в центре. Подарок судьбы, честное слово!
Народу в столярку собралось достаточно, даже притащился шестидесятилетний ассенизатор Хромов, народный умелец по халявной выпивке. От угощения никто не отказывался и, конечно же, через час забыли и про тещу, и про наследную квартиру, потому что вновь всплыли важные, вечные темы – зарплата, бабы, футбол и политика. Душевно сидели, славно, даже не заметили, как Петушков упал под верстак и уснул.
Помешала коридорная, грымза Капустина. Не дозвонившись по внутреннему в столярку, она не поленилась спуститься с четвертого этажа в подвал, где устроила безобразный скандал.
– Все! – возмущалась грымза, – лопнуло мое терпение. Буду жаловаться директору гостиницы! – и еще много чего наговорила всем присутствующим плохого, унижающего гордость и достоинство человеческое. Нда-а, неприятно как-то получилось, очень даже неловко. Поскольку была Капустина не только мелкой начальницей, но и родственницей Петушкова. Дальней. Малявину же Капустина сказала:
– Жорка, ты вроде здесь самый трезвый. Значит, задание тебе. Срочная заявка от жильца из четыреста пятого. Немец там живет, профессор. Кран у него сорвало, заливает номер. А под ним в триста пятом тоже какой-то научный пуп живет, из Англии. Может случиться международный скандал. Так что быстренько! – и, хлопнув дверью, сердито убралась из подвала.
Быстренько! Ха, разогналась. Пока Жора собрал инструмент в дежурный чемоданчик, очнулся Петушков, залез на табурет и налил всем портвейна еще раз по кругу, выпил тоже. После чего опять упал под верстак.