- Чем выкупить, бестолочь?! - чуть слышно простонал кассар. - У меня осталось двести огримов. Думаешь, за такие деньги они против государевой воли пойдут? Да вспомни, сколько за наши-то головы назначено! Да и получив деньги, они тут же придушат нас.
В голове у Митьки звенело, словно бил кто-то в невидимые колокола. Еще недавно заливавший его пот высох, и на коже выступили мурашки.
А на возвышении одетый в хламиду тип наставительно говорил мальчишке:
- Дурень, ну ты сам посуди - жизнь-то одна, и ее надо прожить, чтобы не было мучительно больно! А будет, если заартачишься, - махнул он рукой в сторону кольев. - Тебе и говорить-то ничего не надо, просто зернышки возьми и в огонь кинь.
Митька заметил, что рядом с длинным дядькой торчит невысокий бронзовый треножник, и вверху, посреди чуть вогнутого диска, горит яркое пламя. Яркое, несмотря на солнечный день. Отсюда оно казалось то голубым, то каким-то лиловым. И чему там гореть, недоумевал Митька. Под диском было пусто - только три изящно изогнутых сверкающих ноги.
Тощий протягивал мальчишке блюдо, на котором возвышалась горка зерна, какие-то плоды, пучки трав.
- Ну давай, дурачок, кидай! Потом ведь сам благодарить будешь!
Тонким, но яростным голосом мальчишка ответил:
- Никогда! Мама с папой верили Единому, и я верю!
- Ну и что? Единому скажешь, что случайно зернышко обронил. Рука, понимаешь, дрогнула, - с усмешкой посоветовал тощий. - Я не стану обманывать Бога! - в слезах выкрикнул мальчишка. - Ваши злые идолы падут, и наступит царство Единого, и Единый будет все и во всем! А вас Он накажет, попалит огнем неугасающим!
Кассар тоскливо посмотрел на Митьку.
- Вот же дурак… - с досадой протянул он, и непонятно было, кого имеет в виду - то ли пацана, то ли Митьку, то ли себя.
Потом вдруг как-то весь подобрался, сразу сделавшись похожим на хищного зверя, готового к прыжку. Несколько раз сжал и разжал кулаки, что-то пробормотал, резко щелкнул пальцами.
Сперва Митька услышал треск, и лишь затем тишину прорезал истошный женский вопль:
- Пожар! Ой, пожар! Горим!
Горело сразу со всех сторон. Соломенные крыши занялись мгновенно, и рыжими волнами пламя перекатывалось с одного дома на другой. Потянулся дым - густо-серый, тоскливый.
- Беда! Боги! Туши-ить! - крики эти раскололи толпу, и только что бывшая единым, жаждущим острого зрелища телом, она мгновенно рассыпалась, заметалась. С выпученными глазами промчался мимо Митьки пожилой папаша, ратовавший за наказания, за ним, точно привязанный, бежал сынок Ульсиу. Дома хоть и были далеко, но уже здесь, на площади, чувствовалось опаляющее дыхание огня. Глиняные мазанки горели точно дровяные сараи. И глина с отвратительным шипением трескалась.
Многие помчались куда-то влево, очевидно, к колодцу. Но мало у кого были с собой ведра или кувшины - вся утварь-то оставалась у крестьян дома, когда, оповещенные о приказе старосты, они в чем есть сбежались на площадь.
Крики и плач поднимались к равнодушному небу вместе с клубами дыма.
- Скотина! Скотина же в хлеву! - причитая, бегал взад-вперед тощий мужичонка со встрепанной бородой.
- Доченька! - голосила на одной ноте молодая заплаканная баба. - Доченька же там осталась! Боги! Молю вас, высокие боги!
Радостно гудело пламя, играло во всю свою звериную силу.
- Да, - сквозь зубы проворчал кассар, - чувствую я, что водички мы так и не наберем.
И пары минут не прошло, как площадь осталась почти пустой. Не считая старосты и тощего, который крепко держал мальчишку за локоть.
Быстрым шагом Харт-ла-Гир приблизился к ним, на ходу выхватив меч.
- Ты! - внезапно выкрикнул тощий, тыча в кассара левой рукой. - Это ты наслал огонь! Я почуял! Люди, хватайте его!
- Я, - мрачно улыбнулся кассар. Подбежавшему сбоку Митьке стало не по себе при виде этой улыбки. - Только нет людей, люди там вот, далеко, пожар тушат. Нет людей, жрец. И тебя тоже нет. Не тратя больше слов, он резко взмахнул мечом. С воем тощий жрец обрушился в пыль, пытаясь обеими руками сжать разрубленный живот, впихнуть туда выползающие внутренности.
Кассар, не оборачиваясь, вновь ткнул мечом - и застывший на месте староста медленно осел наземь. Из перерубленного горла темным потоком хлынула кровь, она бурлила и быстро впитывалась в изголодавшуюся по влаге землю.
- Кто ты? - просипел жрец, все еще живой. Несмотря на чудовищную боль, он сумел приподняться и глядел на кассара тяжелым, ненавидящим взглядом. - Налагаю на тебя…
- Ничего ты уже не наложишь, колдун, - устало вздохнул Харт-ла-Гир. - Это уже не твоя область. Уйди же спокойно в нижние пещеры, зная, что смерть твоя, возможно, послужит спасению многих… до высоты коих ты так и не сумел подняться. Не бойся, сейчас я прекращу твою боль.
Он резко взмахнул мечом - и мгновение спустя отрубленная голова жреца, сверкая глазами, покатилась вниз, на истоптанную сотнями ног землю.
- Стоять можешь? - деловито спросил кассар остолбеневшего мальчишку.
Тот, пошатнувшись, молча кивнул.
- А идти? Впрочем, вижу. Нам пора.
Ни говоря ни слова, он легко, точно полено, подхватил пацана под мышку и быстрым шагом направился к ждущему их Угольку. Митька помчался туда же.
- Так, Митика, - озабоченно проговорил кассар, - сейчас нам нужно удирать, и быстро. Уголек нас троих долго не потащит. Поэтому поедете вы двое, я побегу следом.
- Но… - запнулся Митька, - я же не умею.
- Учиться уже некогда, - спокойно возразил Харт-ла-Гир. - Но не бойся, Уголек умный, он вас не скинет. Ты, главное, мальчишку держи покрепче.
С этими словами он, опустив пацана наземь, схватил Митьку за плечи и резко подбросил вверх. Тот сам и не заметил, как оказался в седле. Кассар сейчас же подал ему мальчишку, который, похоже, пребывал сейчас в глубоком обмороке.
- Усадил его? Теперь держи крепко, и ногами, ногами сжимай бока. Да не ребенку, дурень! Коню! Затем он обхватил морду Уголька и что-то ласково, но настойчиво зашептал тому в ухо. Сколько Митька ни прислушивался, уловить слов он не мог. Наверное, опять какая-то ахинея на древнем языке.
Додумать мысль он уже не успел - стремительно сорвавшись с места, Уголек помчался вперед, на объятую дымом и пламенем улицу. Непонятно откуда взявшийся ветер обдувал Митьке лицо, но все равно отвратительный запах гари забирался в ноздри. С обеих сторон вскоре встали огненные стены, обжигающие волны воздуха перекатывались через улицу, и трудно было дышать. Уголек мчался как никогда раньше - казалось, это не конь, а прямо-таки мотоцикл.
Мальчишка в Митькиных руках так и не приходил в сознание. А вдруг задохнется? - грызли мозг тревожные мысли, но все, что он мог сделать - это крепче сжать щуплое, горячее тело.
Кто-то мельтешил в дыму, кажется, кого-то Уголек сбил с ног, сам того не заметив. Кажется, вслед доносились хриплые проклятия - Митька сейчас думал лишь об одном: прорваться бы. Только бы прорваться!
Вскоре показались распахнутые ворота. Сюда огонь еще не успел добраться, зато добрались стражники. Двое поджарых парней судорожно пытались свести тяжелые створки. Миг - и оба, чуть слышно вскрикнув, обрушились в пыль. Что с ними случилось, Митька не понял, но и задумываться было некогда. Уголек торжествующе вырвался на простор и устремился в травяное море. Травы, высокие, пахучие, здесь доставали коню до груди, и он рассекал их точно моторная лодка.
Как там кассар, мелькнула тревожная мысль, и Митька, не утерпев, обернулся.
С кассаром все было в порядке. Он размеренно бежал позади, на расстоянии в несколько метров, не отставая от них, но и не обгоняя. С ужасом Митька вдруг, что глаза его плотно закрыты, и незаметно, чтобы он дышал.
Заворочался, застонал мальчишка, и Митька тут же обхватил его крепче, тихо шепча в ухо:
- Ну ничего, малыш, ты держись! Мы сейчас, мы скоро…
Он сам понимал, как идиотски все это звучит, но иных слов у него уже не было.
Казалось, скакали бесконечно. Не было в степи никаких ориентиров, нечем тут измерять расстояния. Давно уже скрылась за горизонтом горящая деревня, давно уже от края до края плескались верхушки трав, и только солнце - злое, жалящее, мертво зависло в зените.
Потом это кончилось - как-то сразу, вдруг. Засопев, Уголек перешел с рыси на шаг, все более и более спокойный, затем остановился, опустил шею. Бока его ходили, тугие мышцы дрожали, и чувствовалось, что он - могучий, неутомимый зверь - смертельно устал и больше не двинется ни на локоть.
Сейчас же оказался рядом кассар. Вздрогнул, потянулся и с шумом выдохнул. Потом открыл глаза, заморгал поначалу, привыкая к яркому свету, но вскоре уже полностью пришел в себя. Молча принял у Митьки неподвижное тело ребенка, осторожно опустил в траву. Затем снял и самого Митьку, и при этом руки его, по-прежнему большие и сильные, заметно дрожали.
"Ну, сейчас мне будет, - уныло подумал Митька. - Сейчас он мне пропишет…" В том, что Харт-ла-Гир - не тот человек, что прощает шантаж, он уже успел убедиться.
- Сумку мою подай, - рявкнул кассар, сидя на корточках возле мальчишки. - Живее!
Не глядя, сунул руку в кожаные недра, нашарил там маленький флакончик, на дне которого плескалась ядовито-синяя жидкость.
- Слушай, - по-прежнему не оборачиваясь, заявил он, - сейчас я его в чувство приведу и буду говорить. Это снадобье не только исцеляет телесные раны, но и просветляет ум… на короткое время. Иначе он еще долго не сможет не то что ничего толкового рассказать, а и помыслить. Нам же надлежит скорее с ним определиться. Так вот, Митика, ты сейчас будешь молчать. Ни звука у меня чтобы. Иначе… - он помедлил. - Вспомни того молодого разбойника. Уяснил? Ну вот то-то же.
Ловкими движениями он принялся втирать синее зелье в мальчишкино тело. Быстро и сильно двигались руки, губы шевелились, тихо произнося что-то невразумительное.
Спустя несколько минут мальчик открыл глаза. Потом, напрягшись, сел.
- Ну? - хмуро спросил успевший спрятать флакон кассар, - говорить можешь?
- Ага, - хрипло кивнул пацан.
- Тогда говори, - велел Харт-ла-Гир. - Да не смей лгать, вранье я из тебя живо вышибу, - он выразительно покрутил конской плеткой. - Как тебя звать?
- Хьясси, - сообщил мальчишка. - А каково ваше имя, благородный господин?
- Смотри ты, какой наглый, - присвистнул кассар. - Тебе разрешали вопросы задавать? Впрочем, знай, что я - кассар Харт-ла-Гир, из славного рода восточных Гиров, держащих по государеву повелению в своей деснице град Нриу-Лейома. Посему помни о почтительности и не смей без разрешения открывать рот. Итак, какого ты звания, Хьясси?
- Из ремесленного звания я, господин, - с трудом поднявшись на ноги, низко поклонился Хьясси. - Отец мой горшечник… был, - добавил он, на миг запнувшись. - Мы из Гниу-Мьялги, это на западе от великой столицы, на берегу Тханлао.
- Гниу-Мьялги… - пожевал губами кассар. - Вроде бы помню. Мелкий такой городишко…
- Да, господин, - шмыгнул носом Хьясси. - Мелкий, но красивый. У нас там деревья, сады… не то что здесь, - пренебрежительно обвел он рукой.
- Ну и что же, Хьясси, - нетерпеливо перебил его кассар, - как же это ты оказался так далеко от своего дома? И почему эти достойные селяне собрались тебя казнить лютой смертью?
Пацан заметно напрягся. Потом, помолчав, поднял голову.
- Мы чтим Единого Бога, господин. Вот потому и…
- Печально, печально, - кивнул Харт-ла-Гир. - И что же случилось?
- У нас была большая община, в Гниу-Мьялги, нас старец Лоуми направлял. Его сам Вестник Алам посвятил Господу Единому… Мы никому не мешали. Мирно жили, работали, как все, - он всхлипнул.
- Ужас! И как это городские власти вас терпели? - хмыкнул кассар.
- А мы откупались, господин, - серьезно пояснил мальчишка. - Мы платили и господину городскому наместнику, и господину начальнику стражи, и верховному жрецу, и еще многим… и нас не трогали. Нас было три тысячи, господин, - с некоторой гордостью добавил он.
- Понимаю-понимаю… - кассар поморщился, точно лимон сжевал. - А после был государев указ "О злостных отступниках от верований и порядков".
- Да-да, - опустил голову мальчик, - наших стали бить и разорять. Нам-то еще повезло, мы с мамой и папой в те дни в деревне были, у дедушки, маминого отца. Он богатый человек, у него мельница есть, и четыре пары быков, и два раба… - Смотри-ка, - ухмыльнулся кассар. - А по тебе и не скажешь, что у тебя такой достойный дед. Ну и что же с вами в деревне стряслось?
- Туда сначала путники из города пришли, - продолжал мальчишка, - рассказывали, что там творится… и как наших братьев в Тханлао топили, и как в яме жгли, и как руки-ноги рубили… тем, кто не отрекся от Господа. А потом уже в деревню государев гонец прискакал, всех на площадь согнали, и староста Указ прочитал. - И как же поступил тогда почтенный дедушка? - заинтересовался кассар.
- А дедушка отцу сказал - мол, кто государю враг, тот мне не сын, не дочь, тех я не знаю. Уходите-ка, говорит, подобру-поздорову, пока и меня с вами заодно не спалили.
- Суров у тебя дед, - одобрительно кивнул Харт-ла-Гир. - Не пожалел, стало быть?
- У него же там еще трое сыновей, маминых братьев, с семьями… - возразил Хьясси, - он за них испугался. Сказал - пусть вас ваш Бог защищает, он, может, и сильный, а я старый. Вы не думайте, он и денег на дорогу дал, и припасов, и лошадь, Мохнатку. Ну и пошли мы спасаться. В город и не заходили, все бросили - и дом, и мастерскую, и деньги там папе были должны, так он только посмеялся - какие теперь деньги… - Это он верно, - согласился кассар, - тут уж не до жиру. И как же вы дальше решили укрываться от вполне понятного государева гнева?
- А мы на север пошли, в Сарграм. Там, говорят, Великий государь Айлва-ла-мош-Кеурами, да хранит его Единый, в истинную веру обратился, и наших там не гоняют, а наоборот… и всем, кого здесь, в Олларе, за Господа обидели, дают землю, и скот, и деньгами помогают на обустройство. И вообще, - мальчишкин голос зазвенел, - государь скоро приведет войско, дабы покарать идолов и обратить всех в веру истинную…
- Как же, как же, - усмехнулся кассар. - И в Тханолао неразумных потопят, и огнем пожгут, и руки-ноги отрубят… тем, кто не отречется от Высоких Господ наших. Понятное дело. Ох, и глупые же вы люди, единяне… Сколько вас палкой ни учи… Ладно, что потом было?
- Ну, мы шли, шли, целую неделю шли, нас переночевать пускали, у нас же деньги были.
- Что, и разбойников не боялись?
- Так Господу же покланяемся, - удивился пацан кассарской тупости. - Он нас и избавил от лихих людей.
- Зато не избавил от людей почтенных, - ядовито заметил кассар. - На то воля Его… - кивнул мальчишка, уныло разглядывая свои исцарапанные ноги. - Только маму с папой жалко… Как им больно было… Вот, мы так шли, шли, а потом в ту деревню и пришли, в Хилъяу-Тамга, вчера ближе к вечеру. А у них там как раз жертву приносили идолам… чтобы, значит, дождь дали… Посевы-то гибнут. Ну и нас с собой потащили - мол, тоже уважьте Высоких Господ, и вместе потом трапезничать будем. - Ну так и уважили бы, - наставительно сказал Харт-ла-Гир. - В конце концов, вас там приняли… ибо велит древний как сам мир закон гостеприимства. Но и гость должен почтить хозяина, и дом его, и богов его…
- А нам же нельзя, - возразил Хьясси, - мы же единяне… Еще Вестник Хоули-Гьяру сто лет назад учил: "не почитайте идолов темных, не приносите ни даров им, ни мольб ваших, ибо един есть Господь милующий, Рожденный и Нерожденный, и не должно быть у вас богов иных". - Ишь ты, - присвистнул кассар, - наизусть, стало быть, шпаришь. - Я погляжу, натаскали тебя, щенок. Ну так что, отказались-то отец с матерью?
- Отказались, - кивнул мальчишка и судорожно всхлипнул. Помолчал, то ли подбирая слова, то ли борясь со слезами. Потом глухо продолжил: - Тут шум поднялся, нас схватили, в сарай заперли. Мы Единому молились, а они тем временем вещи наши обыскивали. Вот, и нашли свиток с Откровением Единого Бога, и знаки наши, которые после Водного Просвещения полагается на шее носить. Тогда они в сарай пришли, кричать начали, что из-за нас боги разгневаются и дождя не дадут. Вывели на улицу, привязали к столбам, пороть стали… - Очень правильно поступили, - кассар, казалось, задался целью вывести парнишку из себя. - Как еще обходиться с невежами, не чтущими принявших их под свой кров? Только кнутом поучить.
Митьке очень хотелось обматерить своего господина. У пацана родителей зверски убили, самого чуть не замучили, тут пожалеть надо, а этот издевается, гад! Он закусил губу, чтобы не сорваться. Скажешь чего, а потом садюга-кассар чик его ножом по горлу, чтобы, значит, конспирация…
- Они сказали, - добавил Хьясси, - ночь думайте, а утром, если не отречетесь и жертву не вознесете, казним люто, по государеву повелению. Там этот тощий колдун всеми командовал. Злющий… - печально протянул он. - А утром вот… Мама меня погладила и сказала, что лучше мы сейчас все умрем, но сегодня же встретимся в светлом царстве у Единого, в лазоревых небесных садах. А если отречемся, то еще, может, долго-долго тут вместе проживем, но потом-то - в темную пропасть, навечно, и никогда уже больше друг друга не увидим. Так что лучше сейчас перетерпеть, это не так уж и долго. Потом… - голос его стал каким-то деревянным, - сперва папу насадили, потом маму… а потом вы сами видели.
- Видели, - кивнул кассар. - Смотрели и дивились твоей глупости.
- Господин, - тихо протянул вдруг мальчишка, - а у вас попить не найдется? Со вчерашнего дня ведь ничего…
- Нет, каков! - присвистнул кассар. - Такой наглости я еще не встречал, хотя повидал многое. Мы его, можно сказать, с кола сдернули, а он еще и требует! Может, тебе еще и сахарных пряников? Поистине посади поросенка за человечью трапезу, он и на столе нагадит… Митика, там на дне еще чуток осталось. Налей ему чашу… нет, полчаши. Хватит с него.
Пока Хьясси жадно пил, кассар смотрел на него долгим, изучающим взглядом. Хмурил брови, что-то решал, колебался. Потом хмуро сказал:
- Ну вот что, мальчик, пришло время серьезного разговора. Говорить будем о твоей дальнейшей судьбе. Как ты, надеюсь, понял, я нисколько не сочувствую единянскому безумию. Спас я тебя просто развлечения ради - жизнь так скучна, а вид бушующего пламени веселит душу. Поэтому надо с тобой что-то решать. Проще всего тебя бросить здесь, в степи. Умрешь ты дня через два… Сперва ослабнешь от жажды и голода, а потом тебя, еще живого, заклюют питающиеся падалью птицы. Вон, видишь, кружат в небе, высматривают? Если только раньше тобой не займутся шакалы… сейчас, в засуху, их тут немного, но все же попадаются. Можно еще отвезти тебя в ближайший город и сдать наместнику, дабы поступил он с тобой по указу государеву. Заодно и слегка деньжат сшибу. За голову каждого беглого единянина двадцать пять огримов обещано. Оно, может быть, деньги скромные, да ведь тоже зря не валяются. И наконец, есть третья возможность. Я могу взять тебя к себе в рабы. Сразу скажу, несладко тебе придется, зато выживешь. Веру твою единянскую я стеснять не буду, не касается это меня, но смотри, на людях не смей ее выказывать. Иначе… - он выразительно взмахнул плетью. - Думай, Хьясси. Рабство - это на всю жизнь. Ты был свободным мальчиком, но отныне это в прошлом. Зато некоторую безопасность я тебе дам.