* * *
С юга и запада Сегед окружал Серый лес, отделенный от города все той же бесконечной стеной. С севера бежала река. Отсюда, с крепостной стены, Артур видел блеск воды, растянутые для просушки рыбачьи сети, черные лодки на берегу и серые языки каменных причалов. Сейчас, в сезон орошения, вода ушла далеко от набережной, открыв илистое, уже подсохшее и растрескавшееся дно.
И ни единой горки вокруг – равнина, не отличить от Пустошей, если бы не зеленые пятна полей вдоль берегов. Серая, потрескавшаяся земля, серая взвесь серой пыли, серые камни и серые скалки, в щелях которых живут серые ящерицы. А вот в Пустошах водились черные змеи. И разнообразная разноцветная нечисть. Все веселее. Сэр Герман сказал, что в Развалинах неладно. Но когда в них было ладно, в этих Развалинах? До Дня Гнева? Что же такое там случилось, если сам командор считает нужным отдельно об этом упомянуть?
Далеко справа над лесом, там, куда село солнце, расплывалась алая полоса. Размазанные по светлому небу облака просвечивали розовым. Облака были над равниной, облака были над Пустошами, облака были над горами на севере. Облакам не мешал накрывший Долину стеклянный купол. Что они видели оттуда, сверху? Каким стал Большой мир снаружи? И что там с развалинами крепости на Ледяном перевале? Жива ли еще деревня, жители которой обязались следить за маленьким кладбищем, где похоронены все рыцари монастыря Приснодевы?
– А вот когда по Пустошам едешь, – просвещал Артура брат Теодорих, средних лет рыцарь, приставленный к юноше не то в качестве проводника, не то как наставник, – там от Развалин дышать тяжело. Громада – три дня нужно, чтобы объехать. Давит так, что душа к земле жмется. Стыдно, конечно, но не любят наши в Пустоши ходить. Приходится – куда ж денешься? Вот и монастырь там стоит. Если нечисть не стращать, она ведь к самым стенам придет, как эльфы приходили. Но не любят. Страшно там. И ладно бы твари какие, от которых не крестом, так мечом оборонишься, а то ведь не пойми что. Зло в Развалинах завелось. Да что я вам рассказываю, сами еще все увидите, на своей шкуре испытаете. Хотя, – он ободряюще улыбнулся, продемонстрировав сколотый правый клык, – новобранцев у нас на Пустоши не посылают.
Артур молча кивнул, разглядывая унылые пейзажи. Он не знал, был ли брат Теодорих очередной шуточкой в духе командора или сэр Герман просто забыл отменить для блудного рыцаря обязательное правило: первые несколько недель новичка почти не оставляли одного. Объясняли что да как, вдумчиво, с подробностями. Чтобы потом, когда придется ему действовать самостоятельно, не погиб человек по дурости или по незнанию.
– Лес же, что город окружает, Серым называется. Сейчас он уже и через реку перевалил, дальше на запад разросся. А когда-то вдоль берега по обе стороны люди жили. Места там хорошие: воды много и земля щедрая. Если бы успели мы в свое время эльфов на корню придавить, так и по сей день Серый лес в прежних границах оставался бы. Но, увы, ввиду досаднейшей ошибки священного трибунала сто тридцать третьего года орден долго оставался в опале, не мог действовать так, как должно, да и потом, когда ошибка прояснилась, не скоро оправился от печального своего положения. – Брат Теодорих жестом пригласил Артура следовать за собой. Юноша оторвался от созерцания равнины и побрел за рыцарем по гребню стены к западной ее части. Серый лес смотреть, надо полагать. Ну а как же на него не полюбоваться? Там эльфы живут...
– Тебе хвостик отгрызут, – пробормотал Артур.
– Что? – переспросил брат Теодорих.
– Ничего, – Артур выжат улыбку и покачан головой, – так, мысли вслух.
Его провожатый понимающе кивнул, а Артур молча попенял себе за непочтительность и глупость. В конце концов брат Теодорих делает то, что должно. И делает, надо сказать, правильно. Сказок лишних не рассказывает, зря не запугивает, но и легкомыслия пагубного не допускает. Невеселое, конечно, занятие: выслушивать то, что давно знаешь наизусть, да не с чужих слов, а на собственной шкуре попробовав, однако лучше уж это, чем расспросы любопытствующих рыцарей о том, кто да откуда новичок, присвоивший себе слишком громкое имя.
Когда Артур, выйдя от командора, вернулся к посту на воротах, чтобы забрать Миротворец и свой нож, охрана отнеслась к нему уже совсем не так, как при встрече. Рыцарь, тот самый, что прекратил едва не начавшуюся драку, представился братом Августом. А возвращая оружие, спросил вежливо, но со странными огоньками в глазах:
– Артур Северный, тот, настоящий, не ваш ли предок, брат?
– Мой, – отрезал Артур.
Следовало бы вести себя более почтительно, но врать рыцарям было тяжело.
– А... – брат Август прокашлялся, – а топор, простите за, может быть, неуместное любопытство, но не Миротворец ли это, брат Артур?
– Миротворец.
Сержанты присвистнули. Все одновременно. Брат Август строго глянул на них, и парни притихли, начали молча таращиться то на Артура, то на Миротворца, которого юный рыцарь повесил обратно на седло.
– Я думаю, многим будет интересно узнать историю вашего рода, – задумчиво произнес брат Август, – и, полагаю, раз уж вы владеете этим топором, вам найдется что рассказать. Ибо всем известно, что Миротворец не стал бы служить человеку, неправедно на него посягнувшему.
Артур молча кивнул, не зная, что сказать, и благодаря небеса за то, что уже завтра сможет уехать из Сегеда. По возвращении, конечно, придется что-то придумывать, но об этом пусть болит голова у сэра Германа. Командор – мастер сочинять сказки, от правды неотличимые. Сто лет назад он этим занимался и, надо полагать, по сей день не разучился.
А на конюшне, едва успел Артур расседлать Серко, появился служка. Сунулся, было, к коню, увял под выжидательными взглядами что скакуна, что рыцаря, но уж в казармах разошелся – не удержать. Чувствовал себя хозяином. А Артура, соответственно, гостем или новобранцем, неизвестно еще, что хуже.
Вот ваша келья; вот это душевая комната; что такое душ, знаете? Да? Ну ладно; а включается так, а выключается вот эдак; а трапезная по коридору и через галерею; а в оружейную залу вдоль левой стены; а в молельню можно попасть прямо из казарм, если пройти через Залы Легенд и дальше...
Условия были самые походящие для закалки смирения и терпимости, без которых, как известно, христианину не жизнь. Но закалиться не получилось. Сам того не желая, Артур рявкнул:
– Молчать!
И служку вынесло из кельи.
Правда, почти сразу принесло брата Теодориха. Но брат Теодорих – это все-таки совсем другое дело.
Голос достойного рыцаря прервал унылые размышления:
– Итак, в основных чертах я вам все объяснил. Думаю, что на сегодня достаточно. Вы, брат Артур, проделали длинный путь, надо и отдохнуть с дороги. Служки уже показали вам, где трапезная?
– Да. Спасибо, брат Теодорих.
– Не за что. Мне приятно было побеседовать с вами, брат Артур. Если появятся вопросы, вы всегда найдете меня либо в оружейной зале, либо на плацу. Обращайтесь. Буду рад помочь.
– Спасибо, – повторил Артур. Нырнул в низенькую дверь башни и буквально слетел по стертым каменным ступеням.
Достаточно! Видит бог, на сегодня достаточно!
Во дворе было уже темно. Горели светильники на стенах. Когда Артур проходил мимо, они помаргивали: дозволенная магия или недозволенная, все едино Артур Северный ей помеха. Сменившаяся стража провожала настороженными взглядами. Артур поежился. Знал, что не выстрелят – не так натасканы, чтобы сдуру лупить в кого ни попадя, но чувствовал себя все равно неуютно. Пока еще запомнят все здешние стрелки...
По ярко освещенному коридору он добрался до своей кельи. Тихо было вокруг: цитадель спала, бодрствовала лишь охрана да брат Теодорих, который, наверное, все еще стоит на стене, любуясь на мрачный Серый лес. Эльфов высматривает. Не любит он эльфов. Свои счеты есть, надо полагать.
А у кого в Сегеде их нету?
Артур постоял в дверях, задумчиво глядя на аккуратно застеленную узкую койку. Развернулся и вышел из кельи.
Через казармы, через Залы Легенд. Кажется, сюда перевезли все портреты из прежней цитадели в Шопроне. Строгие глаза рыцарей прежних времен провожали полуночника не то осуждающе, не то с любопытством глядя в спину. За сто лет портретов прибавилось. Артур увидел знакомые лица и остановился.
Поздороваться.
Эти рыцари давно умерли. Все умерли, только командор остался с тех давних-давних времен. Эти рыцари стали легендами. Здесь были портреты тех, кто оставил по себе особую память.
Артур смотрел в лица людей, которых знал когда-то живыми. Совсем не легендарными. Обычными. Настолько, насколько может храмовник быть обычным человеком. С кем-то довелось вместе драться, с кем-то – пить. Этот бесподобно играл в карты, а тот, страстный лошадник, утверждал, что даже за горами не сыщется скакуна лучше, чем его Пегас. Вот этот был, помнится, тяжело ранен в стычке у Ирзичени, и чтобы спасти его, пришлось прибегнуть к помоши недозволенной магии. А этот?..
Лицо знакомое. Очень знакомое, но никак не получается вспомнить, где же видел его. Суровый парень. Хотя нет, не суровый. Просто кажется таким. А в бешеных синих глазах прячется тень улыбки...
Артур моргнул.
Отступил на шаг. Всмотрелся в портрет.
Фыркнул смущенно и пошел дальше. Встретить в Залах Легенд себя самого никому еще не доводилось. И то сказать, здесь вешали портреты умерших. Живой же, будь ты хоть трижды легендарен, изволь жить как все другие.
Дверь в молельню оказалась не заперта, открылась без скрипа, и Артур, затаив дыхание, вошел под темные своды храма.
Дома. Он наконец-то был дома. Пусть ненадолго. Пусть уже завтра снова придется уезжать, сейчас об этом можно забыть. Здесь цитадель ордена. Надежные стены, надежные люди. Дом. Мимолетно вспомнилось, что в Шопроне он так и не собрался зайти в храм. Хотя сделать это нужно было обязательно. Раньше не допустил бы такой оплошности.
Никакой вины за собой Артур, однако, не почувствовал. А удивиться этому не успел. Улыбнулся в ответ на мягкую улыбку Пречистой Девы, услышал ее спокойную радость оттого, что блудный рыцарь вернулся домой.
– Ты прости меня, пожалуйста, – пробормотал Артур, опускаясь на колени перед статуей Мадонны, – я ведь правда не знал, что столько времени пройдет.
А она не сердилась вовсе. Она вообще не умела сердиться.
* * *
Было так.
Далеко-далеко в горах на севере, за пределами Единой Земли, стоял на Ледяном перевале монастырь Приснодевы. Северная цитадель ордена Храма. Ледяной перевал был единственной дорогой, связывающей Единую Землю с Большим миром, переменчивым, таинственным и коварным. Эту-то дорогу и стерег монастырь: старик приор, два десятка рыцарей, столько же сержантов и десять, редко – пятнадцать послушников, страстно мечтающих стать рыцарями, но, в общем, и в сержанты согласных. Все лучше: полезнее и, безусловно, почетнее, чем пахать землю на полях-террасах или заниматься какими-нибудь ремеслами. Ведь любому известно, что единственные стоящие ремесла – это механика, а еще кузнечное и шорное дело. Прочее же годится лишь для тех, внизу, для мирян Зволанского медье, самого северного края Долины.
Горы были настоящие. Их покрытые снегом вершины скрывались в облаках, а когда светило солнце, белые шапки под очень синим небом слепили глаза. Зимой бушевали там настоящие снежные метели, и даже козы иной раз срывались с обледенелых троп. Летом падали со склонов неисчислимые звонкие водопады, а земля на высокогорных лугах была мягкой и доброй.
Людям в Долине, гордо именующим эту долину Единой Землей, монастырь Приснодевы казался форпостом на краю света. А там, в горах, считали светом отнюдь не крохотные княжества внизу. Светом был мир вокруг. Только мир этот, огромный, жадный, раз за разом протягивал руки к Единой Земле. И хотелось порой спросить у тамошних владык: зачем? Зачем вам эта сухая земля, полумертвые реки, зараженные нечистью леса, колдуны, интуиты, демоны, неупокоенные мертвецы, проклятые русла, Пустоши, Развалины, Триглав, болота – все смерть, грязь, кровь и очень, очень много страха, такого, какой нельзя испытывать людям.
А они видели магию, могущество, все – из ничего, видели, как наложением рук излечиваются больные, как молниями с небес повергаются в прах армии, как мановением руки воздвигаются и рушатся горы. А еще они видели золото. Золото повсюду: золотое оружие, золотые петли дверей и оконные рамы, золото доспехов, конской сбруи, золотые следящие башни на недоступных им скальных отрогах. Они не понимали] Все это золото, серебро, самоцветы, всю свою магию – все, что так ценилось людьми Большого мира, Единая Земля отдала бы без малейшего сожаления за возможность жить без страха. Но там, в Большом мире, соглашались на страх и на смерть. Ради чего? Чтобы сложить нужные и полезные вещи в свои сокровищницы. Просто сложить – мертвым грузом, набором диковинных драгоценностей. А магия нужна была им, чтобы убивать друг друга. Они не видели и не хотели знать разницы между дозволенным магом, интуитом или колдуном. Они не понимали, почему одно можно, а другое нельзя. Они хотели владеть. Не забрать силой, так украсть. Не украсть, так хотя бы научиться...
Они шли, шли и шли. И даже когда шли с миром, за спиной у них была война.
Такие разные, но очень друг на друга похожие.
Ни купцы, ни тем более армии не могли пройти через Ледяной перевал без проводника. Бесполезно было составлять карты или запоминать дорогу: магия она и есть магия. Конечно, хватало и предателей, предавали свои же, те, кого защищал монастырь. И случалось, войска приходили под самые стены, но... магия она и есть магия. Однако последнее нашествие проломило все заслоны, и отец Лучан, приор, после казни продажного проводника, а вместе с ним и зволанского воеводы, вступившего в сговор с врагами, сказал, созвав братьев в зале капитулов:
– Одни мы их не сдержим. Нам нужны люди и нужно оружие. Брат Артур, вы отправитесь в Долину за подкреплением.
Если бы не строжайший устав, запрещающий разговаривать без разрешения, зал, наверное, загудел бы на сорок разных голосов. Во всяком случае, высказаться пожелали все. И хотя после первых выступлений ясно стало, что сводятся они к одной-единственной мысли: "такое путешествие слишком опасно для одиночки", тем не менее каждый из рыцарей или сержантов почитал себя способным привести настоятелю наиболее убедительные возражения.
Отец Лучан выслушал всех. Потом заметил спокойно:
– Я могу отправить в Долину десяток бойцов, но тогда здесь станет на десять человек меньше. А можно послать одного лишь брата Артура. Вы все знаете, кто будет хранить его в пути. Кто из вас усомнится в том, что эта опека надежнее любого сопровождения? Кроме того, дети мои, – он улыбнулся и развел руками, – на стенах важно количество, в опасном же пути – качество. А Ее рыцарю нет равных в бою.
Следовало бы возгордиться. Но Артур, хоть и не нажил ума к своим пятнадцати, гордиться боевыми навыками давно перестал. Во-первых, надоело. Во-вторых, велика ли гордость – убивать лучше всех?
Он запомнил текст донесения, оседлал Крылана.
– Будь осторожнее, мальчик мой, – повторял отец Лучан, как будто все другие слова забыл.
– Да ничего со мной не случится, – отмахнулся Артур, – съезжу и вернусь.
Именно это он и собирался сделать. Съездить в Долину и вернуться. Чем скорее, тем лучше. По возможности без приключений. Хороший рыцарь не тот, кто очертя голову в драку лезет. Хороший рыцарь в любой драке живым остаться должен. Уж отцу-то Лучану следовало бы понимать, что рисковать собой понапрасну Артур не станет.
– Я не о дороге беспокоюсь, – сказал приор, рассеянно проверяя, как навьючены седельные сумки, – не о дороге. – Повернулся к Артуру, положил свою сухую, костлявую руку ему на плечо. – Ты доберешься живым, мальчик мой, это я знаю. Господь хранит тебя, и Богородица не оставит своей милостью. Но там, внизу, все иначе, чем у нас. Ради Бога, мальчик, ради Бога и Пречистой Девы, что благоволит к тебе, ни с кем не говори о них. Молчи. Молчи обо всем, кроме дела, с которым явился, и постарайся вернуться как можно скорее.
Артур кивнул.
Молчать – это легко. Это у него всегда получалось. Но отец Лучан почел за лучшее дать объяснения:
– Если в Долине решат, что ты впал в ересь, тебя сожгут. Как мы здесь сжигаем не-мертвых. Это постыдная смерть для рыцаря. И глупая. Потому что ты, хоть и еретик, все-таки ближе к Господу, чем многие из братьев. Мне было бы жаль потерять тебя.
Все сказано. А за словами, между словами, куда больше, чем произнесено вслух. Тем и хорошо молчание – оно позволяет услышать.
Артур уехал.
Чтобы вернуться.
Увез просьбу о помощи, а вернулся с пятью сотнями бойцов. Он сделал все, что нужно. Он сделал все вовремя. Он успел...
Если бы не пятьсот рыцарей, которых, не задумываясь, отправил в помощь монастырю Приснодевы командор Единой Земли, крепость не удержала бы перевал.
Из этих пятисот выжило двести три человека.
Из защитников монастыря – только Артур.
И некуда стало возвращаться.
Спас его тогда сэр Герман. Действительно спас. И тело, и душу, и разум. Принял, как своего. Удержал от смертного греха... казалось ведь, что незачем больше жить.
Единственный выживший из сорока братьев.
Тогда это казалось несправедливым.
Неправильным.
Ведь он дрался, дрался вместе со всеми, дрался наравне... и выжил. А они погибли.
Все.
Страшно вспомнить, но решил тогда, что Бог отвернулся от отца Лучана, разгневался за ересь. Об этом он не задумывался. Вообще ни о чем не задумывался. Смерти искал. А она убегала. Лишь манила издали...
– Ты съезди туда, – посоветовал в конце концов сэр Герман, – съезди домой. Один. Вернешься, посмотрим, что с тобой делать.
Это было незадолго до того, как дороги свернулись в кольцо. И в равной степени болью и покоем осталась в сердце эта поездка.
Мертвый дом, он все равно остался домом. Артур обошел тогда крепость, восстанавливая в памяти разрушенные стены, наполняя жизнью опустевшие кельи... А церковь уцелела, хотя с тех пор, как погибли люди, никто в ней больше не служил, и Пречистая Дева ласково улыбнулась рыцарю, потерянно застывшему в дверях храма.
"Все, кого ты любишь, живы, Артур, – молчала она, – они помнят о тебе, они беспокоятся о тебе, они молят о тебе Бога, и молитвы их, поверь, не пропадают втуне. Не скорби об ушедших, мой рыцарь. Радуйся за них, спасенных".
Он поверил, потому что Ей нельзя было не верить. Он поверил и сказал Ей спасибо, и Она приняла благодарность.
А на могиле отца Лучана Артур остался на всю ночь. Молился. То ли наставнику, то ли за него...
Отец Лучан погиб. А он остался жить. Значит, так нужно. Время еще не пришло.
И когда сквозь остатки стрельчатых окон алыми пальцами потянулось через двор рассветное солнце, Артур улыбнулся ему.
Время еще не пришло. Бог даст, время не придет еще долго.
Кто мог подумать тогда, что сто лет пролетят незаметно и бесцельно?