Глядя на отражение в зеркале, Персефоний отчетливо ощутил, как отдаляются в невозвратное прошлое дневки под рогожей на дне повозки и остановки у костра, как все треволнения и опасности, схватки и приключения безмолвными призраками уходят в тень, занимают места за витринами в музее памяти.
Их совместный поход с Хмурием Несмеяновичем подходил к концу.
Расплачиваясь, бывший бригадир расспросил, можно ли в городе сменить лошадей, и заодно поинтересовался, где отыскать хорошего нотариуса. На удивление, проблемы возникли со вторым, а не с первыми - обычно, как известно всякому путешественнику, бывает наоборот.
Оказывается, вихри политических событий и в этом тихом городе произвели определенные перемены. В частности, многие чиновники, имеющие право нотариально удостоверять различные бумаги, числились, от греха подальше, либо в отставке, либо в бессрочных отпусках.
- Ну, пусть не очень хороший, но хоть какой-нибудь нотариус должен остаться? - спросил Хмурий Несмеянович.
Родственники Тряхона влезли с предложениями - никуда, надо сказать, не годными, потому что, хотя выглядели они вполне прилично, их круг юридических контактов ограничивался тремя-четырьмя кабатчиками, с которыми можно было договориться на выпивку под расписку.
- Цыц, варвары! - важно прикрикнула на них кикиморка и заявила: - Нечего долго думать, идите прямиком к Дивану Дивановичу.
- Точно! - оживились все, а Тряхон хлопнул себя по лбу: - Как я сразу не подумал? Спасибо, дорогая! Ну конечно, к Дивану Дивановичу, и никуда больше!
- Кто он такой? - спросил Тучко.
- Как! Вы не знаете Дивана Дивановича?
- Ну, мы же не местные, - пожал плечами Персефоний.
- Оно, конечно, так… и все-таки! Такая личность… и ученостью, и обхождением известен… Да что там долго говорить, Диван Диванович - прекрасный человек! Просто слов не находится, чтобы описать со всей подробностью. А кабы и нашлись - что веры словам? Это уж, милостивые государи, ни в каких даже аргументах не нуждается, а просто несомненный факт: Диван Диванович - прекрасный человек и истинное украшение общества.
- А какая у него бекеша! - не выдержал один из его родственников.
И тут уж всех домовых прорвало: перебивая друг друга, они принялись шумно излагать какие-то мало связанные друг с другом факты, долженствующие подтвердить высокий статус Дивана Дивановича. Особенно упирали на то, какой протопоп его хвалил, какой комиссар у него ужинал и какой городничий у него табачком одалживался, а среди этого всплыли зачем-то дыни, поедаемые фигурантом не то в огромных количествах, не то каким-то особенным способом, а каким - ни Персефоний, ни Тучко, разумеется, и не попытались понять.
- Так он, Диван Диванович, что же, нотариус? - сумел вставить вопрос Хмурий Несмеянович.
- Нет! Ну что вы! - понеслось ему в ответ со всех сторон. - Это один из домовых его чудного жилища нотариусом подрабатывает…
Наконец, прибегнув уже к командному голосу, Хмурию Несмеяновичу удалось установить, в каком направлении и по каким приметам следует искать дом Дивана Дивановича. Получив необходимую информацию, путники поспешно распрощались с услужливыми домовиками и покинули лавку.
- Ну вот, корнет, - усилием воли возвращая себе бодрость духа, сказал Тучко, у которого в ушах все еще звенел восторженный гимн жемчужине общества. - Что-что, а нотариуса сыскать везде можно. Фу-ты, ну-ты, эким тебя франтом сделали! - не удержался он от замечания, когда Персефоний занял место рядом с ним на передке.
Повозка вновь пошла петлять между плетней. Вот показался впереди искомый дом. Он и впрямь был примечателен - мимо не проедешь. Строго говоря, само жилище совершенно терялось среди бесчисленных приросших к нему сараев, клетей и прочих пристроев, крытых, заодно с центральным строением, камышом. Быть может, когда-то он и поражал воображение живописностью или оригинальностью архитектурного замысла. Быть может, даже навевал какие-нибудь приятные ассоциации. Но ныне и сад был запущен, и крыша давно не чинилась, так что при взгляде со стороны дом изрядно напоминал сложенные кривой пирамидой коровьи лепешки среди жухлой травы.
На поднятый собаками лай вышли сразу трое домовых с хмурыми лицами. Внимательно осмотрев приезжих, расспросив их и убедившись, что в брике никого больше нет, они открыли сбитые из жердин воротца и впустили повозку во двор.
- Милости просим, - без всякой охоты пригласил один из них.
Явное недружелюбие со стороны хозяев смутило Персефония, но Тучко только чуть усмехнулся и решительно шагнул в указанную дверь.
Внутри, впрочем, самоуверенный вид на секунду покинул его. В комнатке, где оказались они с упырем, собралась вся ночная челядь: старый домовой с бородищей до полу, четверо его сыновей, восемь внуков; также братья-овинники средних лет в количестве трех штук; а еще пожилой банник со своей кикиморой, отличавшейся ростом и мужеподобной внешностью, и с сыном, который явно пошел в мать. Выражение лиц заставляло вспомнить недавние кровавые события в лионебергском предместье, к тому же вся компания была неплохо вооружена; под бородой старика даже кольчуга поблескивала.
Все они в упор смотрели на вошедших.
По счастью, один из тех троих, которые впустили Персефония и Тучко, заглянул в дверь и разъяснил:
- Это к Скоруше, клиенты.
- А-а! - Домовые расслабились, а вместе с ними и Персефоний и, как он успел заметить, Хмурий Несмеянович, явно успевший пожалеть, что оставил свой посох в брике.
Один из домовых старшего поколения, отложив топор, просеменил в угол, к большому сундуку, и подозвал гостей:
- Прошу сюда, милостивые государи!
Остальные возобновили прерванный разговор - кажется, это был военный совет.
- На сей раз мы не допустим ошибок! - слышался с их стороны суровый голос. - План обороны таков…
- Чего изволите-с?
Домовой Скоруша профессионально лучился доброжелательностью, будто не он минуту назад с самым зловещим видом поигрывал топором.
Тучко быстро и четко объяснил, чего они изволят.
- Нет ничего проще! Сей момент.
Скоруша нырнул в сундук и выудил оттуда пачку бланков. Работал он куда шустрее, чем Вралье в "Трубочном зелье", впрочем, ему немало помогало то, что все бланки были уже заполненными, оставалось вписать только имена и даты.
- В последнее время это весьма распространенная услуга, - пояснил Скоруша. - Подпишите! Вот здесь… здесь… и вот тут…
Хмурий Несмеянович поставил подписи в нужных местах и пододвинул бумаги Персефонию.
- Давай, корнет! Поторопись, пока опять что-нибудь не стряслось.
- А что такое? - забеспокоился Скоруша.
- Ничего. Ну, корнет, чего ждешь?
Упырь взял в руки перо и уже поднес его к чернильнице, как вдруг раздался треск и крик:
- Ага!
Персефоний вздрогнул, Тучко шумно выдохнул сквозь зубы и медленно обернулся. На пороге двери, ведущей в хозяйские покои, стоял высокий тощий человек в потертой сорочке, из-под которой торчали две кривые волосатые макаронины, служившие ему ногами. Сужающееся книзу лицо было изможденным и бледным, глаза горели безумным огнем. В трясущихся руках плясало длинноствольное ружье с прихотливыми золотыми узорами на цевье и прикладе.
- Ага! - повторил этот человек, целясь приблизительно в клиентов Скоруши. - Шпионы? Лазутчики? Диверсанты? Кто такие, кем подосланы, что вызнать желаете? Красного петуха подпустить? Бурую свинью подложить?
Тучко, заткнув большие пальцы за пояс, безмятежно смотрел на безумца, а домовые, поначалу малость опешившие, кинулись к нему с криками:
- Никаких шпионов, Диван Диванович! Что же вы делаете? Мы о вас заботимся, а вы из постели, да в таком виде! Немедленно ложитесь, вам вредно волноваться! Вот сейчас чайку, с малинкой…
- Это все он… Все враг мой вечный… Диван Некислович… - бормотал уводимый под руки Диван Диванович; "шпионами" он уже не интересовался, однако ружье отдать не пожелал, вцепился в него, как собака в кость.
- Прихворнул наш Диван Диванович, - сообщил посетителям Скоруша.
Тучко молча кивнул, хотя по лицу видно было, что у него есть что сказать по поводу хвори "жемчужины общества" - "жемчужины" как таковой и общества вообще.
- Подписывать будете?
- Да, конечно, - сказал Персефоний и склонился над бумагой.
Он успел поставить только одну подпись из требуемых трех, как послышался новый треск. Видно, не такое это простое дело - прекрасного человека в постель укладывать. Стараясь не отвлекаться на крики и стук, упырь поставил вторую подпись, как вдруг входная дверь распахнулась, и в нее ворвалась вооруженная шайка. Состояла она преимущественно из людей, но были в ней и лешие, и шальные домовые - то ли бездомные, то ли так, гуляки.
Первого из них Хмурий Несмеянович с ходу повалил на пол, встретив страшным ударом слева, но его тут же скрутили остальные. Заломили руки и Персефонию. Скоруша попытался спрятаться в сундуке - выудили, связали и бросили в угол рядом с человеком и упырем.
- Что происходит? - тихо спросил Тучко.
- Диван Некислович! - всхлипнул Скоруша, будто это что-нибудь объясняло.
Глава 11
ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК ДИВАН НЕКИСЛОВИЧ
Минуту или две в доме гремела битва. Домовые, так и не составившие план обороны, сопротивлялись отчаянно, но были бессильны против стремительного натиска.
Вскоре в ту самую комнату, откуда начался штурм, ввели растрепанного Дивана Дивановича, а с улицы, хлопнув дверью, ворвался сущий ураган в человеческом облике, казалось, весь состоявший из алых шаровар, воздетых рук и черных глаз, и сразу же бросился к Дивану Дивановичу, потрясая кулаками:
- А, черт ты тощий, попался! Теперь-то все, теперь-то я с тобой разделаюсь, черт дери, я с тебя шкуру твою чертову спущу и сапоги пошью и буду в них на твоей могиле плясать, чертово ты отродье!
Насколько можно было судить, это и был уже помянутый Диван Некислович: страшенные шаровары, объем, компенсирующий недостаток роста, лицо, сужающееся кверху, безумный огонь в глазах и черт за каждым словом.
- Это… возмутительно! - трясясь и от страха, и от лихорадки, бормотал Диван Диванович. - Вы, сударь, мерзавец!
- Возмутительно, ага! - орал на него Диван Некислович. - Возмутительно столько терпеть тебя на этом свете! Теперь-то я уж положу конец твоим проискам, чертова харя!
Тут один из подручных его поднес завоевателю чудного дома давешнее ружье. Диван Некислович на миг утратил дар речи, в глазах его блеснули слезы. Он прижал к себе оружие и бросил в Дивана Дивановича такое страшное ругательство, что привести его на бумаге никак невозможно; приблизительно оно соответствовало понятию "мерзкий ворюга".
Несколько минут противники взаимно осыпали друг друга бранью, каждый на свой лад, потом как будто притомились (уж больной-то точно), и тут выступил вперед тучный человек вполне приличного вида, которого раньше нельзя было заметить в сонме разбойных рож.
- Ну, что вам еще, Диван Некислович! - смиренно возгласил он. - Вы же замечательной души человек, проявите ж снисхождение! А вам, Диван Диванович, не полно ли упрямиться? Смотрите, до чего дошли: уже друг дружку штурмом берете. Да не совестно ли вам, наконец? Такие были друзья, и вот нате, ославились на все графство. Помиритесь уже, от всей общественности вас прошу: помиритесь! Ведь до чего вы докатиться можете из-за сущего пустяка, из-за ружьишка…
- Из-за ружьишка, говоришь? - промолвил Диван Некислович, нежно поглаживая узорное цевье. - Да нет, господин судья, не в ружьишке дело. Помириться-то бы мы могли, черта ли нам эта ссора? А вот знаете ли вы, Дырьян Дырьянович, как сей гусак щипаный отозвался о светоче нашем, о надежде всего многострадального народа накручинского, о госпоже Дульсинее? А ну, гусак, если смелости хватит, сообщи прилюдно, как ты госпожу Дульсинею назвал?
- По справедливости назвал! - был ответ.
В опухших глазах Дивана Дивановича вспыхнули прожектора фанатизма.
- Полно вам, судари, полно, - залепетал судья. - До чего же можно дойти, ежели…
- А ты что, и спустить ему готов? - взвизгнул Диван Некислович. - Сам не слыхал - так и ладно? А вот услышишь сейчас! Ну, гусак, говори!
Диван Диванович гордо молчал, и тогда враг его, оскалившись, велел подручным:
- Развяжите-ка ему язык.
Больного тотчас распластали на полу и, задрав рубашку, занесли над ним плеть.
- Скажу!
- То-то же. Ну, сознавайся!
Дивана Дивановича вздернули на ноги, и он, налившись краской, выдал:
- Как того и заслуживает упомянутая особа, я назвал ее шмонькой!
Дырьян Дырьянович дико взглянул на Дивана Некисловича и, что-то себе смекнув, начал ненавязчиво продвигаться к выходу. Однако Диван Некислович вцепился ему в рукав и закричал:
- Вот оно! Это он про оплот суверенитета! И этого гада ты, черт лысый, в кандалы не заковал и в Сумбурь не отправил!
- Да что вы, Диван Некислович, какая Сумбурь! - попытался отговориться Дырьян Дырьянович. - Это ведь уже другое совсем государство.
- Ни черта, был бы человек, а куда упечь найдется! Вот тебе человек - и сам сознался… Да черта ли с ним возиться, он вообще за Победуна стоит!
Дырьян Дырьянович при этом известии честно постарался изобразить недоверчивое возмущение, но по лицу его слишком явственно было видно, что ему все едино: что Победун, что Дульсинея. И, как ни был Диван Некислович захвачен собственными мыслями, он сумел это заметить.
- Вот оно что… еще одна гадюка на теле общества, - сощурившись, объявил он.
Дырьян Дырьянович смертельно побледнел и ринулся к выходу, но был схвачен и брошен на колени; к виску ему приставили пистолет. Диван Некислович открыл рот, не иначе, чтобы произнести приговор, как вдруг снаружи грянул дуплет, высадивший окно и засыпавший пол осколками стекла. Комнату заволокло сизым дымом. Внутренняя дверь распахнулась, и через нее ворвались домовые Дивана Дивановича, кто с палкой, кто с ухватом, а через наружную дверь вбежали те самые трое, которые встретили Тучко и Персефония. В руках одного из них дымилось укороченное по росту ружьишко.
Вновь закипела борьба. Некоторые из подручных Дивана Некисловича, уже занимавшиеся грабежом, пытались прорваться к своему вожаку, но большая часть их позорно сбежала, и вскоре все было кончено. Победители и побежденные поменялись местами.
Две кикиморы принесли Дивану Дивановичу стеганое одеяло, в которое он укутался, и подали горячего чаю. Дырьяна Дырьяновича, на всякий случай притворившегося мертвым, подняли на ноги, а Дивана Некисловича поставили на колени.
- Теперь вы понимаете меня, милостивый государь, - кашлянув, обратился хозяин дома к судье. - С этим разбойником не о чем разговаривать, поистине, он просто не понимает слов. Ну да вы и сами все слышали!
Дырьян Дырьянович, нервно почесывая висок и заметно заикаясь, попытался выразить свое совершенное согласие и объяснить, что его уже заждались там, на улице, но Диван Диванович возразил:
- Нет уж, мой драгоценный, теперь вы никуда не уйдете, пока самолично не убедитесь в том, что каждое слово моей жалобы на этого каплуна было сущею правдою.
- Ве-ве-верю!
- Что вера? Вера - это всего лишь надежда… Я даю вам знание.
- Вы-вы не поминимаете… Я, передвидя не-некоторые затуруднения… я по-поросил своих товарищей… и они вот-вот… Мне надо!
Пока судья, отчаянно жестикулируя, пытался сладить с языком, Диван Диванович требовательно протянул руку, в которую ему вложили отнятое у Дивана Некисловича ружье, и нежно его погладил.
- Смотрите, милостивый государь, - продолжал он слабым голосом. - Смотрите на него и судите сами, до чего доведут страну этакие каплуны, которые готовы слушаться всякой шмоньки и поносят невозможными словами достойнейшего из людей, который единственный достоин держать бразды правления…
- Ди-ван Ди-дива-ноч! Отпустите, бога ради, хоть на минуточку, иначе сейчас…
- Эй, каплун! Уверен, ты не посмеешь в присутствии самого господина судьи повторить свои дерзкие слова…
- Ты про этого своего? - прохрипел прижатый носом к полу Диван Некислович. - Тетеха он! Тетехою был, тетехою и будет, куда ему вице-королем!
- Вот! - торжественно воскликнул Диван Диванович, простирая руку, не занятую бережно прижимаемым к груди ружьем. - Вот оно, слово поносное, вот она, суть злодейская! Вот так всю Накручину и про… - Тут употребил он слово, которого скорее следовало ждать от Дивана Некисловича. - А посему… - Голос его сделался торжественным, и даже лихорадочный румянец приобрел какой-то особенный, мистический оттенок. - А посему - смерть.
Во время всей этой беседы домовые неподвижно стояли, тесно обступив пленных, а кикиморы, не привлекая внимания (и, кажется, привычно), наводили порядок. Успели они вместе со Скорушей освободить от пут и человека с упырем.
Скоруша, мученически морщась и потирая затекшие кисти, попытался ободрить гостей улыбкой:
- Приношу свои глубокие извинения за беспокойство, господа, уж не осердитесь понапрасну… - тихо, чтобы не отвлекать хозяина, произнес он.
Но не договорил, и Диван Диванович не успел ни прояснить, ни уточнить свой страшный приговор. Дырьян Дырьянович, мельком глянув на часы, что висели у него на обширном животе, дико сверкнул глазами, метнулся к разбитому окну и крикнул было:
- Все в поря!.. - как прямо в лицо ему уперлось высунувшееся из темноты ружейное дуло.
Судья проворно присел и разминулся с пулей, но пороховые газы оглушили его. Он упал, и некому больше было кричать, что все в порядке.
В который раз захлопали, жалобно скрипя расшатанными петлями, двери, распахиваемые ударами ног. Вспышка боевого заклинания опалила потолок. В дом вломилась толпа людей, среди криков которых можно было разобрать часто повторяемое:
- Лупи Диванычей с Некислычами вместе!
А еще:
- Достали!
И главное:
- Где судья, гады?
Как видно, оглоушенный судья Дырьян Дырьянович, хотя и числился, если верить словам лавочника Тряхона, в отставке, пользовался в городе немалым авторитетом. А может, ссора двух прекрасных людей, жемчужин общества, настолько утомила горожан, что прекратить ее решено было любой ценой.
Впрочем, вряд ли уже имело значение, ради чего новая ватага пошла на приступ - теперь важнее был сам процесс, и это понимал даже малоопытный в кровопролитии упырь, а тем более - матерый бригадир.
Хаос воцарился полнейший. Плененные сторонники Дивана Некисловича увидели свой последний шанс и набросились на пленителей, которые, уже претерпев, отнюдь не желали отпускать их так легко; при этом обе стороны вынуждены были давать отпор новой, вероятно, совершенно аполитичной, партии, которая взялась за дело со всей накопившейся энергией.