- Любит в душу отложить добрую личинку, бросается в глаза такая его повадка, - подмигнул бард, и в полумраке его гримаса, подсвеченная тусклым огоньком, вышла особенно злодейской.
- Именно, а сам набздеть горазд, мы его с малых лет дристуном кликали.
- Понятно всё с вами, горячие ингерманландские парни. То-то он на тебя втихомолку холодным ветром дует.
- Это как? - не понял предупреждения барда лесной парень.
Филипп не ответил. Он затоптал последнюю лучину, выбрался на улицу. Тишина стояла мёртвая. Обыватели затаились и уповали, что восход Отца Небесного принесёт избавление от напасти.
* * *
- Так-так-так, - Щавель вытер розовую стружку надкостницы о распоротую штанину стрелка. "Медвежонок", обеспамятев от боли, валялся кулём у стены. Из разрезанной голени натекло крови и теперь она своим пряным запахом будила в собравшихся аппетит. - Нас атаковали три десятки, на каждую по одному коноводу и по одному стрелку, то есть в сечу пошли двадцать четыре человека. Повезло нам с селигерским энтузиазмом..
- Их не учили, что атаковать надо силами, превосходящими противника минимум втрое? Численный перевес позволяет избежать больших потерь. Уставу надо следовать, - фыркнул Сверчок.
- Хорошо, что они не готовились к штурму здания, - заметил Лузга. - Привезли бы во вьюке сорокамиллиметровую пушку, и копец нам.
- Если бы у бабушки был уд, она была бы дедушкой, а если бы у дедушки были колёса, он был бы наркоман, - отчеканил Щавель. - "Медвежата" нахрапом кинулись взять. Даже не всех своих дождались. Сюда понаехала полусотня. Три десятки мы уговорили, спрашивается, где ещё две?
- Не здесь, точно, - прогудел Карп. - Иначе они бы вместе собрались.
- На что же они рассчитывали? - задумчиво вопросил Сверчок.
- С налёту захватить спящих, ты же слышал, - кивнул старый командир на недвижные тела.
Истерзанный соратник стрелка подплывал в красной луже, раскинув требуху, и уже преставился.
- Может, хватит пленных пытать? Пора начинать глумиться над трупами, - предложил Лузга.
Щавель стряхнул тяжёлую задумчивость и вернулся в пропитанную мясными испарениями трапезную. Раненые хрипели, стонали и агонизировали. Настало время Альберту Калужскому проявить себя во всей красе, и лепила не подкачал. Временами Щавелю казалось, что для пыток лучше пригласить доктора, но он предпочитал делать всё сам и старался не отвлекаться.
- Добей его, - указал он Сверчку на "медвежонка".
Десятник уверенно вогнал дрот в грудину незадачливого стрелка. Он выгнулся, засучил ногами и тут же затих.
- Наших-то… - вымолвил Сверчок, остановился, сунул в рот ус, пожевал. - Нашим безнадёжным кому-то из уважаемых людей надобно покой дать. Я не буду, мне с ребятами ещё служить.
- Понимаю, - поспешил снять груз с десятника старый командир.
Щавель посмотрел на Лузгу. Нет, не подходит обесчещенный Лузга для упокоения ратников. Карп хоть и был уважаемым человеком, но принадлежал к обозу, следовательно, не ему вершить милость воинам.
Щавель вынул из ножен клинок работы шведского мастера.
- Сам сделаешь? - осведомился Сверчок.
- Кто-то должен, - молвил Щавель и шагнул к лежащим друг подле дружки тяжелораненым, мучаться которым оставались считанные часы.
Сверчок отвернулся.
Карманы "медвежат" давно вывернули ратники, и Лузге достались только тушки.
Тут уже отвернулись не только Сверчок и выжившие ратники, но и Карп со своими обозниками. "Он сдвинулся, - обмер Альберт Калужский. - С катушек съехал!" Лепила трижды сплюнул и очертил напротив сердца святой обережный круг.
Жёлудь, Михан и Филипп заявились аккурат к тому моменту, когда Лузга доел мозг из вскрытой черепной коробки предводителя "медвежат" и успел помочиться туда. Отрубленную голову он вынес во двор и водрузил на кол возле ворот, приговаривая:
- Раз тебе моча в голову ударила, то по уму и честь.
Троица гуляк встала как вкопанная.
- Что это ты наладил? - только и промолвил Филипп. - Совсем трататули попутались?
- Где ты шароёбишься, перхоть подзалупная? - напустился на него Лузга и погнал маленький табун в трапезную. - Нас тут чуть не убили, а вы незнамо где шаритесь.
Парни обмерли, когда их глазам предстало залитое кровью поле брани, разгромленный фасад и шевелящиеся в полутьме тела.
- Вы где шлялись? - мёртвым голосом спросил Щавель.
- В кабаке сидели, - озвучил заготовленную отмазку бард. - В "Лихо" зашли, оно отсюда далеко, ничего не слышали.
Щавель как будто пропустил мимо ушей его слова и посмотрел на сына.
- Тебя нам не хватало, - бесстрастно сказал он.
Жёлудь покраснел, его аж пот прошиб от стыда. Будь у него хвост, как у собаки, сам бы себе бока настегал. Лучник ринулся с отцовских глаз долой, крепко прижимая локтём припрятанную под безрукавкой сумку прошаренного манагера. Он взлетел по лестнице в спальню и запихал хабар на самое дно сидора.
Не в силах выносить густую вонь телесных миазмов, Михан сбежал с крыльца, согнулся под стеной и обрыгал брёвна жёлто-зелёной жижей.
- Какой же ты сын мясника? - сзади неслышно подошёл бард Филипп.
Михан вздрогнул.
- Ты в точности как мой отец говоришь.
- Он тебя потому из дома прогнал, что ты крови не выносишь?
- Не прогнал. Я сам ушёл.
- Как только случай представился, в грязь лицом не ударив, оставить отчий дом.
Они присели на скамейку подле ворот, чтобы не соваться обратно в наполненную смертью, болью и ненавистью трапезную. Пока не позвали, лицезреть перекошенные морды ратников не хотелось. Хотелось убежать в Звонкие Муди или хотя бы в склеп Даздрапермы Бандуриной, затихариться там и переждать, пока всё кончится.
- Разбираешься, потому что самого выгнали? - спросил обозлённый Михан.
- Меня не гнали, я сам ушёл, - язвительно отразил подачу Филипп, помолчал, добавил другим тоном: - Я не такой лоб как ты был, до седой бороды терпеть не стал. Мне тринадцать стукнуло. Освоил гусельки и пошёл по деревням петь. Потом пристал к скоморохам. С ними гусли справные добыл и балладам выучился, а там и дорогу к дому потерял. Нечего о нём вспоминать, хорошего было мало.
- Со скоморохами лучше было? Траву постелил, небом укрылся, росой позавтракал?
- Случалось и бедовать, - не стал спорить бард, улыбнулся мечтательно в бороду. - Со скоморохами весело было. И хмель, и кураж. Когда один день густо, а другой пусто, оно всяко интереснее, чем однообразно кашу есть.
- Скоморохов-то, я слышал, повыбили за их бесчинства.
- Ага, Лучезавр всех и извёл на своей земле, - с неожиданно злобой проговорил Филипп. - Как бы сказал дядька твой Щавель, светлейший князь явил мудрость в подобающее время, обратив её пользительное действие руками народа против самого народа на благо народа.
- Не родня он мне, - буркнул Михан. - Просто знаю его с детства, я Жёлудю ровесник. Упросил в Новгород взять, службу какую найти.
- Жёлудь-то почто так высокомерно с тобой? То разговаривает через губу, то бздуном, то дристуном обзывает? Потому что боярский сын и гнобит всех, кто ниже родом, или ты досадил ему чем?
Михан словно прозрел, у него аж дух перехватило.
- Пожалуй что и так, - оторопел было парень, но быстро опомнился. - Ведь ты прав…
- Со стороны-то виднее, - самодовольно заметил Филипп. - Да и повидал я больше.
- Знаешь, что я тебе скажу, - торопливо зашептал бард, - почему Лучезавр все гастролирующие творческие коллективы извёл? Они в своих странствиях информации о жизни в других областях набирались, людям рассказывали и тем самым князю мешали бесчинствовать. Ведь править легче тёмным народом, которому говоришь, что за лесом ведьм сжигают и негров вешают, а они по серости своей верят. Наивное быдло угнетать куда легче.
- Сейчас люди тоже странствуют, запрета на передвижение нет.
- То отдельные люди, да кому они расскажут - двум-трём. А скоморохи представления давали, собирая на площадях толпы, и не только изустно рассказывали про житие в иных местностях, но и показывали с высоким артистизмом. Много было раньше этих творческих коллективов, просвещали они народ, как Сванидзе аудиторию, потому и сделались неугодны новому князю. Он приказал распустить порочащие слухи, винить скоморохов в злодействах и непотребствах, а потом и все дела разбойников на них свалил. И спустил цепных псов режима, так и кончились гастроли по стране. Разрешили только одиночкам выступать, вот как я сейчас брожу, а в одиночку разве много добудешь? Эх! - всплеснул руками бард и хлопнул по коленям. - Теперь только на хлеб и пиво наберёшь, а на новые портки подожди. Вот и приходится изворачиваться, как сегодня.
- Да, понимаю, - потрафил ему Михан, у которого в сердце ещё сохранилась щекотка полного риска и жгучей тайны приключения.
- А мы, нельзя забывать, деятели культуры, - горестно вздохнул бард. - Последний хрен без соли доедаем. Всегда нас притесняли - то мужики побьют, то городская стража карманы вывернет, но князь, тот совсем за грань заступил. Натравил на нас кровавую дворню, а потом этих ближних товарищей своих, которые его в кремль посадили, слышь-ка, сам и перебил. Боялся, что свергнут, слишком злые они были, да вольные в своих помыслах и поступках. Но злейший среди них был Щавель.
- Да поди ж ты! - не поверил Михан.
- Я помню его молодым, когда он скоморохов истреблял и бунты по областям усмирял. Видывал его в расцвете сил. Ух, и лютый! Из лука садил не целясь, раз-раз-раз и все убитые лежат. Ни баб, ни стариков, ни детишек малых не жалел. Что Лучезавр сказал, то и делает, княжеские слова по велению своего чёрного сердца истолковывая в расширительном направлении и только в сторону ужесточения. Не человек, хуже волка. Даже басурмане его почитали как демона, а хан за голову награду назначил. Думаю, поэтому Лучезавр и помиловал Щавеля. Сослал подальше в чухонские земли, эльфов пугать, приберёг для грязных дел. Сейчас сам видишь, он что творит.
- Так вроде по справедливости, - стушевался Михан.
- Князь его руками разгребает в чём сам мараться не хочет. Щавелю только волю дай, уж он разгуляется. Со звериной удалью порядок наводит, всю Русь спалит и на колени поставит. Ты не знаешь, зачем его князь отправил?
- Как все знаю, рабов ловить, - бесхитростно ответил парень и только потом опомнился. - Так зачем?
- Рабов - это до кучи. Думает князь вершить суд и города чистить, а потом все грехи на него списать и пустить в расход, как прежних своих товарищей. Это власть, парень, в ней умри ты сегодня, а я завтра, такие отношения. Я, типа, весь в белом, а вокруг все в добре. По той же схеме, как со скоморохами. Останешься при Щавеле, тебя тоже подставят, кончишь жизнь на плахе.
- Что же делать?
- Иди в дружину, тебя вроде привечает Скворец. С ним говори, в десятках сегодня недобор, глядишь, возьмут стажёром. Хотя бы на время. Вернёшься в Новгород, а там как повезёт. Да ты парень хваткий, не пропадёшь. Для тех, кто не тушуется, в Великом Новгороде каждый день шанс выпадает жизнь изменить. К лучшему или к худшему, но шанс есть.
За забором послышались голоса. Михан подскочил как ужаленный, но то были свои. Ратники возвращались с гулянки.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,
в которой Щавель отправляется на охоту и сам становится добычей, а потом ловчие превращаются в дичь
Городская стража, заявившаяся поутру, была встречена злобным окриком засевшего на фишке Михана со второго этажа.
- Стой, кто идёт?! - рявкнул парень со всем усердием.
Городовые буксанули, приобалдев от разгромленного постоялого двора с забаррикадированными окнами и насаженной на кол головой со снесённой макушкой.
Щавель принял делегацию в растерзанной трапезной. Раненых перенесли наверх и остались только трупы, разложенные вдоль стен, новгородцы у одной, "медвежата", сваленные друг на друга, у противоположной. В дальнем углу обосновался Лузга. Он разложил на столе амуницию стрелков и чистил ружья. "Медвежата" привезли кремнёвые кавалерийские мушкетоны, новенькие, с лакированными светлыми ложами и блестящими стальными частями. Лузга блаженствовал - был сыт и при своём законном деле. Сноровисто шурудя шомполом, он даже негромко напевал под нос. От этой картины, поющего ружейного мастера посреди штабелей трупов, городовых продрал мороз. К разговору спустился Карп и подтянулся из кухни Сверчок с парой дружинников из уцелевших.
- У вас война с Осташковом? - осведомился Щавель, не вставая со скамьи. Недостойно было лихославльское воинство, испугавшееся предотвратить стычку на своей охраняемой территории, получать от боярина знаки уважения.
- У нас со всеми мир, мы под светлейшим князем новгородским ходим, - начальник городской стражи знал, с кем разговаривает, держался почтительно и подобострастно. - Не могу знать, зачем селигерских к нам занесло, но есть версия. Беда у нас, боярин…
- Они на ивановом дворе на постой должны были встать. Где они сейчас?
- Нет их там, проверяли. Они после злодейства своего умелись по дороге на Поршинец, на Москву. Беда случилась, кто-то ночью взломал укрывище и разбудил Даздраперму Бандурину. Нынешнее полнолуние единственное в году, когда такое было возможно. Есть версия, что это дело рук проклятых "медвежат", для того они прибыли в Лихославль, а на вас напали до кучи, потому что случай представился.
- Не уберегли, - обронил Щавель, словно булыжник на лоб начальника стражи обрушил, у того аж колени подогнулись. - Зачем вы тут приставлены, пьяных обирать?
- Виноват, боярин.
- Ни защитить, ни покараулить, - отмерил Щавель, отчего городовые единовременно припомнили голову на колу. - Больница работает? Гони телеги, есть нужда в медицинской помощи. Убитых похоронить, Карп! Наших на кладбище, "медвежат" возле укрывища, как последних москвичей.
Когда городовые утекли исполнять приказание, Щавель оживился.
- Кто из твоих с огнестрелом обращаться умеет?
- Все умеют, - рассудительно ответил повидавший службу десятник. - Скворец метко стреляет, Храп сноровист в этом деле, что касается дульнозарядного. С калашей-то все палить горазды.
- Зови сюда Храпа, Скворца, Ерша, - решил использовать сработавшуюся пару дружинников старый командир. - Моих оболтусов тоже. Лузга, ты дочистил там? С нами поедешь.
- Хочешь "медвежат" достать? - спросил Сверчок.
- Они не спали, не ели, среди них раненые. Они далеко не уйдут. Догоним и поубавим их количество.
- Наши тоже не спали и не ели.
- Вчера делали, пока хватит.
Сверчок поднялся бодрить личный состав, но спросил из гордости:
- Я бы с тобой поехал.
- Ты в больнице сиди, лечись. Отправь гонца с рапортом в Новгород и жди, когда Литвин подойдёт. Если к тому времени от нас не будет вестей, пусть немедленно выступает на розыски. На этом дворе вам больше нечего делать, и так всю прислугу распугали. На больнице оборону занимайте, смотрите там, не проспите "медвежат". С одного раза селигерские могут не уняться, будут ещё мстить за ростовщика. Привлекай местную стражу караульную службу нести. Если что, сажай всех косячников в яму, а там князь рассудит.
- Так точно, - ответил Сверчок. - Всё будет по Уставу. Но ты возвращайся, боярин.
- Всяко может быть, на охоту едем.
* * *
- Вот твой шанс, не мешкай, действуй, - шепнул бард, когда Михан выходил из номера. - Со Скворцом будешь рука об руку, улучи удобный случай и поговори с ним о дружине. Скворец сейчас на повышение пойдёт. Пока ты рядом с ним внизу, цепляйся, будь как репей. Потом поздно может оказаться. Если за гриву не ухватил, то и за хвост не удержишься.
Щавель построил отряд у конюшни, окинул цепким взором.
- Работать сможешь? - спросил он Храпа. - Как твой бок?
- Смогу, - вскинул бородёнку плешивый ратник. - Рёбра не помеха, заживут.
Ёрш, разбивший до синевы левую руку, в вопросах не нуждался. Сразу было ясно - годен и рвётся в бой.
- "Медвежат" было полсотни. Из них три десятки атаковали нас и понесли потери в шестнадцать человек. Две десятки ошивались где-то в окрестностях, потрошили склеп на окраине и ушли в сторону Москвы, возможно, соединились с остатками нападавших, - обрисовал Щавель обстановку. - Наша задача догнать их, обстрелять и отойти. Затем произвести доразведку, снова обстрелять. У нас три ружья, обрез и два лука, у "медвежат" - два ствола. У нас превосходство в огневой мощи, у противника в численности. Надо осаживать их и удерживать до подхода подкрепления из Великого Новгорода. Задача ясна?
- Так точно, - дружно ответили ратники.
- Полчаса на сборы, посрать, перекурить, получить оружие. Разойдись! Парни, переобувайте берцы на старые сапоги. Ходить вам придётся много, а бегать тихо.
- А кони? - спросил Михан.
- Это у них будут кони и дорога, у нас - ноги и лес. Будешь прикрывать нас с Жёлудем. Если повезёт, получишь ружьё.
Михан загорелся. Щёки стали под цвет головного платка, грудь выгнулась колесом. Щавель тоже заметно оттаял, как всегда с ним случалось перед охотой, которых Жёлудь мог припомнить с детства немало. Но если раньше молодой лучник принимал в них участие только на подхвате, - сготовь еду, да обери трупы, - то теперь ему предстояло выйти на бой с хорошо обученным воинством.
- Я новый лук возьму? - спросил он.
- Бери, будешь издалека бить, - одобрил Щавель и, подождав, пока остальные уйдут, сказал: - Держись со мной рядом, не отходи, один не суйся, не геройствуй. Здесь братьев нет, никто тебя не спасёт. Подкрались, обстреляли и скрылись, пока погоню за нами погоню не снарядили. Сидор с собой возьми, тул с запасными стрелами и не забудь покормить Хранителя.
Жёлудь подошёл к делу обстоятельно. Вскрыл корзины, опломбированные печатью новгородского арсенала, из одной, побольше, вытащил тул с осадными стрелами, из другой - тул со стрелами покороче, для отца. Казённый тул был цилиндром из вощёной холстины, с дном из бересты, натянутой на ивовые кольца, чтобы не помять оперение. Устье тула затягивалось шнурком и, распущенное, отгибалось наружу. В него влезало две дюжины стрел, тогда как в колчан умещалась дюжина.
Коней оседлали быстрых, самых лучших. Когда выезжали, возле двора у больничных телег начинали толпиться зеваки, взирая на разрушения и ведя пересуды. Такого на их памяти ещё не случалось.
- Чего уставились? - гаркнул на них Храп. - Своих дел нет? Живо за работу!
Сиволапые, бурчали, но расходились только чтобы дать проезд верховым. Как плетью обуха, так словом не перешибёшь глубинного обывательского любопытства.
- А ты скандальный мужичонка, - Лузга дал шенкеля каурому фёдорову жеребцу и присоседился к плешивому ратнику. - Тебя в детстве, наверное, лупили как сидорову козу за вздорный нрав? Тебя за что Храпом прозвали?
- Мать назвала. Я орал громко, - засмеялся Храп и перекосился на больной бок. - К чёрту тебя, Лузга, уморишь!