- Если куда-то прокладывают рельсы, то сто пудов, что через время в этом самом куда-те увидят настоящий живой паровоз, - с горечью пояснил он. - Это неизбежно, потому что рельсы, они никогда не тянутся просто так, и паровоз по ним приедет без вариантов. Если такие движения не прерывать со всей определенностью в самом зародыше, территория, на которой такое стало нормой жизни, начинает управляться оттуда, где сочиняют правила железнодорожного хода. До сих пор русским удавалось удерживать нашествие, но Орда забирается всё дальше. Теперь, вон, в Москве учебное заведение открыли и набирают в него динамичную молодёжь. Хан Беркем не хочет воевать, он хочет сесть на паровоз и приехать.
- Что же делать-то с ними?
- Резать и жечь, - жёстко сказал Щавель. - Светлейший князь готов к войне. Война уже началась. Мы каз… хм, ростовщик Недрищев не выдержал тяжести предъявленных ему обвинений и застрелился. Медвепут Одноросович решил за него отомстить и устроил набег на Вышний Волочок и Лихославль, за что светлейший обязательно выкатит ему обратку. Сейчас к Осташкову должно подходить войско, которое приведёт Озёрный Край в чувство и опустошит Дом собраний на Горбатой горе.
- Если война, почему мы не в войске? - удивился Жёлудь. - Отчего нас за рабами отправили?
- За рабами направлен Карп. Мы с тобой дойдём до Белорецка, чтобы увидеть всё своими глазами. Светлейшему князю докладывают, что творится в Орде, но толку от этих лазутчиков… Обстановку должен оценивать понимающий человек. Который сможет придти, полазить где надо и, самое главное, вернуться. Я могу это сделать, другие - нет.
- И я смогу?
- Ты вернёшься с докладом, - ответствовал Щавель. - А я останусь. На какое-то время.
У Жёлудя замерло сердце.
- Зачем?
- Я хочу увидеть хана Беркема, - обронил Щавель. - Кто-то должен. На свободу нельзя плевать, на свободу нельзя испражняться. Глуп тот, кто удобряет дерево свободы денежным навозом как делает Великий Муром. Дерево свободы необходимо поливать кровью и, если ты ленишься или жалеешь крови, оно засохнет. Тогда придёт враг и выстругает из него колодки, которые ты можешь больше никогда не скинуть. Муром пал, а Новгород ещё держится.
- Ты же говорил, что Великая Русь стоит?
- Муром платит дань Орде и торгует рабами, без его потворства не было бы железнодорожного хода. Но губернатор Великого Мурома не хочет ссориться и со светлейшим князем, к тому же, на Великой Руси не любят басурман. Их и возле Камы не привечают. Басурманам посильно заехать на Проклятую Русь, это как тебе стакан воды выпить. Они бы там жили, если бы их не ели при каждом удобном случае. Набегать они могут, войском пройти, деревни сжечь, но поселиться кишка тонка. Нет на Земле силы, которая смирила бы дух русский. Ни шведу, ни басурманину не снести его крепость. Вот и остаётся для них только паровоз.
Зашумел, побежал по верхушкам ветер, деревья закачались, в лесу сразу стало мрачнее и неуютнее.
- Ладно, упрёмся - разберёмся, - Щавель достал ложку. - Будут бить - будем плакать, а пока давай ужинать.
* * *
За окошком Кремля стояла темень, но кабинет светлейшего князя был ярко озарён свечами чистого пчелиного воска. Лучезавр пребывал в тоске, следствии многодневной усталости, которую он не показывал никому. Началась война, которую он сам затеял, послав Щавеля наводить порядок в перегруженных компромиссами городах и весях. Осташков только первая цель. Это будет большая война, и ещё неизвестно, чем кончится. Чтобы разогнать тяготу, князь запалил все двадцать четыре свечи на канделябрах, но это не помогло. Не помогла и чухонская клюквенная настойка, только разбудила воспоминания, совершенно не к месту пришедшиеся. Наступал День взятия Кремля, о котором мало кто помнил, который никто не праздновал.
…Арсенал взяли без боя, в три меча вырезав приспавшую на посту охрану, и затворились, заложив брусом ворота. …Когда кончились патроны, Иван бросился на стражу с кинжалом. Куница бился топорами обоеруч, он был стремителен, но в горячке боя потерял осторожность. Жавронка застрелили, когда бой давно кончился, и победители зачищали покои.
Их было двадцать, и не у каждого имелся огнестрел. Много было павших при штурме, но и потом смерть уносила камрадов одного за другим.
Скончался от ран.
Умер от болезни.
Умер от отравления.
Умер.
Казнён по обвинению в заговоре.
Казнён по подозрению в заговоре.
На всякий случай казнён.
Сослан на границу с Ордой.
Сослан на границу со шведами.
Соратники кончились. Князь остался один.
Вот и теперь, выдернув из лесного небытия старого друга, Лучезавр засомневался в правильности государственного решения. Не лучше ли было обойтись полумерами, договариваясь со всеми сторонами, как раньше, не идти на открытый конфликт, сводя к минимуму риски? Нет, больше нельзя! Миролюбие привело к сговору Запада и Востока, который удалось выявить совсем недавно, и который зашёл уже слишком далеко, чтобы пресечь его малой кровью. Значит, прольётся большая кровь, и герой Великой войны командир Щавель этому поспособствует. Он уже успешно начал. Возможно, ему даже удастся пробраться в ставку Орды и убить хана. Князь видел, что старый лучник нацелился, но не озвучил намерение.
Щавель всегда был человеком долга и доводил дело до конца. Лучезавр верил ему больше остальных.
Князь налил ещё чухонской клюквы и отошёл со стопарём в козырный угол. Воткнутый в стену рядом с маской вуду-пипла нож командира Щавеля притянул к себе взор. Сердце князя сжалось в тревоге.
На клинке появились пятна ржавчины.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ,
в которой вехобиты дают дрозда, Щавель понимает язык зверей и даже говорит на нём, а смиренный Жёлудь развязывается на кровь, делом подтверждая, что является достойным сыном своего отца и надёжной опорой Родины
- Поздоровайся, но больше ничего не говори, если тебя не спросят, - предупредил Щавель. - Это Спарта. Здесь все вехобиты, хотя и не все разбойники, но вехобиты, как ни крути. Они в разум входят, только когда дружина село зачистит, и то, пока последний конь за околицу не ступит, а потом опять возвращаются в первобытное состояние.
Ольшаник, густо разбавленный кустами волчьей ягоды, сменился жидким березнячком в палец толщиною. Дорога вывела на покосный луг, за которым чернели избы и вдалеке торчали окультуренные берёзы, веками лелеемые во дворах и вдоль главной улицы. Щавель выбрал дом на отшибе, метрах в ста от деревни, отгороженный от Спарты высоченным запущенным малинником. Изба была двухэтажной, но неумело сложенной и от старости перекосившейся. К избе прилепились какие-то пристроечки и сарайчики, сколоченные из горбыля. Жёлудь не приметил даже крошечного хлева, в котором могла перезимовать свинья. Добротная навозная куча с озерцом тоже отсутствовала, а под стеной скопился лишь хилый наброс, да на воротах прицепилась овечья шерсть, из чего парень сделал вывод, что хозяева не любят обременять себя уходом за скотиной, предпочитая довольствоваться малым.
Из избы, пригнувшись, чтобы не разбить лоб о притолоку, выбрался пожилой мужик, рослый, но грузный. Сосредоточенно глядя в землю и бурча под нос, прошёл к дровянику, не заметив неподвижно стоящих путников. Застучал поленьями, выбирая получше.
- Уйре дика хулда, Камаз (Доброе утро, Камаз), - окликнул Щавель.
Мужик вздрогнул. То ли от неожиданности, то ли от дикого коверканья речи, а, скорее всего, от того и другого вместе. Пугает, когда кто-то встревает в думы, называет по имени, да ещё пытается неумело говорить, даже если всего лишь желает доброго утра. Человек ли он или нежить с болот, набравшая сил ходить под солнцем?
- Э-э, кто это? - мужик обернулся, прищурился, долго всматривался, но, не разглядев, подошёл, прижав к груди полешки.
К великому облегчению, вместо новгородского ОМОН у ворот стояли двое в неказистой одежде, один из которых его откуда-то знал. Это предвещало хороший день, без зачистки, допросов и подмолаживания.
- Хума ешн шун? (Вам что-нибудь надо?) - неуверенно начал он на всякий случай, вдруг ратники незаметно окружили двор и по сигналу ворвутся с булавами наперевес?
- Вулкш мух ду, Камаз? (Как дела, Камаз?) - дружелюбно поинтересовался командир.
- Дик ду (Хорошо), - растерялся мужик.
Жёлудь с интересом изучал настоящего вехобита. Мужик был плечистый, изрядно раздавшийся с возрастом, но ещё сильный. Густая короткая борода стала седой, короткие, стриженные под горшок волосы, сохраняли местами черноту, из-под кустистых бровей напряжённо таращились окаймлённые краснотой глаза.
- Ватаа! (Кошмар!) - выдохнул мужик. - Щавэл, ты?
- Сто лет не виделись, - улыбнулся старый лучник. - Вот, шёл мимо, дай, думаю, загляну.
- Щитоп я здох! - от всего сердца ответствовал вехобит.
- Это мой сын Жёлудь, - представил Щавель.
- Добрый день, - вежливо прощупал зверя на понятки парень и замолчал, Спарта всё-таки. Согласно эльфийское книге "История древнего мира, учебник для 5 класса общеобразовательных учреждений", здесь царили лаконичность и дисциплина, а также стрёмные забавы с лисятами и жестокое обращение с рабами. Кладезю допиндецовой мудрости Жёлудь верил как маме, потому решил не отступать ни на шаг от отцовского наставления.
- Здоров, - ёмко высказался вехобит и пригласил гостей в избу.
Обиталище Камаза изнутри выглядело ещё плачевнее, чем снаружи. Начиная с сеней, пол был застелен овечьими шкурами, небрежно брошенными друг на друга. Зимой это было нелишне - половицы свободно прогибались, обнаруживая отсутствие в полу засыпки. С наступлением холодов в щели, должно быть, изрядно дуло. Однако летом плохо выделанная овчина воняла, а протоптанные в шерсти дорожки свидетельствовали, что половики хозяин не выбивал годами. Кроме подгнивающих старых кож смердело горелым бараньим салом, дрожжами и квашеной капустой. Да ещё перекисшим потом от нестиранных одежд вехобита. Обоняя исключительно богатую симфонию запахов, Жёлудь вычленял самые насыщенные оттенки, даже не пытаясь разобрать остальные составляющие, которые были представлены в диковинном многообразии.
Подстать овчинному размаху громоздилась русская печь, давно не белёная и местами облупившаяся до кирпичей. На боку змеилась трещина, замазанная глиной. Для экономии дров по другую сторону горницы сложили плиту, к которой Камаз ссыпал поленья. Ржавая жестяная труба от плиты тянулась под потолком к вытяжке русской печи, и хозяину приходилось нагибаться, чтобы не снести её головой. У дальней стены, отгораживая от кухни, стоял могучий буфет, когда-то крашеный чёрным лаком, но сильно вытертый. Под окнами лавка, напротив - стол и табурет под ним. Сбоку, возле перегородки, делящей жилую половину, прилепилась багровая тахта с ободранными валиками, застеленная овчинным покрывалом. Перегородку на всю её величину украшала картина маслом - чёрно-оранжевый тигр, крадущийся в высокой изумрудной траве. Пасть зверя была оскалена, демонстрируя клыки с мизинец величиною, алый язык и угольный зев, уводящий в бездонную утробу. Дьявольские жёлтые глаза художник сделал с круглым человеческим зрачком, придав морде зверя осмысленное выражение. Словно глумясь над силами ада, картину обильно засидели мухи, а сверху на раме наросла армированная паутиной пыль. Паукам здесь жилось вольготно, они наплели тенет под потолком, на окне билась муха, жалобным жужжанием оповещая, что завтрак подан, и на зов бежал матёрый крестоносец, готовясь отомстить за осквернение образа своего повелителя.
"Вот он какой, спартанский аскетизм", - подумал Жёлудь, присаживаясь на затёртую сальными портками лавку и стараясь не елозить рукавами о замызганный стол, который со дня сотворения не видел ни кипятка, ни ножа скоблящего. Щавель отказался от еды, удовольствовались квасом и миской зелёного лука, для которого хозяин выкатил массивную зелёного стекла допиндецовую солонку. Отведав шибающей в нос буроватой услады сердца, Жёлудь отметил, что квас перестоялся и уже начинал веселить.
- Рассказывай, - предложил Щавель, незаметно сбивая выскочившего на стол таракана.
- Спрашивай, - улыбнулся вехобит, вроде, дружески, но такой злодейской ухмылкой, словно, собирался приступить к свежеванию гостей заживо. - Ты никогда не приходишь просто так.
- Меня не интересуют ваши племенные дела и родственников твоих тоже не требую сдать, - Жёлудь обратил внимание, что отец стал говорить в тон вехобиту, а тот расслабился и развесил уши. Раньше парень нечасто просекал его трюки, но теперь жизнь пошла серьёзная, беспечное отношение к ней кончилось, наблюдательность возросла в разы. - Меня интересуют вещи, идущие из Москвы: засланцы, движуха, которую они наводят. Были здесь манагери джалеш (сучьи манагеры)?
- Щито? - подался вперёд Камаз, не разобрав прогоны старого командира. - А, нэт, не были. В Васильевский Мох приходили.
- Говорили, что надо изменить производственные отношения с Великим Новгородом и перебросить производительные силы с Великого Тракта на Московское Шоссе?
- Такие разговоры были, - лаконично ответил Камаз.
- Где у вас тут ближайший офис?
- В Москве, наверное, - пожал плечами вехобит. - Нэт у нас тут офисов, и манагери нэт. Заходил какой-то… рэпер, а! Танцэват хотэл, прикинь, да! Не лезгинка, не зикр, а свой танэц поганый. Мы его в старый колодец сбросили. Это нэ Москва, это Спарта-а-а! - врезал он кулаком по столу, посуда подпрыгнула так, что из солонки вытряхнулась соль.
У Щавеля от удивления аж бровь поползла вверх.
- Настоящий живой рэпер? В обвисших портках, будто наклал туда?
- Да! И в кэпке задом наперёд, - как ребёнок обрадовался Камаз.
- Так он что у вас, в старом колодце до сих пор плещется?
- Нэт, засыпали мы колодец с рэпером, чтобы не орал, и дэрево сверху посадили.
- Правильным ходом движетесь, - одобрил Щавель. - Настоящий мужчина должен в своей жизни сделать три вещи - ограбить караван, закопать москвича и посадить дерево. Караваны из Москвы часто ходят?
- Я тут нэ вижу ничего, - вздохнул вехобит. - Совсэм старый стал.
- Брательник твой, Ушат Помоев, в администрации Васильевского Мха ведь работает, - отчеканил Щавель, не спрашивая, а утверждая.
- У тэбя такой взгляд, будто ты цэлишься, - улыбнулся Камаз.
- Я и целюсь, - ответствовал Щавель, не давая съехать вехобиту. - Предпочитаю заранее. Потом бывает надо попадать, и несколько раз подряд. С москвичами заезжают басурмане из Орды?
- Нэт. В Москве бывают, у нас им дэлат нечего. Щито им ловить на болотах?
- Волну гнать, - сказал Щавель. - Вон, в Осташкове наладили железнодорожный ход. Медвепут Одноросович брата своего в Вышний Волочёк отправил, средства из бюджета выделил. Тот дом купил, и кредиты стал давать всем подряд, а за невыплаты отбирать имущество. За три года прибрал к рукам городскую администрацию и чуть было водный ход под контроль не взял. Изымал у населения средства и готовился финансировать железнодорожников. Хан Беркем за трудовые заслуги ростовщика статуэткой с дарственной надписью наградил, а мы Едропумеда расстреляли за эти дела. У Медвепута Одноросовича от огорчения разум помутился, и он на Вышний Волочёк наехал. Пограбил, отступил. Сейчас ответку получает от светлейшего князя, а ты сам знаешь, что Великий Новгород шутить не любит.
- Ватаа! (Кошмар!) Нэ лубит, абанамат, ай, нэ лубит, - сокрушённо пробормотал вехобит, шкурой чувствуя грозную поступь княжеской дружины.
- Ты до брата доведи, - отчеканил Щавель, словно вбивая каждое слово в душу Камаза, как гвоздь в голову. - Информацию. Переметнётесь к москвичам, у вас в каждой деревне встанет на постой наёмное войско, собранное из китайцев и всякой сволочи. Сначала баранов съедят, потом баб и детишек. Мужиков сразу под нож, ты знаешь повадки китайцев. Будут стоять до зимы, пока болота не замёрзнут. Тогда придут в ваши посёлки на островах и добьют уцелевших. А для дорожных работ светлейший князь переселит сюда пару деревень из-под Валдая. Поговори с Ушатом, не тяни. Ну, ты понял?
- Понял, - повесил нос вехобит.
Щавель поднялся.
- Бывай здоров, Камаз. Адикел (До свидания). Живи долго.
- Гурду вай (Увидимся), - злобно пробормотал Камаз, не поднимая головы.
Он не вышел их проводить. Так и сидел, глядя в пол, потряхивая башкой и невнятно бормоча, словно беседуя с кем-то невидимым, но, скорее всего, с тараканами в своей голове.