– Еще раз распустишь руки – пожалеешь! – Высокий жестко уставился на него. – Не забывай: без меня вы обречены! Дорогу в горах знаю только я, где находится серебро Сатунина, опять же, знаю только я.
Семен сжал кулаки, но сдержался.
– Сколько нам еще хилять по этому ручью?
– Недолго, километра через полтора будет подъем, и дальше идти по хребту нам будет проще.
– Еще одна ночь, и мы околеем от холода, – прошамкал один из путников с неестественно белым, обмороженным лицом.
– Эту ночь мы проведем в тепле, если не будем останавливаться, – пообещал высокий. – Впереди есть селение.
Он наклонился и взял у убитого винтовку. Другой мужчина стащил с мертвеца полушубок и с трудом натянул его поверх ватника.
Я наблюдала за Семеном. По лицу его было видно, что он едва сдерживается и с большим удовольствием всадил бы следующую пулю в Панкрата, но здравый смысл его останавливал, по крайней мере до поры до времени.
Отряд, не захоронив убитого, оставив его лежать в нижнем белье, отправился дальше. В пути практически не разговаривали, но из тех нескольких фраз, которые мне довелось услышать, я узнала, что это заключенные, сбежавшие из лагеря, расположенного на Алтае, и что они двигаются в сторону границы с Тувой. Судя по обилию мата, сопровождавшего каждое слово, а также специфической "фени", костяк отряда составляли блатные. Лишь трое резко отличались от них. Высокий мужчина, которого называли Панкратом, и, по всей видимости, это было не имя, а сокращенная фамилия; он держался особняком и был проводником отряда. Низкорослый Фадей, живчик, неутомимо двигающийся и почти единственный, кто смотрел в будущее оптимистически, хотя в отряде был в качестве заложника. Третий был знаком мне по фотографии, найденной в альбоме, – Григорий Метелкин. Личность угрюмая, он глядел на всех исподлобья и также был заложником. К нему иногда язвительно обращались "гражданин начальник", но в основном – "мусор" или "легаш", присоединив несколько нецензурных выражений. Похоже, его жизнь висела на волоске, и только то, что у Сени относительно него имелись какие-то планы, спасало его от расправы бывших заключенных. Хотя его участь была незавидной, он почему-то не вызывал у меня жалости и сострадания. Мне было трудно представить, что его могло связывать с Ларисой Сигизмундовной что-то личное, интимное, но ведь его фотографии нашлось место в альбоме! Он все время молчал, бросая по сторонам ненавидящие взгляды.
Подъем, о котором вскользь упомянул Панкрат, оказался очень сложным – надо было карабкаться по крутому склону, и это в неудобных валенках! Мне было значительно проще, я успевала любоваться суровой красотой гор, сожалея, что нет возможности запечатлеть эти виды на фотоаппарат. Не ожидала я, что так нежданно-негаданно окажусь в горном Алтае. Посмотреть здесь было на что: ослепляющей белизны снег, словно засахаренные, леса, опоясывающие заснеженные вершины, стеклянные ледники с неимоверными ледяными фигурами-узорами. А какой нереальной красоты здесь было небо! Облака рисовали на нем просто фантастические пейзажи.
Послышался испуганный крик – почти с самого верха сорвался и заскользил вниз один из путников, по дороге сбив еще одного и увлекая его за собой. Поднявшиеся на горный хребет обессиленно попадали на снег, тяжело дыша, некоторые жадно глотали горсти снега, утоляя жажду.
– Даже если они не покалечились, у нас нет времени их ждать. Надо идти, Семен, до селения еще далеко. – Панкрат говорил отрывисто, видно и ему подъем дался непросто. – Мы слишком медленно идем.
– А если "синие фуражки" у нас на хвосте и их возьмут? Узнают о серебре – от нас не отвяжутся!
– Никто их не будет брать – сразу пристрелят. Зачем им обуза? Ведь они замедлят передвижение, – покачал головой Панкрат.
– Чего разлеглись?! Катим дальше! – заорал Семен и толкнул ногой лежащего на снегу, на что тот матюкнулся. – Впереди жратва, курвы, тепло!
– Семен, в поселке не вздумай устраивать шмон или трогать их женщин – это нам может очень дорого обойтись! – с угрозой в голосе произнес Панкрат.
– Хлебало придержи мне указывать!
– Я тебя предупредил, Семен!
Предводитель отряда скрипнул зубами от злости и бессилия – он не мог наказать наглеца – и от души врезал по шее попавшему под руку Фадею, так что тот растянулся на снегу, и это чуть улучшило Семену настроение. Я в свою очередь наградила Семена кучей подзатыльников и пощечин, чего он не заметил. Тяжела участь астрала, он может быть только наблюдателем. Я пообещала себе, что если здесь пробуду до ночи и выглянет луна, то обязательно явлюсь Семену агрессивно настроенным привидением.
Идти по хребту было сложно, валенки увязали в снегу, в некоторых местах путники проваливались в снег почти до пояса. Семен послал вперед, как он выразился, "топтать снег" Метелкина и Фадея. Это позабавило всю братию, и, несмотря на то что тяжести пути измотали всех до предела, они осыпали пленников насмешками и ругательствами. Те молча утаптывали снег, но их сил хватило не более чем на час. Зашатался и опрокинулся на спину Метелкин. Оставшись один, Фадей обессиленно опустился на корточки.
– Встать, вашу мать! – К этому Семен добавил цветистый калейдоскоп слов, каждое из которых имело вполне нейтральное значение, но в данном контексте получалась грубая матерщина.
Он выхватил из кармана наган, и мое сердце сжалось от ужаса, я закрыла глаза, чтобы не видеть происходящего. Но из подсознания просочилась мысль, связанная с найденной фотографией: "Не может Метелкин так просто умереть здесь". Раздался выстрел, я открыла глаза: Сеня боролся с Панкратом. Несколько человек пришли на помощь Семену и, скрутив Панкрата, оттащили его в сторону.
– Ты на кого, фраер, цапли потянул?! – Семен наклонился, достал из снега наган и направил его на Панкрата, зловеще улыбаясь, и вдруг так заревел, что я вздрогнула: – На колени, тварь!
– Коли помирать охота – стреляй. – Панкрат презрительно улыбнулся. – Тебе братва благодарность вынесет за холодную и мучительную смерть.
– Семен, не дело его сейчас мочить! – сразу высказался густобровый, приземистый, с необычайно широкими плечами и окладистой бородой мужчина. В старом советском фильме из моего детства подобной физической конституции актер изображал кулака. – Пусть вначале выведет нас с гор.
– Если даже мокрушник Тимоха заступается… – В голосе Семена послышалась издевка. – Отпустите фраера – пусть живет! Пожалел "хозяина" – выходит, его черед топтать. Чирик, станешь ему в пару!
– Почему я?! – недовольно отозвался длинный как жердь лагерник, и сразу с его головы слетела шапка от оплеухи, которую ему отвесил стоящий рядом густобровый Тимоха.
– Что за базар, Чирик?! – Семен недовольно скривился. – Срать захочешь – штаны снимешь! Не протопчем до темноты дорогу до селения – всем будет амба! Топтать будут все!
Вид с хребта открылся чудесный: глубокое извилистое ущелье с тонкой серебристой ниткой реки, многообразие голубоватых горных вершин, разбросанных на всем пространстве, что охватывал глаз, и необычайная тишина, нарушаемая лишь скрипом снега под валенками бывших заключенных. Лишь изредка сотрясали воздух матюки – так то один, то другой выражал свое отношение к окружающей природе: величественной, невероятно прекрасной, но и жестокой к человеку, оказавшемуся в ее владениях. Было ясно, что все беглецы окончательно выбились из сил, а солнце опускалось все ниже и ниже.
– Где же твое селение? – Семен догнал Панкрата и пошел рядом, а тот, недавно сдавший вахту "топтуна", тяжело, с надрывом, дышал и с трудом передвигал ноги.
– Скоро, – отвечая, Панкрат даже не повернул в его сторону голову.
– Лады. – Семен еле сдерживал бешенство, рвущееся изнутри. – Поверим тебе. Пока поверим, но смотри!
Мне было понятно, насколько ужасно положение Панкрата: его жизнь продлится ровно до тех пор, пока он будет необходим Семену. Думаю, что он это понимал, но сделать ничего не мог. Кругом горы, да и вряд ли у него была возможность сбежать – урки осознавали, что без него они неминуемо погибнут.
Неожиданно внизу открылась небольшая уютная долина, ее прорезала узкая речка, а на ближнем берегу расположилось десятка три юрт, над которыми поднимались дымы. Но как отряд туда спустится, если кругом отвесные скалы? Для этого потребуется веревка метров триста длиной, но даже если бы она была, то какую надо иметь силу и какие нервы, чтобы спуститься по ней? Ведь беглецы от усталости чуть не падают с ног, шатаются, словно пьяные.
Похоже, этот вопрос занимал не только меня, так как урки остановились и сбились в кучу, громко галдя, – обсуждали возможные варианты. Лишь Панкрат сохранял спокойствие, он скомандовал идти дальше и вскоре привел их к самому краю обрыва, откуда стали видны вырубленные в скале ступени, ведшие к узкому карнизу, полого спускающемуся в долину. Если не знать о существовании этих ступеней, можно было пройти и не заметить их. Но даже их наличие делало спуск безумно опасным, так как они обледенели и были чрезвычайно скользкими, а перил не было никаких. Я заглянула вниз, и голова у меня закружилась от высоты, внутри похолодело, хотя я в своем невидимо-эфирном состоянии была практически неуязвимой.
Никто из беглецов не решался первым начать спуск. Тем временем Панкрат достал из вещмешка моток веревки, сделал петлю и набросил ее на каменный выступ, а конец веревки сбросил вниз, так что получилось что-то вроде перил. Держась правой рукой за нее, он начал спускаться по ступеням. На четвертой ступеньке он поскользнулся, потерял равновесие, я громко ахнула, но меня, конечно, никто не услышал. Панкрат мертвой хваткой вцепился обеими руками в веревку и удержался на ступеньке. Преодолев полтора десятка ступенек, он достиг карниза и приглашающе взмахнул рукой: "Давай следующий!"
Пока один из путников боролся с крутизной ступеней, Панкрат начал спускаться по карнизу. Я переборола невольную дрожь (чего, спрашивается, мне бояться, если я здесь существую в виде эфирного тела?) и поспешила по ступеням вниз, легко прошла сквозь тело урки, осторожно передвигающегося, и, не сориентировавшись, ухнула в пропасть. В первое мгновение я растерялась и даже пролетела мимо карниза, пока не сообразила затормозить, маша руками, словно птица, и не зависла в воздухе. Ощущение было не из приятных – под ногами почти что бездна. И в этот момент мне припомнилось, как однажды я парила с парашютом над Черным морем, привязанная канатом к катеру. Вскоре я и здесь освоилась. Разница была в том, что теперь меня никто не волочил за веревку и внизу было не море. Ощущения же были похожи, особенно когда меня стало, как и тогда, подташнивать. Хотя я была нематериальной и можно было ничего не опасаться, мои фобии остались, и одна из них – боязнь высоты. Вообще-то я себя трусихой не считаю, но, выходя на балкон выше пятого этажа, чувствую дискомфорт. С этой фобией я пытаюсь бороться по принципу "клин клином вышибают". Мой полет с парашютом над морем был тем самым клином, но особенно не помог. Когда меня втянули после воздушного путешествия на палубу катера, я еле держалась на ногах – они были словно ватные. В мои планы входило испытать себя в банджи-джампинге, но в очень отдаленном будущем. Однако мечтать и вспоминать мне сейчас не с руки, нужно преодолеть порывы ветра, добраться до карниза и поспешить за Панкратом. Конечно, я могла бы спланировать вниз, возможно, так даже проще, но подобные развлечения душу не греют, я не птица и предпочитаю передвигаться традиционным способом – пешком.
"Плывя" при помощи рук и ног, что, возможно, выглядело нелепо и смешно (но кто меня увидит?), борясь с ветром, как оказалось, ощутимым для астрала, я добралась до карниза и бросилась догонять Панкрата. Это не составило особого труда. Он шел осторожно, выверяя каждый шаг, чтобы не поскользнуться на обледенелых камнях. Следуя то за ним, то впереди него, в зависимости от своего желания, я с нетерпением ожидала момента, когда попаду в настоящий высокогорный поселок и увижу его жителей.
Появление отряда беглецов, растянувшегося цепочкой по всему карнизу, не прошло мимо внимания жителей поселка – внизу нас уже встречали четверо державших в руках ружья молодых мужчин в меховых одеждах и старик с продолговатой седой бородой. По их темным от горного загара лицам, раскосым глазам не было понятно, как они настроены по отношению к незваным гостям. При желании им ничего не стоило перестрелять весь отряд – люди на карнизе были совершенно беззащитны. Панкрат смело подошел к встречающим и приложил руку к груди.
– Эзендежер, – произнес он, и я поняла, что он поздоровался.
Старик ему ответил, из их разговора на незнакомом языке я ничего не могла понять, но заметила, что Панкрат встревожился, видимо, договориться с местными жителями ему было непросто. Тем временем начали подходить другие беглецы, держались они настороженно. Наконец появился Семен. Видимо, он посчитал, что разумнее будет держаться где-нибудь посередине. Панкрат обратился к нему:
– Это Сардыбаш, старейшина селения. Он готов предоставить нам ночлег и пищу, но при условии, что мы пришли как друзья и не станем вмешиваться в их дела.
– Больно нам нужно! – ухмыльнулся Семен.
– В селении беда – две семьи стали жертвами грязного кама. Их юрты стоят пустые, и Сардыбаш разрешает в них остановиться.
– Что за зверь такой?
– Кам – это лекарь человеческой души и тела, он прорицатель и колдун. Тунгусы и буряты называют таких шаманами.
– А грязный оттого, что не моется? – развеселился Семен. – Совсем как мы!
– Грязный – значит черный. Черный шаман забрал души и тела самых лучших охотников и членов их семей, отправив в подземное царство своего владыки Эрлика, лишив возможности вернуться на небо. Он пришел издалека, и путь его отмечен многими жертвами. За ним давно охотятся белые камы, подозревая, что он – неуспокоившаяся душа умершего черного шамана – суна. До сих пор считалось, что только камы могут видеть суну, и в дела людей она может вмешиваться только по их воле. Они впервые столкнулись с тем, что душа грязного кама смогла вселиться в тело человека, изгнав его душу. Об этом есть древнее пророчество: если суна воплотится девяносто девять раз, то даст жизнь черному шаману, обладающему невиданным могуществом; этому надо помешать. Суна грязного кама очень хитра и вселилась в тело Номгона, сына Сардыбаша, намереваясь таким образом избежать возмездия. Но белые камы узнали ее. Ожидают абиссу, жреца, который проведет ритуал, после которого суна черного шамана покинет тело Номгона и навсегда отправится в подземное царство Эрлика, а значит, больше не будет есть людей.
– Она в самом деле жрет людей?
– Если она лишает человека тела и души, то что остается? – пожал плечами Панкрат.
Тем временем все члены отряда спустились с карниза, и Сардыбаш повел их в поселок. Туда мы добрались, когда совсем стемнело, так что нам пришлось идти при свете луны.
Ничего более жуткого и более красивого, чем полнолуние в горах, я не видела. Свет белого диска, затерявшегося высоко в темном небе, пробивался сквозь окутывающую все вокруг серую дымку; со всех сторон нас окружали горы, а черные скалы выглядывали из-под снега, как зубы великана. Тишина и покой, все громадное и величественное, вечное, и только человек на этой картине был лишним, вносил дисгармонию. У меня появилось ощущение надвигающейся на здешних людей беды. Возможно, этому способствовала не только суровая природа, где человек жил вопреки всему и неизвестно во имя чего, все время в борьбе с ней. А может, я ошибалась, многого не понимая, и зря не находила здесь места для человека?
Во время движения я старалась держаться в тени, не попадать под лунный свет, так как из своего опыта знала: он делает меня видимой. Зачем вносить сумятицу в души этих измученных дорогой и холодом людей, представ перед ними светящейся, да еще в полуобнаженном виде?
Жилищами в поселке служили конусообразные юрты, покрытые чем-то напоминающим кору, под ней – толстый войлок, а ее "скелет" – деревянная конструкция. Пол тоже войлочный, покрытый сверху шкурами, посредине очаг – дым выходит через отверстие в потолке. Тяга явно слабовата, так как у сидящих возле огня глаза слезятся от дыма, но зато здесь тепло. Не понимаю, как беглецы в такой мороз могли ночевать в парусиновых палатках?
Два алтайца принесли ужин: холодные лепешки и полный казан горячего мясного супа – его вид меня не вдохновил, но если бы была возможность, я бы попробовала. У меня разыгрался аппетит, когда я увидела, с какой жадностью поедают суп беглецы. Не предполагала, что астральные сущности могут испытывать чувство голода, скорее всего, так проявляется любопытство, ведь все материальное им чуждо и даже увидеть их можно только при лунном свете. На всякий случай я запомнила название супчика: кёчо.
После ужина беглецы завалились спать, полностью доверившись хозяевам. Возможно, этому поспособствовало присутствие Панкрата. Он скупо обронил, что в этом поселке прожил несколько месяцев, выздоравливая после ранения. Но, скорее всего, беглецы смертельно устали от путешествия по горам и ни на что не имели сил. Мне, как призраку, вернее, астралу, сон не требовался, и я прошлась по юртам жителей поселка. Остальные юрты ничем не отличались от тех, в которых расположились беглые зэки, за исключением того, что у каждого местного жителя была своя постель из шкур, мужчины спали отдельно от женщин, а кроме того, я заметила свернутые в тюки вещи, словно жители поселка готовы были в любой момент отправиться в путь. Меня очень заинтересовал пойманный черный шаман – кровожадный гость из потустороннего мира, и я хотела на него посмотреть, но, пройдясь по всем юртам, его не нашла. Видимо, его настолько опасались, что держали где-то в удаленном месте.
Я все ожидала, что вновь перемещусь в свое время и, главное, в тело – бестелесность мне изрядно приелась. По правде говоря, и красотами гор я была сыта по горло. Слова песни Владимира Высоцкого "Лучше гор могут быть только горы" теперь у меня вызывали разноречивые чувства. Сейчас для меня лучше гор могло быть возвращение в свою квартиру и возможность принять горячую ванну. Как астральная сущность я не страдала от холода, но лицезрение снега, льда, намучившихся из-за ветра и мороза людей вызвало у меня стремление понежиться в тепле и уюте. Желание желанием, но тайный механизм времени, отправивший меня сюда, не спешил возвращать меня обратно. От нечего делать я гуляла по окрестностям, все больше отдаляясь от селения. Множество протоптанных в снегу троп говорило о том, что люди здесь не безвылазно сидят в юртах, а имеют немало обязанностей и проблем.
Начало светать, я двинулась в обратный путь и только теперь заметила, как далеко отошла от поселка. До юрт, где располагались бежавшие заключенные, я добралась, лишь когда поднялось солнце. Внутри было очень жарко, но не от тлеющего костра или обилия находившихся здесь людей, а от разгоревшегося спора. Как я поняла, большинство урок были за то, чтобы пожить в поселке несколько дней, набраться сил. Они считали, что прошли достаточно большое расстояние, чтобы опасаться погони.