– Убийца твоего родича? – изумленно вскрикнул Модвид. Если он не ослышался, то выходит, что вооруженную дружину Стролингов привела к его стенам вовсе не вчерашняя ссора.
– Да! Вигмар сын Хроара, убивший моего родича Эггбранда! Он у тебя!
– У меня никого нет! – растерянно отозвался Модвид, и эта невольная растерянность почти убедила Хальма, что он говорит правду. У Модвида вполне хватило бы дерзости дать приют врагу своих врагов открыто, а вздумай лицемерить, он и это делал бы дерзко и заносчиво.
– А это? – не в силах больше молчать, крикнул Ярнир и ткнул плетью в тушу дохлого коня перед воротами.
Модвид и все его люди дружно уставились на тушу. Ну, конь. Ну, издох вчера, надорвавшись с непосильным возом дров, но только хозяин был слишком занят другим, чтобы приказать снять с него шкуру, а падаль отдать собакам. Ну и что?
– Это его конь! – продолжал Ярнир, в молчании Хальма усмотрев разрешение взять переговоры на себя. – Мы шли по его следу от самого святилища до твоей усадьбы. И это его конь, которого он загнал. Отдай нам убийцу моего брата!
– Этот конь подох у нас вчера, а до того он ездил за дровами и никогда не служил никаким убийцам! – крикнул Рандвер, разобравшись наконец, что случилось и чего хотят эти Стролинги. – Мы не видали ни Эггбранда, ни Вигмара с тех пор как уехали из святилища. С тех пор в наши ворота никто не стучался, и на усадьбе нет ни единого чужого человека.
– И вы можете в этом поклясться? – с подчеркнутым недоверием спросил Хальм.
– Клянусь Отцом Побед! – отрезал Модвид. На его низколобом лице отразилась угрюмая озадаченность.
– Он врет, родич, врет! – вполголоса убеждал Хальма Ярнир. Хирдманы тоже роптали, не веря.
– Ну, что же! – не слушая их, громко сказал Хальм. – Значит, мы ошиблись. Должно быть, тролли заморочили нас и привели к тебе. Придется нам поискать нашего врага в другом месте. Но рано или поздно мы найдем его!
Небрежным кивком позвав дружину, Хальм стал поворачивать коня. Не смея ослушаться, хирдманы потянулись за ним, то и дело оборачиваясь и бросая на усадьбу озлобленные взгляды. Было слишком обидно всю ночь скакать по следу врага и уйти ни с чем, оставив Модвида и Вигмара смеяться себе в спину. Мало ли чего они там болтают про коня и дрова!
Но Хальм Длинная Голова не оборачивался. Он тоже не слишком поверил клятве Модвида. Сам Отец Побед бывал лжив и коварен – его имя не служит слишком надежным залогом. Но уж если Модвид решил не выдавать убийцу, то остается только уйти. У них маловато сил для того, чтобы сражаться и пробовать взять усадьбу. Выйдет начало еще одной кровавой распри, а Хальм и Ярнир не вправе вдвоем принимать такое решение за целый род.
Модвид снял шлем и долго смотрел со стены вслед уезжающим Стролингам.
– Это им в наказанье от богов. За лишнюю дерзость и гордость! – утешал его Рандвер, знавший, как больно задел самолюбие Модвида отказ в руке Рагны-Гейды. – Знаешь, как говорят: краток век у гордыни!
– Хотелось бы мне знать… – бормотал себе под нос Модвид. – Вигмар сын Хроара… Да, он на такое способен. Очень даже.
– Что там? – суетилась внизу фру Оддборг, досадливо поправляя сползающее головное покрывало. – Они уезжают?
– Хотелось бы мне знать… – бормотал ее сын. – Куда же он все-таки делся?
Глава 10
Нежданное возвращение Эрнольва обрадовало всю усадьбу. Родичи и домочадцы были счастливы, что могут повидать его перед дальним и опасным походом, и Эрнольв после недолгой, но нелегкой разлуки с такой силой ощущал тепло своего родного очага, что с трудом представлял, как же уедет отсюда. Каждое домашнее лицо казалось ему милее прежнего, каждую корову хотелось обнять за шею, потому что и она составляла часть дома и всего того, что с самых древних пор почитается священным.
– Нет худа без добра! – приговаривала фру Ванбьерг, собирая рубахи и платья Ингирид в дальнюю дорогу. – Конечно, лучше бы Эрнольву не ездить так далеко, но зато мы навек избавимся от этой девчонки.
– Я рад, что Торбранд конунг все-таки верит нам! – приговаривал Хравн хельд. – Ты понимаешь, сын, какое важное поручение он тебе дал? Отвезти Ингирид к отцу – это только предлог. По правде сказать, я думал, что Торбранд попытается просватать ее за кого-нибудь из здешних. Бьяртмар конунг, как говорят, человек ненадежный, и иметь от него прочный залог неплохо.
– Нет уж, пусть она уезжает подальше! – решительно отвечала фру Ванбьерг. – Если кто-то в Аскефьорде приносит неудачу – то только она!
Но Эрнольву сейчас не хотелось вспоминать о неприятностях, которые причинял нрав Ингирид. Ведь и она, бессовестная и бессердечная девчонка, уже восемь лет жила в их доме и тоже стала его частью. В последние годы, отчаявшись исправить ее нрав, Эрнольв и сам мечтал избавиться от родственницы, но теперь он скорее предпочел бы оставить все как есть. После смерти Халльмунда все домашнее благополучие стало казаться еще более драгоценным, но и более хрупким. Она заново напомнила ту известную истину, что люди смертны все без исключения, даже самые любимые. Обводя взглядом знакомые стены, знакомые камни очага, Эрнольв готов был принести богам любую жертву, только бы они больше ничего не отняли у этого дома. Чтобы все замерло и навсегда осталось так, как есть. Этого хотелось с такой небывалой мучительной силой, что он сам не находил объяснения своим чувствам, томился, принимая их за предвестья будущих бед, и даже собрался идти за помощью к Тордис, но времени до отъезда оставалось мало, а тут еще Стуре-Одд пригласил всех в гости – как же ему отказать?
Сама Ингирид очень радовалась, что едет к отцу. Ее юному жадному честолюбию нечем было питаться в Пологом Холме, а в Ясеневый Двор ее звали нечасто. Сначала старая кюна Мальвейг, потом молодая кюна Бломменатт не жаловали ее и не давали себя показать, и девушка надеялась, что в доме родного отца ей повезет больше. Бывавшие там люди предупреждали, что сводная сестра Ульврун – тоже не земляника, но рауды обладали слепящим обаянием новизны, а бояться неведомого Ингирид не имела привычки. Потому она и носилась по усадьбе, громко распевая боевые песни, и вслух мечтала о своих будущих подвигах.
– Все дочери конунгов в Рауденланде становятся валькириями! – ликующе кричала она. – И меня тоже возьмут на войну! И мы еще посмотрим, кто из нас убьет больше врагов!
Свангерда следила за ней с мягким недоумением и однажды спросила у Эрнольва:
– Ты уверен, что у Бьяртмара конунга ей обрадуются?
– Поначалу – да, – ответил он. – А когда разглядят получше, то, конечно, радости значительно поубавится. Но едва ли Бьяртмар конунг захочет вернуть ее нам. Тут мы ее больше не увидим.
– А когда мы теперь увидим тебя?
– А ты будешь меня ждать?
Эрнольв сам не знал, как у него вырвались эти простые слова: никогда прежде он не решился бы спросить об этом. Свангерда, до того смотревшая ему в лицо, вдруг опустила глаза.
– Прости, – Эрнольв смешался и непременно бы покраснел, если бы краска смущения смогла пробиться через красные рубцы, оставшиеся после болезни. – Я понимаю… Ты еще… Но все же, я имел в виду… Мы же с тобой родня…
– Не надо ничего говорить, – тихо сказала Свангерда. Помедлив, она все же прикоснулась к локтю Эрнольва и тут же отдернула руку. – Я все понимаю. Я знаю, что фру Ванбьерг думает о нашей с тобой свадьбе. Но сейчас еще не время.
– Я понимаю, – торопливо заговорил Эрнольв. – Я не так славен и доблестен, как… – Он кашлянул, но имя любимого брата почему-то встало поперек горла и не выговорилось. – И лицом я теперь…
– Это все неважно. – Свангерда, не поднимая глаз, мягко покачала головой. – Просто я…
– Я же не прошу, чтобы ты полюбила меня прямо сейчас, – быстро продолжал Эрнольв, торопясь сказать все, что хотел, пока опять не смутился, не испугался и не замолчал. – Я вообще ничего не требую. Ну и пусть обычай – я же не по обычаю… Если ты не хочешь, то никто не будет заставлять выходить за меня. Ты можешь жить у нас, как сейчас живешь, можешь даже вернуться домой на север, если захочешь, мы не будем тебе мешать… Но нам будет очень горько расстаться с тобой. Ты знаешь, что отец и мать любят тебя. И я… Я тоже тебя люблю, – закончил Эрнольв и сам удивился, до чего легко эти слова слетели с его губ.
Не было ничего страшного. Напротив, ему вдруг стало легче, захотелось говорить еще и еще. Свангерда молчала, и он продолжил, чувствуя, что в нем самом возникает и растет какой-то новый, другой человек, сильный, уверенный, красноречивый, свободный, гордый. И даже красивый.
– Я любил и почитал моего брата больше всех людей на свете, как второго отца, – горячо говорил Эрнольв, не сводя взгляда с опущенного лица Свангерды. – Я был счастлив, что он нашел себе такую хорошую жену. Лучше тебя и быть не может. Если бы он остался жив, я, наверное, никогда бы не женился, потому что ты – как солнечный луч в темном доме, как ветер с моря, как ветка березы в свежих листочках. Другой не надо, другой не может быть. Я отдал бы жизнь за него и за тебя, я утонул бы вместо него, если бы боги позволили. Но они не спросили нас. Этого я выбрать не мог. Но и другой жены я не выберу. Станешь ты моей женой или останешься вдовой моего брата – я буду всю жизнь любить и почитать только тебя. Если ты не уедешь от нас, то после матери здесь не будет другой хозяйки. Я хочу, чтобы ты это знала.
– Я много думала обо всем этом, – не сразу ответила Свангерда. – Я не очень хотела бы возвращаться домой… Я знаю, что есть такой обычай… Совсем неплохой обычай… Просто я так привыкла видеть в тебе брата… Но ты не думай – ты вовсе не хуже Халльмунда. – Она наконец подняла глаза, тихо улыбнулась, глядя в глаз Эрнольву, как будто сама сомневалась в правоте собственных слов, но хотела верить. – И Халльмунд, я уверена, этого бы желал.
Эрнольв не сразу понял, о каком желании Халльмунда она говорит. А потом до него дошло: если бы, скажем, Халльмунд умирал от тяжелой раны и имел время высказать брату свою волю, то он, конечно, поручил бы ему свою жену. Кому же еще? У них ведь все всегда было общее – кроме Свангерды. И рунный полумесяц…
По многолетней привычке Эрнольв прижал ладонь к амулету на груди. И тот показался ему удивительно теплым: теплее, чем он мог согреть его сам.
Последний вечер перед отъездом Эрнольва в Рауденланд вся семья Хравна провела у Стуре-Одда. Стуре-Одд владел совсем небольшим двором и не любил ходить по гостям, зато у себя ему случалось принимать даже конунга. Род из Дымной горы не считался слишком знатным, но сам хозяин держался как равный с самыми знатными ярлами, и они уважали его, как равного. Стуре-Одд, искуснейший кузнец, знался, как говорили, с самим бергбуром из Дымной горы. И он был единственным человеком, кто находился в дружбе решительно со всеми обитателями Аскефьорда, даже с теми, кто друг о друге не желали и слышать.
– Покажи-ка еще раз, что дал тебе конунг вместо своего знака? – спрашивал у Эрнольва Стуре-Одд. – Мне любопытно взглянуть на такую искусную работу.
И Эрнольв снова и снова показывал две большие серебряные застежки с позолотой, из приданого кюны Мальвейг, которые Торбранд конунг велел ему выдать.
– Это самые странные верительные знаки, которые мне доводилось видеть! – качал головой Стуре-Одд, рассматривая застежки и длинную узорную цепь между ними. – Впрочем, если Бьяртмар конунг так любит золото, как про него рассказывают, то этот знак окажется самым надежным.
– Надеюсь, он подарит это мне! – заявила Ингирид, очень гордая богатством своей родни.
– Если не отдаст старшей дочери! – вставила фру Ванбьерг. Весь ее вид говорил: я намучалась с этой девчонкой достаточно, теперь пусть кто-нибудь другой попытается ее исправить.
Свангерда мягко, немного виновато улыбалась Эрнольву со своего места за женским столом. Они ничего не решили тогда, но теперь у них как будто появилась общая тайна. Свангерда ничего не обещала ему определенно, но в душе Эрнольва поселилась вера, что со временем он добьется ее любви. Какая-то невидимая сила связала их, и богиня Вар* уже готовила ясеневую палочку, чтобы вырезать на ней будущие обеты. Ах, как не вовремя Торбранду понадобилось посылать его к раудам! Общество Ингирид всегда было Эрнольву в тягость, а теперь, когда любовь к Свангерде парила в груди розовым теплым облаком, выносить шумную, упрямую и самовлюбленную девчонку будет и вовсе невозможно.
Стуре-Одд поманил Сольвейг и что-то шепнул, указывая глазами на Эрнольва. Девочка кивнула, быстро наполнила рог медом и подошла к гостю.
– Подними кубок Ньерду! – предложила она, протягивая рог. – Он поможет тебе в пути.
Эрнольв принял сосуд и поднял его перед собой обеими руками.
– Тебе, Светлый Ван, кто движет огонь, ветры и волны, я поднимаю рог! – произнес он, чувствуя себя на перекрестке всех ветров. Небогатый дом Стуре-Одда почему-то всегда казался ближе к богам, чем даже конунгово святилище с роскошно украшенными идолами. – Прими наше почтение, отец Фрейра и Фрейи, и храни наши пути, наши дома… и приведи нас домой невредимыми!
Все в гриднице подняли чаши, Эрнольв поднес к губам рог. Бог движения стихий услышал призыв: с каждым глотком Эрнольв ощущал, как в грудь вливаются огонь, ветер и волны, как огромная, нечеловеческая сила поднимает его из этого тесного дома и несет куда-то вдаль; он стремительно мчится под темным небом, где в недостижимой высоте горят белые огоньки звезд, а внизу, почти так же далеко, расстилается земля, блестит море, огромное, необозримое, прекрасное. Он летит, чувствуя себя владыкой всего земного, но взгляд его напряженно ищет только одно: небольшую усадьбу на берегу Аскефьорда, там, где начинается длинный пологий холм, покрытый редким ельником первый отрог далеких гор…
– Тебе, я вижу, не очень хочется ехать, – произнесла Сольвейг. Она уселась на скамью рядом с Эрнольвом и молча ждала, пока тот допьет. Как видно, девочке было что сказать.
– Да, я предпочел бы, чтобы конунг выбрал для этой поездки кого-нибудь другого, – честно ответил посланец, усевшись на место и сжимая в руках осушенный рог. Он все еще не мог собраться с мыслями и не знал, что с пустым сосудом делать.
Сольвейг забрала рог и отложила в сторону.
– Но ты ведь носишь амулет? – спросила она. – Твой рунный полумесяц? А ты не подумал, что эту поездку тебе устроил он?
– Кто – он? – Эрнольв не понял.
– Амулет. Полумесяц. Ведь половинки притягиваются друг к другу и сводят вместе разлученных братьев, верно? Должно быть, полумесяцы не хотят ждать, пока ты отыщешь своего невольного побратима. Они сами ведут вас друг к другу.
– Как ты сказала?
Изумленный Эрнольв даже вытащил из-под рубахи амулет, давным-давно изученный до последней черточки, и принялся его рассматривать, как будто тот сам мог подсказать ответ.
– Невольный побратим?
– Ну, да, – подтвердила Сольвейг. – Чего здесь такого удивительного? Ведь это Манн. – Она прикоснулась тонким белым пальчиком к разрезанной пополам руне, пришедшейся на середину разъятой луны. Рисунок на полумесяце Эрнольва был очень похож на руну Винья, но Сольвейг знала, что это такое на самом деле. – Руна человеческого единения. Ваши полумесяцы столько поколений носили братья по крови, что теперь они сами сделают родными любых людей, кому достанутся.
– Но я вовсе не хочу быть его братом! – привычно возмутился Эрнольв. В его памяти мелькнуло лицо Тордис, искаженное незнакомыми чертами, чуждое и страшное, похожее на морду тролля. – Он – мой враг! Он ограбил тело моего брата! Он квитт, а все квитты…
– Ай, помолчи! – Сольвейг поднесла маленькую ладонь к губам собеседника, как будто хотела зажать ему рот. – Этого я уже наслушалась, когда конунг пировал, собираясь в поход. Ты не повторяй за ним, а подумай сам.
Эрнольв вздохнул. Повторять было бы гораздо легче, но ему невольно приходилось думать самому.
– Помнишь, как ты вдруг стал очень красноречивым? – продолжала тем временем Сольвейг. – Наверное, это он тебе помог. А потом тебе снился мертвец с рогами, которого у нас не видели, – это он сражался с мертвецом. И может быть, ты помог ему. Помнишь, – это я уже потом догадалась, – той ночью, когда мы видели Регинлейв, ты чувствовал себя нездоровым? Боялся, что начнется лихорадка? Я потом догадалась: так бывает, когда кто-то берет твою силу. Это ты ему, побратиму, одолжил. Через полумесяцы.
Эрнольв хотел возмутиться – с какой стати он будет дарить свои силы врагу? – но вдруг забыл о возмущении. Не только он помогает своему невольному побратиму, но и тот помогает ему. Смелости спорить с конунгом было больше не у кого взять, только у него. И еще… Эрнольв посмотрел на Свангерду. Она о чем-то беседовала с фру Стейнвер, женой Кари ярла и матерью Хродмара, улыбалась, кивала, слушая разговорчивую собеседницу. Раньше ему не удавалось находить нужных слов. Конечно, раньше и Свангерда была женой брата, а не вдовой, но тот новый, красивый и уверенный человек возник в Эрнольве только сейчас. И возможно, не без помощи побратима. Может быть, неведомый квитт научил его тому, что сам хорошо умел?
– Ой, слушай! – Сольвейг вдруг схватила его за руку. – Он вышел!
– Кто? – очнувшись от раздумий, Эрнольв прислушался, но не услышал ничего, кроме говора гостей.
– Бергбур из Дымной горы! Уже полночь! Я пойду послушаю!
Сольвейг сорвалась с места и ловко, будто солнечный зайчик, проскользнула между гостями к дверям. Слушать бергбура. Непонятное, но мощное предчувствие подняло Эрнольва с места и понесло за ней.
Едва захлопнув за собой дверь дома, он сразу оказался один на один с прохладной ночью. Вокруг царила глухая темнота, какая бывает только осенью, – мягкая и непроглядная, гасящая любые звуки, заставляющая даже сильного мужчину вновь ощутить себя маленьким беспомощным ребенком. Зимой светлее от снега, летом тьма прозрачна, и только осень, ехидная гостья, нарочно пугает будущей гибелью мира, которая наступит вовсе не сейчас.
– Слушай! – шепнул голос Сольвейг, и ее маленькая крепкая рука вцепилась в руку Эрнольва. – Молчи. Иди за мной, только осторожно.
Сольвейг уверенно шла впереди, как маленький и отважный светлый альв, а Эрнольв послушно следовал за ней. Они вышли за ворота усадьбы, и здесь молодому мужчине стало по-настоящему страшно. Много лет он не испытывал такого страха – страха перед совсем другим миром. В глухой темноте невозможно было разглядеть знакомых очертаний местности, даже вершину фьорда загораживал ельник. Он не знал, где находится, – исчезни сейчас Сольвейг, и не найти дороги назад в усадьбу. Тут и днем жутковато, а ночью здесь властвуют тролли – таинственные лесные существа, которых не стыдно бояться даже мужчинам. Потому что люди не знают и не понимают троллей и не поймут никогда.
– Вот здесь я всегда слушаю, – шепнула Сольвейг.
Ее золотистые волосы были единственным светлым пятном, которое Эрнольв мог разглядеть. Прямо за спиной покачивал широкими лапами ельник, а впереди расстилалось какое-то темное пространство. Эрнольв ничего не видел и не слышал, однако новые, доселе неведомые чувства говорили, что перед ним – небольшая долина, а за ней – гора. Дымная гора.