* * *
В замке еще не было заболеваний, хотя бы этому осажденные могли порадоваться. Но еды уже оставалось мало. Удар был нанесен столь внезапно, что времени на доставку в замок припасов с огромных складов Андурана не оказалось. Если бы в замке кормилось не больше, чем обычно, народу, то еды хватило бы на несколько недель. Но когда враг приблизился вплотную, в замок ринулись люди, и население замка удвоилось. На внутреннем дворе, в конюшнях, в комнатах главной башни люди лепились друг к другу вокруг своих пожитков, которые им удалось захватить с собой. В коридорах и переходах матери кормили грудью младенцев. Рацион очень скудно добавлялся из кладовых замка. Плакали голодные дети, напряженность ощущалась почти физически.
Ворота замка закрылись только в самом конце, когда головной отряд Горин-Гира был уже на стенах города и внутри него. И потом Кросан много думал о том, что в жизни не слышал более горестных звуков, чем отчаянные крики оставшихся за воротами.
В тот последний день он очень ошибся в своих надеждах. Если бы из Колгласа или Гласбриджа шли им на помощь, то уже должны были бы прийти, хотя, по правде говоря, он не думал, что эта помощь была бы так уж велика. Большую часть самых боеспособных людей Тейм Нарран забрал с собой на юг. Лучшая и большая часть из оставленных Ланнис-Хейгу людей, находилась на северной границе и сейчас, должно быть, попала в ловушку в Тенври. Единственное, откуда действительно можно было ждать помощи, так это из Колкира, от старого тана Ленора ок Килкри-Хейга. Килкри и Ланнисы всегда были тесно связаны друг с другом, еще с того самого дня, как Сириан стал таном. Появление помощи - вопрос времени. У армии Темного Пути, захватившей Андуран, не было осадных машин для того, чтобы проломить ворота или стены замка; такие машины никому не удалось бы протащить через непроходимые дебри Анлейна. Если помощь явится раньше, чем соорудят эти машины, и раньше, чем в замке кончатся все запасы продовольствия, тогда еще можно было бы посчитаться с врагом за воротами.
Печать Ланнис-Хейгов висела на шее тана. Он поднес к ней руку. На печати был изображен Замок Колглас, родовое гнездо его Крови. Действительно ли его брат умер, как о том говорилось в сообщении Кейнина Горин-Гира? Может быть, и так. Но то, что Кеннет все еще не пришел ему на помощь, может означать и то, что его что-то задержало. Хотя трудно себе представить, каким образом враг захватил Эньяру (что стало известно из того же сообщения), если не через труп ее отца.
Кросан уронил печать на грудь и огляделся. Палата приемов никогда не была так изысканно украшена. Золотистые ленты были натянуты от трона до полированных копий для охоты на кабана, веерами закрепленных на стенах. Висели венки из растений с девизами Андурана, Колгласа, Гласбриджа, Таргласа и Тенври, пяти городов Крови. Красный с золотой каймой ковер растянулся на всю длину палаты.
Именно в этой комнате на шее Кросана когда-то впервые появилась печать. Его отец свалился в лихорадке и умер всего через несколько месяцев после того, как невредимым вернулся из Битвы в Каменной Долине. Кросан взглянул на Нарадина и Эйлен. Эйлен качала на руках сына. И муж, и жена были одеты в простые белые длинные, до полу, одежды. Младенец был завернут в пеленку кремового цвета. За их спинами собралась небольшая группа чиновников и военачальников замка. Их было меньше, чем должно было бы быть. В другие, спокойные, времена от каждой семьи со всех земель тана здесь стоял бы представитель, чтобы засвидетельствовать то, что сейчас должно произойти.
Недалеко от тана стояла дубовая подставка и на ней серебряная купель с водой. Возле нее ждал Этол Кинтин, Клятвенных Дел Мастер Крови Ланнис-Хейг. Седые волосы и борода, сутулые плечи и кожа, как поношенная шкура, создавали впечатление дарованной ему на старости лет мудрости. Его обязанности, которые он разделял еще с десятком Клятвенных Дел Мастеров, лежали в самом центре жизни Крови и ее истории. Одной из таких обязанностей были Именины отпрысков тана. Обычно Именины проводились в конце третьего месяца жизни младенца. По причинам, о которых никто не задавал бы вопросов, нынешние Именины проводились, когда младенцу не исполнилось еще и месяца.
- Нужно начинать, - пробормотал Кросан.
Нарадин и Эйлен подошли к купели и склонили головы перед Мастером.
- Кто этот ребенок? - спросил Этол.
Ответила Эйлен:
- Он сын Эйлен, дочери Клачена и Димейн, и он сын Нарадина, сына Кросана и Лайэн.
Этол кивнул:
- Омой его.
Нарадин с Эйлен сняли с младенца пеленку и опустили его в купель с водой. Они держали его очень бережно. Малыш не заплакал и тогда, когда Нарадин держал его, а Эйлен подняла в ладонях воду и вылила на головенку. Нарадин вынул сына из воды, и Этол подал ему новую, безупречно белую атласную простыню. Малыша в нее завернули.
- Кто этот ребенок? - снова задал вопрос Клятвенных Дел Мастер.
Возникла еле заметная пауза, но Эйлен тут же ответила:
- Он Кросан нан Ланнис-Хейг.
Нарадин взглянул на отца. На лице старика появилась печальная улыбка, но он ее не замечал, только часто-часто моргал заблестевшими влагой глазами.
Этол подошел и завязал на запястье младенца ленточку нежнейшей ткани.
- Кросан нан Ланнис-Хейг, сын Нарадина и Эйлен, добро пожаловать к нам. Носи свое имя с честью.
Мастер выпрямился и улыбнулся молодым отцу и матери:
- Хорошее выбрали имя.
Ропот одобрения прокатился и по толпе гостей.
Эйлен улыбнулась в ответ:
- Мы тоже так думаем.
- Есть еще одно дело, - сказал Нарадин и повернулся к отцу. - Тан, я хочу встать на место моего сына и принести клятву крови от его имени. Такова моя воля.
Кросан вздернул бровь:
- Это не принято… - Он взглянул на Этола.
- Но, конечно, возможно, - подтвердил Мастер. - При некоторых обстоятельствах разрешается одному занять место другого, если… - он помолчал немного, на лице у него появилась неуверенность, он явно колебался, - …если существует вероятность безвременной смерти.
Эйлен, склонившись над ребенком так, словно в мире больше никого и ничего не существовало, гладила щечку младенца.
- У нашего сына есть имя, но этого недостаточно для внука тана в такое время, как нынешнее, - сказала она, не поднимая глаз. - Не годится, чтобы он умер с именем, но не господином.
Кросан вздохнул, губы у него дрожали, кажется, он не мог говорить.
- Хорошо, - наконец хрипло произнес он. - В этом нет нужды, поскольку ребенку никакой вред не будет причинен, но это выбор родителей. Этол, вы примете Клятву Крови от моего внука. Нарадин займет его место.
- Положите ребенка на пол, Наследник Крови, и станьте возле него на колено, - распорядился Этол.
Нарадин исполнил. Белая простыня засияла на темно-красном ковре. Тан стиснул зубы и отвернулся, пытаясь справиться с охватившими его чувствами. Младенец издавал слабые, невнятные звуки и крошечные ручки хватали воздух, как будто хотели поймать какие-то плавающие пятнышки, которых никто, кроме него, не видел.
Этол приблизился, встал между таном и Нарадином и заговорил, звучно и бесстрастно:
- От имени Сириана и Паулла, Энвара, Гейхена и Тевана - Танов, которые были. От имени Кросана ок Ланнис-Хейга, тана, который есть сейчас. И от имени танов, которые еще будут. Я приказываю всем слушать, как будет принята присяга. Я - Тан и Кровь, прошлое и будущее, и эта жизнь будет связана с моей. Я приказываю всем запомнить это.
Он протянул Нарадину раскрытую ладонь:
- Есть у тебя клинок?
Нарадин молча вытащил из висевших на поясе ножен короткий нож с плоским лезвием с роговой рукоятью и положил его острием к себе на ладонь Мастера. Этол внимательно оглядел нож.
- Нож новый? На нем нет крови? Знаков? - спросил он, и Нарадин признал, что нет.
- По какому праву ты говоришь за того, кто приносит клятву?
- Он мой сын.
- Принимается. - Этол тоже опустился на одно колено рядом с младенцем и поднес нож к пухлой ручонке. - Ты дашь свою кровь в знак присяги?
- Дам, - ответил Нарадин вместо сына.
- Этой клятвой твоя жизнь связывается с моей, - торжественно произнес Клятвенных Дел Мастер. - Слово Тана Ланнис-Хейг тебе закон и правило, как слово отца своему ребенку. Твоя жизнь есть жизнь Крови Ланнис-Хейг.
Он сделал крошечный надрез на коже ручки. Выступила капелька крови. Выражение недоумения и обиды проступило на личике Кросана-младшего. Он тихонько захныкал, что могло означать скорый переход к плачу. Этол подхватил капельку на самый кончик клинка присяги и большим пальцем начал втирать кровь в металл.
- Ты вверяешь свою жизнь Крови Ланнис-Хейг?
- Да, - ответил Нарадин.
- Никто не может встать между тобой и твоей присягой, - сурово произнес Этол. - Этой клятвой ты отвергаешь всякую другую преданность. Кровь защитит и поддержит тебя. А ты должен будешь защитить Кровь. Произнеси твою клятву.
Нарадин сделал глубокий вдох и заговорил:
- Я говорю от имени Кросана нан Ланнис-Хейга, сына Нарадина и Эйлен. Своей кровью вверяю свою жизнь Крови Ланнис-Хейг. Слово тана - для меня закон и правило, корень и посох моей жизни. Враг Крови - мой враг. Мой враг - враг Крови. До смерти.
Этол наклонился и положил нож на обнаженную грудку.
- До смерти, - повторил он и отвернулся.
Нарадин взял сына на руки. Малыш уже плакал. Подошла Эйлен и перевязала раненую ручку. По ее щекам тоже ползли слезы. Она наклонилась и поцеловала нежный лобик. Тан Кросан взял у нее внука, поддерживая широкой ладонью головку, и вгляделся в перекошенное и несчастное личико.
- Тише, тише, - шептал тан. - Кровь защитит тебя, малыш Кросан. Кровь защитит.
Он вложил в эти слова всю душу. Он говорил их от всего сердца, но все же знал, что это только часть дела. Кровь не защитила дочь его брата, заключенную в темницу где-то в том самом городе, который построил Сириан. Кросан сам держал над пламенем лампы смятое сообщение осаждающей стороны, и ему казалось, что он наблюдает за тем, как от его руки сгорает жизнь Эньяры. У него не было другого выбора, как и тогда, когда он закрыл ворота замка перед горожанами при приближении врага. Да, Кровь защищала этих людей. Но иногда требовала и их крови. Это могло разбить любое, самое черствое сердце. А сердцу Кросана никогда не хватало черствости.
* * *
Однажды Эньяра обратила внимание на то, что на стене камеры нацарапаны какие-то знаки. Водя по ним пальцем, она попыталась разобрать, что это такое. Оказалось, что это было ни больше ни меньше, как отсчет дней: множество коротких, неглубоких линий, оставленных кем-то из предыдущих узников тюрьмы.
Ее собственные дни тянулись невыносимо медленно, каждая минута казалась такой длинной, будто она самая важная. Девушка поймала себя на том, что даже при этом она согласна, чтобы все так и продолжалось, лишь бы оттянуть момент, когда умрет надежда. Каждое утро она просыпалась почти уверенная, что за ней вот-вот придут и поведут убивать.
Она вскакивала и хваталась за прутья решетки на узком окне, чтобы проверить их на прочность и лишний раз убедиться в их неколебимости. Она попыталась завести разговор с одним из стражников, выбрав того, кто показался ей не таким неумолимым, как остальные. Он не ответил и даже не подал виду, что заметил ее поползновения, когда она улыбнулась ему своей самой приветливой улыбкой и слегка приподняла подол рваной юбки. Потом она полдня симулировала болезнь в надежде, что ее переведут куда-нибудь в другое, более безопасное место. Она корчилась на матраце, прижав руки к животу, и издавала звуки примерно такие же, какие слышала в Колгласе, когда рожала какая-нибудь из служанок. Когда пришла охранница и спросила, в чем дело, Эньяра притворилась, что не может слова сказать. Женщина схватила ее за волосы, запрокинула ей голову и несколько секунд всматривалась в лицо узницы, потом фыркнула и удалилась. Потом прошло еще несколько часов, никто так и не пришел. Эньяра оставила притворство.
Прошло еще очень много времени, и она почти поверила, что никто вообще не собирается ее убивать. Но такой мысли она сопротивлялась изо всех сил. Ей нужна была надежда, и сильная, но основанная не на иллюзиях, что мир намерен измениться и подобреть. Она должна сама позаботиться о себе. Впрочем, именно так она всегда и поступала.
III
Семью - мать, отца и двоих юных братьев - казнили на главной площади Андурана. Кейнин нан Горин-Гир сам наблюдал за этим. Эти негодяи пытались спрятать продовольствие от фуражиров наследника крови, но плохо подогнанные плитки на полу выдали несколько мешков муки и вяленого мяса и осудили их всех на смерть. Никто не спорил с приказом: дети тоже, как и их родители, должны умереть. Суждение, общераспространенное среди северных Кровей: если жизнь должна быть взята, то бери ее у того, чья гибель была бы одновременно и местью. Тем не менее Кейнин распорядился, чтобы семья приняла быструю смерть, поэтому их, ослепленных, просто поставили на колени на булыжную мостовую и острыми ножами перерезали всем горло. Подразумевалось, что казнь просто войдет в очередное сообщение для замка, и, значит, лишняя жестокость ничего к этому не добавила бы.
Наследник Крови Горин-Гир был в плохом настроении, но не из-за угрюмого сопротивления, которое оказывал ему простой народ. На самом деле он ожидал, что казнь вызовет большее противодействие. Скорее всего настроение портил тот факт, что он стоит здесь, под выматывающим душу дождем, наблюдая за тем, как умирает какая-то семья, а настоящие противники уютно устроились за крепкими стенами. Он-то смел думать, что поскольку его армия продралась через, по-видимому, бесконечные и дикие леса Анлейна, то судьба будет к нему добрее. Он-то надеялся, что голова тана Ланнис уже будет торчать на колу возле ворот замка, а вместо этого он оказался перед перспективой затянувшейся, утомительной и скучной осады, которая сама по себе со временем может обернуться не меньшей угрозой, чем враг на стенах Замка Андуран. Он старался со смирением, как того требует вера, принимать судьбу такой, какова она есть, но было очень трудно.
Эта война с самого начала представлялась рискованным предприятием и опиралась лишь на надежду, что судьба будет снисходительна к такой наглости. Пограничная цитадель Тенври - слишком крепкий орешек! Ее не так-то легко одолеть (Кровь Горин-Гир еще в прошлом узнала ей цену), но когда полукровка Эглисс явился в крепость Горин-Гира в Хаккане с обещанием, что сможет предоставить помощь кирининов Белых Сов, отец Кейнина Энгейн сразу усмотрел удобный случай. Хотя Кейнин ничего, кроме презрения, не чувствовал к потомству столь непристойного скрещивания, - а Эглисс с самого начала поразил его, как особо неприятный и корыстный представитель этого вида, - даже он был поражен возможностью, которую предлагал ему на'кирим. А предлагал он всю армию Горин-Гира незаметно провести через Анлейн вглубь земель врага, и тогда оставшаяся в стороне крепость Тенври окажется бесполезной. Еще до рождения Кейнина, когда сам Энгейн был всего лишь наследником крови, самые лучшие из Крови Горин-Гир были вырезаны в Тенври армией Ланнис-Хейга. Младший брат Энгейна погиб там, в то время как сам Энгейн лежал больной, оправляясь от раны, полученной на медвежьей охоте. Таким образом, Эглисс предложил тану не просто месть, а своего рода исцеление, когда обещал, что сможет открыть дорогу к сердцу земель Ланнис-Хейга.
Стоя в центре площади, щитник Кейнина громко прочитал приговор. Публики было немного. Кроме наследника Крови и кое-кого из его Щита, всего несколько кучек воинов, кутавшихся в плащи, да с десяток жителей города, которых пригнали на зрелище в качестве зрителей. Это был бедный люд, оборванный и опускавший глаза. Они всеми возможными способами демонстрировали полное безразличие к происходящему, хотя Кейнин знал, что они распространят вести о его правосудии среди всех, немногочисленных, оставшихся жителей Андурана.
Другие Крови Темного Пути сначала осмеяли план Энгейна, не в самую последнюю очередь потому, что у них вызывала отвращение сама идея союза с кирининами. Даже когда сдержанное согласие было даровано, ему выделили не больше тысячи клинков Гир, и тех только для ложной атаки на Тенври. Правда, Верховный Тан торжественно заверил, что придет больше, если счастье укажет путь; разумеется, он считал, что такая возможность существует. И примерно сотня воинов Боевого Инкалла пошла впереди, конечно, со Шревой во главе. Все-таки мысль о том, что инкаллимы тогда, в Тенври, предали его семью, наблюдая с холма, как гибнут воины Горин-Гира, язвила еще кишки Кейнина, и он инкаллимам не доверял. Хотя именно Шрева высказалась в том смысле, что не только тан, но и все члены правящей семьи Ланнис-Хейгов должны умереть, и по собственной инициативе предложила несколько добровольцев для набега на Колглас. Эглисс снова предоставил Белых Сов для этой атаки. Однако насколько бы Кейнин ни презирал на'кирима, его ценность бесспорна. Без пропитания и проводников, которые обеспечили лесные твари, он мог бы потерять половину своих воинов на марше через Анлейн; другую половину, возможно, убили бы в перестрелках те же Белые Совы, если бы не были на его стороне.
Судьба сыграла жестокую шутку в самые последние дни перед выступлением армии. Жизнь уже не так крепко держалась в теле Энгейна ок Горин-Гира. Его силы стали резко убывать, а одного желания недостаточно, чтобы позволить ему выступить в поход. Поэтому, когда настало время, Кейнин и его сестра Вейн преклонили колена у отцовского ложа (при этом запах его болезни ударил им в нос) и пообещали ему положить конец Ланнис-Хейгам.
Палачи завязали сзади волосы жертв. Один из мальчиков - младший, судя по виду, - дрожал от страха. У него тряслись губы, он вздрагивал от рыданий, бившихся у него в горле. Кейнин это видел, но не обращал внимания. Его мысли были далеко от того, на что смотрели глаза.
Они уже почти достигли успеха. На севере атака через Долину Камней заманила в ловушку большую часть сил Ланнис-Хейгов; замок в Колгласе сожжен, и брат тана убит; Андуран до обидного легко пал сам. Но этого было еще недостаточно. Замок держался, и тан в нем ожидал подхода своих союзников. Если бы Тенври был атакован на несколько часов раньше, или сам Кейнин на один день позже выбрался бы из Анлейна, то в Андуране едва ли остался хотя бы один воин, чтобы занять позиции в замке, а Кросана можно было бы захватить по дороге из его столицы в Тенври. Это было намерением и надеждой Кейнина. И вот из-за такой-то малости судьба распорядилась по-своему.
В центре площади дружно блеснули клинки, и четыре тела упали вперед. Ноги колотили по земле, головы подергались и замерли, кровь брызнула на землю и побежала бесчисленными ручейками между булыжниками. Кейнин развернул коня и направил его к дому торговца, который они с Вейн теперь считали своим.
Вейн. Его половина, его сильнейшая половина, как он иногда думал. Он очень хорошо знал, что большинство воинов ее боялись больше, чем его. Усердие и пылкость веры Вейн в Темный Путь и в Кровь были путеводными звездами для всех. Вера и в его сердце горела ярко, но Вейн вносила в нее такую свирепую страсть, что блеск ее мог ослепить.
Энгейн не один раз пытался женить сына. Но ни одна из невест, предложенных Кейнину - ни ласково-льстивые дочери крупных землевладельцев, ни даже гипнотически прекрасная дочь Оринна ок Вин-Гира, - не смогла бы стать равной по силам соперницей Вейн. Кейнин не представлял себе женитьбы, пока не найдет женщину, способную померяться силами с Вейн и выдержать сравнение.