Как только они выехали на мощенный булыжником брод, облака разошлись, впервые задень, и низкое, закатное солнце раскидало причудливые тени по спокойной воде, а отвесные стены замка показались почти теплыми. Ворота стояли открытыми, и, въехав во внутренний двор, Оризиан обнаружил, что опять улыбается. Хорошо оказаться дома.
Народу во дворе было немного: небольшая группа, сгружавшая поленья возле конюшни, да горстка воинов, острившая мечи на точильном камне возле своей казармы. Половина боеспособных людей замка и города почти год назад ушла на юг, чтобы участвовать в войне против Даргеннан-Хейга. С тех пор замок как бы притих.
Оризиан со спутниками подъехал к конюшням и спешился. Тут же выскочил самый молодой из подручных конюха, Бэр, чтобы принять лошадей.
- Хорошенько позаботься о них, Бэр; они были очень послушны, - приказал Оризиан.
Кое-кто из заболевших Сердечной Лихорадкой пережил эту беду, среди таких была и Эньяра, сестра Оризиана. Ей повезло: болезнь не нанесла ее здоровью большого ущерба. Другим выжившим, как, например, Бэру, повезло меньше, после выздоровления мальчик остался немым. Тем не менее у него было самое живое и выразительное лицо, какие только видел Оризиан. И характер у него был живой, мальчик всегда был весел и приветлив. Бэр с улыбкой собрал все поводья и повел коней в станки.
- Значит, опять спокойная жизнь, - проворчал Рот, притворяясь недовольным.
- Всего-то пару дней. Наступит День Рождения Зимы, и будут тебе любые волнения, какие пожелаешь.
Оба щитника попрощались, вскинули на плечи ранцы и отправились в родную казарму.
Оризиан оглядел центральную башню. Окна были темными и пустыми, здание выглядело необитаемым. С несколько неприятным предчувствием он поднял дорожные вещи и направился к главному входу.
* * *
Из леса над дорогой нечеловеческие глаза следили за тем, как три всадника галопом преодолели последний отрезок пути до окраины города. Совсем скоро опустятся сумерки, но даже наблюдателю с его острым зрением не под силу с такого расстояния различить какое-нибудь движение на дороге, когда наступает ночь. И все же, поскольку хуанины с их разбросанными вдоль морского побережья домиками и фермами в темноте все равно что слепые, можно было бы разглядеть что-нибудь еще, если выбраться из-под полога любимого леса и подойти ближе. В этом почти нет никакого риска, тем более что враг явно не подозревает о том, что его скоро ждет; хуанины спокойно продолжали жить своей суетной и горластой жизнью.
Наблюдатель встал. Он неподвижно просидел полдня, тем не менее его ноги нисколько не затекли. Он поправил лук и колчан со стрелами, подобрал копье и длинным, сужающимся к кончику пальцем попробовал острие. Ах, как хорошо будет окунуть копье в хуанинскую кровь! Даже от мысли такой сердце поет. Он в последний раз взглянул на блеклое ожерелье огней, появлявшихся в окнах домов на побережье, и лес поглотил его.
* * *
В спальне Оризиана было холодно, зато знакомо и уютно. Стук в дверь раздался как раз в тот момент, когда он закончил переодеваться. Это явилась Илэн, старшая над постельничими.
- Мы не знали, когда вы вернетесь, а то приготовили бы вам что-нибудь поесть. - Тепло и строгость удивительным образом сочетались в ее голосе. Разговаривая, она не прекращала подбирать и прижимать к груди сброшенную им одежду для верховой езды.
- Извини, Илэн, но я не голоден. Случайно так получилось; мы поели на ходу.
- Ну что ж, ничего страшного, просто это испортит вам желудок не хуже сырой рыбы. Хотите отдохнуть?
- Нет, я чувствую себя прекрасно.
Горничная нахмурилась:
- Может, хоть огонь развести и свет зажечь?
- Да, пожалуйста, - сразу отозвался Оризиан. Не такой он дурак, чтоб и от этого отказываться.
Не выпуская из рук одежду, она повернулась, чтобы пойти за свечкой.
- А где все, Илэн? - спросил Оризиан.
- Эньяра, наверное, у вашего отца. Ему все еще нехорошо.
- А Иньюрен?
Илэн возвела глаза к потолку, и Оризиан сразу почувствовал себя виноватым, он еще с детства помнил, как она бранилась, когда была чем-нибудь недовольна. Он гораздо реже, чем Эньяра или Фариль, бывал причиной неудовольствия горничной по поводу какого-либо несчастья, однако именно ему обычно доставались все последствия, поскольку он в отличие от них никогда не умел вовремя удрать. Сейчас он уже слишком взрослый, чтоб она его бранила, но когда Илэн что-то не одобряла, это всегда было заметно, да она и не желала скрывать недовольство. Иньюрен был советником отца и чуть ли не ближайшим другом Кеннета нан Ланнис-Хейга.
- Он, конечно, в своей комнате, - ответила Илэн и удалилась.
Оризиан колебался. Конечно, следовало бы сначала навестить отца, но уж очень хотелось оттянуть этот момент. Пожалуй, будет легче, если сперва зайти к Иньюрену. Хотя бы потому, что встреча с ним вызывает самые несложные и вполне понятные чувства.
Дверь в комнаты Иньюрена, расположенные на верхнем этаже главной башни, была закрыта. Оризиан прислушался и ничего не услышал. Тогда он постучал.
- Входи, Оризиан.
Едва войдя, он сразу почувствовал особенный запах, который был присущ только этому месту: интересная и сложная смесь запахов пергамента, кожи и трав. В небольшом помещении было очень тесно. Вдоль одной стены располагались забитые книгами полки; вдоль другой - связки трав, склянки и горшки с порошками, специями, даже с почвой. На древнем и, судя по отметинам, хорошо послужившем столе раскиданы бумаги, карты и ловко пристроена целая коллекция засушенных грибов. С третьей стороны за занавесом скрывалась крошечная комнатушка, в которой Иньюрен спал. В узком окне на жердочке прыгала ворона Идрин.
Сам Иньюрен сидел за письменным столом, положив перед собой несколько вырезанных из дерева фигурок и небольшую стопку манускриптов. Он вышел из-за стола и подошел приветствовать Оризиана. Невысокий мужчина средних лет с копной русых волос, в которых кое-где уже мелькали серебряные нити. Однако даже тот, кто встречал его впервые, сразу заметил бы, что это был на'кирим - дитя двух рас. В нем сошлись хуанин и киринин. Отец-киринин наградил его пронзительным взглядом прозрачных, чисто серых, суровых глаз, прекрасными чертами лица и тонкими, почти бесцветными губами своего жестокого рода. Тонкие, длинные пальцы с темноватыми ногтями тоже выдавали смешанное происхождение.
Были и другие признаки. У Иньюрена никогда не было детей: никакой на'кирим не мог их иметь. И еще была Доля, это таинственное, неосязаемое царство, лежащее за чертой действительности. Ни один чистокровный киринин, ни один чистокровный хуанин не понимал, как такое получалось, но ребенок смешанной крови иногда получал доступ к секретам и силам этого невидимого царства. Тех, в ком проявлялась такая связь с Долей, называли пробужденными. Иньюрен был одним из таких.
Сколько Оризиан себя помнил, Иньюрена всегда можно было найти здесь, в крошечных комнатах под крышей башни. Он появился в Колгласе еще до рождения Оризиана, найдя у Кеннета нан Ланнис-Хейга редкое по тем временам отношение к себе. Человек предложил дружбу на'кириму! Не все в замке разделяли подобные настроения - Война Порочных навсегда покончила с теми днями, когда хуанин и киринин шли рядом; потомство любого союза, бросившего вызов бремени той истории, не вызывало у окружающих большой доброжелательности, но еще меньшую приязнь они испытывали к пробужденным Долей. Однако Иньюрен долгие годы был верен правителю Колгласа. А с тех пор, как после смерти Лэрис и Фариля Кеннет впал в глубокую депрессию, Иньюрен стал многое значить и для Оризиана.
- Как прошла поездка? - спокойно и тепло спросил Иньюрен.
- Холодно. И немного сыро.
- В таком случае мы с Идрином рады видеть тебя. Как себя чувствует Кросан? Как прошли роды ребенка Нарадина?
Оризиан, наклонившись над столом, разглядывал грибы.
- Да все хорошо. У Кросана очень здоровый внук. Для чего это, Иньюрен? - Он ткнул в один из грибов.
На'кирим отмахнулся:
- Просто любопытно. Одни облегчают рождение детенышей, другие успокаивают больные суставы и так далее. Ничего существенного.
- Значит, ты опять был в лесу?
- Был. Склоны Кар Энгейса хранят много секретов для тех, кто знает, где искать.
- Когда же ты возьмешь меня с собой? - спросил Оризиан.
Иньюрен пожал плечами:
- Посмотрим. Может, скоро. Он всегда так говорил.
Оризиан подошел к Идрину и погладил блестящую грудку. Птица моргнула и склонила голову в надежде, что почешут затылок и шейку.
- У меня все еще остается слабая надежда, что в результате долгих и усердных поисков я найду средство, как излечивать ворон от непослушания, - проворчал Иньюрен.
- Но послушный Идрин это будет уже не Идрин.
- И то сказать.
Оризиан присел на краешек стола.
- Как отец? - тихо спросил он.
Иньюрен вернулся на свое место и вздохнул:
- Боюсь, что для него у меня нет средства. Не то чтобы я не помог ему, если бы мог, но он не хочет видеть никого, кроме твоей сестры. Она ухаживает за ним со времени твоего отъезда в Андуран. От этого его горе должно потихоньку ослабевать. Скоро он придет в себя, Оризиан.
- Он пойдет на праздник?
- Наверняка. Ты же знаешь, такие настроения, как его нынешнее, проходят.
- Знаю. Хотя, мне кажется, они с каждым разом становятся все продолжительнее. Боюсь, что однажды придет день, когда они его уже не оставят.
Губы Иньюрена печально дрогнули, он мгновение рассматривал юношу.
- Отправимся на охоту в первый день зимы? - спросил он. От этого вопроса лицо Оризиана немного посветлело.
- Можно. Я, пока был в Андуране, соскучился по соколам. Дядя Кросан предпочитает продираться по лесу со сворой гончих. Я вынужден был следовать за ним, но такая охота мне не очень нравится.
- Такова жизнь. Таны обязаны производить больше шума, чем простой смертный.
- А что планируется на День Рождения Зимы? - спросил Оризиан.
- Ну, это не у меня надо спрашивать. Как ты знаешь, половина того, что здесь происходит, - тайна для меня, - ответил Иньюрен.
- Вот уж едва ли.
- Ну, во всяком случае, этим я не интересовался. Конечно, будет обжорство. А еще я что-то слышал насчет артистов. Не то группа акробатов, не то что-то подобное приедет в город. Вольные люди.
Оризиан удивленно вздернул бровь. Вольные это те, кто никакой Крови не клялся в верности, большинство из них были торговцами-одиночками или охотниками с холмов и северных гор. Они нередко бывали здесь, но являлись в земли Ланнис-Хейг только за тем, чтобы в Гласбридже или Андуране найти покупателей на свои товары. Он ни разу не слышал, чтобы они приходили больше, чем по двое или по трое вместе.
А Иньюрен продолжал:
- Меня, наверное, тоже позовут. Скорее всего когда начнется обычная раздача милостей.
- Без сомнения, - сказал Оризиан. Он немного понимал в странных и непредсказуемых способностях, которыми обладали некоторые на'киримы (Иньюрен очень не любил говорить о Доле), и знал, что Иньюрен не любит выставлять напоказ свои таланты, но был уверен - они таковы, что куда там каким-то милостям.
- Твой отец любит это. По крайней мере любил в прошлом. Это может… развлечь его немного.
Оризиан кивнул:
- Полагаю, я должен его навестить.
- Должен, - согласился Иньюрен. - Он будет рад. Никогда не забывай, что он любит тебя, Оризиан. Он иногда может забываться, но настоящий Кеннет тебя нежно любит. Ты знаешь, что из всех людей я последний, кто заблуждался бы на этот счет.
Да, Оризиан знал, что это истинная правда. От на'кирима, с его даром видения, не было секретов того, что у кого творится в душе. Иньюрен всегда знал, что у него, Оризиана, лежит на сердце.
- Я знаю, что ты прав, но иногда об этом трудно вспомнить, - признался Оризиан.
- Приходи ко мне, когда тебе понадобится напоминание, - ласково улыбнулся Иньюрен.
- Я и так прихожу, разве нет?
- Хочешь, я пойду с тобой? - спросил Иньюрен.
Оризиан чуть не соблазнился предложением, но тут же решительно тряхнул головой. Какие бы трудности его там ни ждали, это их с отцом трудности. Не стоит ждать, что кто-то возьмет их на себя вместо него. Даже Иньюрен, который, Оризиан точно знал, охотно попытался бы это сделать.
* * *
Факелы, располагавшиеся вдоль всей деревянной винтовой лестницы, за многие годы так запачкали ее, что Оризиану всегда казалось, будто она отражает тяжелое настоящее. Он помедлил перед дверью в комнату отца. Эта дверь, совсем непохожая на ту, что охраняла секреты Иньюрена, была старой и величественной, с панелями, украшенными резьбой в виде вьющегося плюща. Он приложил ладонь к двери и почувствовал под пальцами прохладное дерево.
Когда он вошел, из распахнутого настежь окна на него дохнуло холодом. В сумрачной и тихой комнате слышно было только, как за окном шевелится море. На огромной кровати у дальней стены лежал отец. Седеющая голова Кеннета лежала на подушке, руки безвольно брошены поверх покрывала, глаза закрыты. На лице такие глубокие морщины, будто от горя кожа сложилась складками под собственной тяжестью. Под глазами пролегли густые тени. За последние годы Кеннет постарел по меньшей мере на пару десятков лет.
Старшая сестра Оризиана, Эньяра, сидела возле кровати и смотрела на вошедшего. Она так устала, что даже потускнели ее длинные, темно-рыжие волосы. Она приложила палец к губам и прошептала:
- Он спит.
Оризиан остановился на полпути. Раз отец дремлет, можно было бы уйти. Но вместо этого он пошел закрывать окно. При звуке его шагов Кеннет пошевелился.
- Оставь так.
- Я думал, холодно, - объяснил Оризиан.
Глаза у отца были красные и пустые.
- Пусть так.
Оризиан подошел и встал рядом с Эньярой.
- Ты вернулся, - сказал Кеннет.
- Всего час назад.
Кеннет что-то проворчал. Казалось, разговор стоит ему огромных усилий, веки его затрепетали и глаза опять закрылись.
Эньяра положила мягкую ладонь на руку брата и слегка пожала ее.
- Кросан желает тебе поправиться, - сообщил Оризиан. - Он хочет, чтобы ты навестил его. Я думаю, ты был бы рад увидеть, как разросся Андуран.
- A, - не открывая глаз, откликнулся Кеннет.
- Ты поправишься ко Дню Рождения Зимы? - спросил Оризиан, и даже ему самому вопрос показался нетерпеливым и жестоким. Он не знал, что и как нужно сказать, чтобы достучаться до того отца, каким он его помнил. И любил.
Отец повернул голову на подушке и взглянул на сына:
- Когда он будет?
Эньяра вмешалась в разговор:
- Отец, мы только сегодня об этом говорили. Послезавтра. Вспомнил? Будут акробаты, песенники и сказители. Помнишь?
Взгляд Кеннета стал более осмысленным, но все же он как будто смотрел не в реальность, а в прошлое, в свои воспоминания.
- Иньюрен сказал мне, что акробаты - вольные люди, - сообщил Оризиан, по себе зная, что воспоминания о прошлых Рождениях Зимы могут принести не только тепло, но и боль. Но они, все трое, часто пользовались таким способом уходить от опасных тем. Сколько сказано, столько и не сказано. Хотя это не всегда помогало.
Кеннет вздохнул и зашелся сухим кашлем. Когда кашель прошел, он сказал:
- Послезавтра. Полагаю, я должен там быть.
- Конечно. Тебе сразу станет лучше, - обрадовалась Эньяра.
Кеннет улыбнулся дочери. Оризиан чуть не отвернулся, увидев эту слабую, неуверенную улыбку.
- Иди с Оризианом, - разрешил Кеннет. - Не нужно все время сидеть около меня. Хотя пусть принесут свечи. Я не хочу мрака. Пока.
* * *
- Ему не лучше, - сказал Оризиан, когда они с Эньярой спускались по лестнице. - Я надеялся, что уже наступило улучшение.
- Не намного лучше, - согласилась Эньяра. - Но все-таки он будет на Рождении Зимы. Это уже хорошо. Знаешь, он скучал по тебе. Хорошо, что ты вернулся. Для него хорошо.
Будем надеяться, что так оно и есть. Нездоровье отца больно задевало душу Оризиана. Когда Сердечная Лихорадка унесла мать и брата, от их отсутствия в жизни юноши образовалась неодолимая пустота. В течение нескольких долгих месяцев она была незаживающей раной, но все-таки со временем он научился с нею жить. Казалось, что с отцом происходит то же самое. В течение первого года он как будто окаменел, но, поскольку жизнь продолжалась, казалось, он тоже приспособился к своей печали. Перемены начались после первой годовщины их смерти. Именно после нее на него все чаще стала нападать черная меланхолия, совершенно выключавшая Кеннета из окружающей жизни.
Оризиан глубоко сочувствовал отцу и даже терзался чувством вины за неспособность облегчить его боль. Но иногда у него в сердце возникали и другие, менее добрые чувства, за которые потом ему становилось стыдно. Случалось даже, что ему приходилось бороться с вспышками возмущения и обиды на отца за его столь сильную привязанность к умершим. Эта привязанность отнимала у Кеннета все силы, которыми он, возможно, мог бы поделиться с живыми и тем облегчить горе утраты, жившее и в груди самого Оризиана. Часто, когда отец смотрел на него, у Оризиана появлялось ощущение, что в нем видят - или очень хотят видеть - Фариля, а брат был так силен, так умен, имел такой острый глаз и такие ловкие руки, что ему, Оризиану, никогда с ним не сравняться.
Они с сестрой спустились во внутренний двор. Быстро надвигалась ночь, изрядно похолодало. Облака рассеялись и открыли небо, на котором уже слабо мерцали бесчисленные звезды. Скоро взойдет луна, потом она еще раз вернется, и наступит Рождение Зимы. Брат с сестрой стояли в центре двора, глядя вверх, но скоро Эньяра потеряла к небу интерес.
- Ну и как там Андуран? - спросила она, потирая от холода руки.
- Процветает. У дяди Кросана полно планов, - ответил Оризиан.
- Как всегда.
- Он строит огромный зал на площади и новые конюшни недалеко от замка. Все леса к югу должны быть расчищены под фермы и пастбища. Этим заняты все.
- Хорошо, что не затеял этого раньше времени. Лихорадка давно ушла, - сухо, как будто это ее совсем не касалось, сказала Эньяра. Оризиан вдруг подумал, что ведь и ее он мог потерять. Нет, он еще не забыл, как чувствовал себя, когда сестра находилась на самом краю смерти. Наверное, в каком-то смысле было бы легче самому проваляться те ужасные дни в бреду, чем наблюдать это со стороны.
Эньяра шмыгнула носом:
- Как здесь холодно. Ты голоден?
- Немного.
Она потянула его за руку:
- Пойдем на кухню. Посмотрим, что есть.
- Да ну, только на неприятности нарвемся.
- Ну что ты, как старушка! - усмехнулась Эньяра.