Со временем он стал известен под именем, которое дал ему отец: Конрад Курц. Но для жителей Нострамо, планеты, вечно погруженной в ночную тьму, он не был - по крайней мере поначалу - человеческим существом. И там у него никогда не имелось человеческого имени.
Ребенок, обреченный на жизнь дикого зверя в тени человеческих городов. Он рылся в мусоре на бульварах и улицах столицы этого мира - Нострамо Квинтус, гигантского мегаполиса, занимавшего большую часть северного полушария. Преступление здесь, как и повсюду на Нострамо, встречалось чуть ли не чаще, чем сама жизнь. Не зная ничего о человеческой морали, кроме тех уроков, что преподали ему городские джунгли, юный примарх взялся за работу. Работу, ставшую делом всей его жизни.
Поначалу деятельность его была довольно скромной, по крайней мере по меркам Имперского законодательства. Мелкие преступники: убийцы, насильники и грабители, гангстеры и рэкетиры, расплодившиеся на темных улицах Нострамо Квинтус, - вскоре начали шепотом передавать друг другу имя. Имя, срывавшееся с дрожащих губ. Ночной Призрак.
Он убивал их. Едва вступив в период отрочества, мальчик, заметив совершавшееся преступление или насилие, бросался на злодеев из теней. Он нападал на них, обуреваемый животной яростью, и разрывал на куски тех, кто паразитировал на своих согражданах. Так проявлялась присущая ему от природы гуманность и желание навести порядок в окружающем мире.
Юный бог отлично понимал, что такое страх, глубинный и первобытный. Возможно, понимал даже слишком хорошо. Он научился использовать страх и убедился, что люди, охваченные ужасом, становятся куда податливей и послушней. На этих черных улицах он заучил уроки, сформировавшие впоследствии его легион. Человечество не нуждалось в доброте, в понимании и доверии для того, чтобы двигаться дальше по пути прогресса. Люди не подчинялись закону и порядку из альтруизма или из стремления к общему благу.
Они покорялись навязанным обществом законам из страха. Нарушение закона влекло за собой правосудие. А правосудие означало кару.
И он стал этой карой. Он стал угрозой законного возмездия. В чуть рассеявшемся рассветном сумраке Ночной Призрак выставлял на всеобщее обозрение самых известных преступников. Распятые, с выпущенными кишками, они были прикованы цепями к стенам общественных зданий или украшенным золотом дверям дворцов богатейших криминальных боссов и глав корпораций. Он всегда оставлял их лица нетронутыми, искаженными гримасами боли и мучительной агонии. Ночной Призрак знал, что застывшие взгляды его жертв пробудят больше ужаса и сострадания в сердцах их напуганных сограждан.
Прошли годы, и погибли еще многие. Вскоре бледные и хищные руки Ночного Призрака протянулись в высшие слои общества, выдергивая по одному главарей банд, организаторов и чиновников, стоявших у истоков коррупции. Страх, переполнивший улицы, навис теперь над дворцами богачей и правителей.
И пришла власть закона. Мир и согласие под угрозой наказания. Порядок, выстроенный на страхе.
В хрониках Восьмого легиона говорится, что, когда Император прибыл на Нострамо, он сказал своему потерянному и вновь обретенному сыну такие слова: "Конрад Курц, пусть сердце твое успокоится, ибо я пришел за тобой и собираюсь забрать тебя домой".
Ответ примарха также известен: "Это не мое имя, Отец. Я - Ночной Призрак".
Возможно, если бы основатель Восьмого легиона вырос в ином мире и усвоил иные уроки, его сыны стали бы более типичными Астартес, не похожими на тех одержимых, в каких они превратились к началу сорок первого тысячелетия. Но сыны Ночного Призрака помнили все заветы своего генетического отца и пронесли его правду сквозь века.
- Ловец Душ, - сказал однажды примарх Талосу.
- Мой господин? - ответил тот, не решаясь, как и всегда, прямо взглянуть в глаза отцу.
Вместо этого он остановил взгляд на темно-синей броне Ночного Призрака. Броня была украшена зигзагами молний, изображенных самыми искусными техножрецами Марса, и цепями, с которых свисали черепа множества сраженных примархом противников.
- Уже скоро, Ловец Душ.
Тоскливая нотка в голосе его повелителя не была чем-то новым для Талоса. Но вот прозвучавший в нем священный трепет оказался внове, и удивление заставило Талоса поднять голову и взглянуть в лицо отцу. В истощенное, почти безгубое лицо, с бледно-серой кожей - словно рассветное небо умирающего мира.
- Мой господин?
- Скоро. Мы бежим от ищеек моего отца, но погоня следует по пятам, и возмездие будет оплачено кровью.
- Возмездие всегда требует крови, мой повелитель.
- На этот раз кровь будет моей. И я заплачу эту цену охотно, сын мой. Смерть - ничто по сравнению с оправданием всей жизни. Умри с правдой на устах, и ты никогда не будешь забыт.
Отец говорил что-то еще, но Талос уже ничего не слышал. Каждое произнесенное слово вонзалось ему в сердце, как ледяной клинок.
- Ты умрешь, - выдохнул он. - Я знал, что это случится, мой господин.
- Потому что ты видел это, - усмехнулся примарх.
Как и обычно, в его улыбке не было и тени веселости. На памяти Талоса Ночной Призрак никогда не проявлял ничего, хотя бы отдаленно похожего на радость. Его ничто не смешило. Ничто не приносило ему наслаждения. Даже в самые кровавые минуты боя его лицо носило выражение сосредоточенности и порой отвращения. Жажда битвы была ему не присуща, или он давно перерос лихорадочное упоение схваткой.
Вот результат того, что примарх пожертвовал собственной человечностью во имя блага Империума. И за эту великую жертву его ждала достойная награда - императорские ассасины, идущие по следу.
- Да, господин, - повторил Талос.
Горло его пересохло, а низкий голос Астартес казался ребяческим лепетом по сравнению с горловым рыком примарха.
- Я видел. Откуда ты знаешь?
- Я слышу твои сны, - ответил примарх. - У нас с тобой общее проклятие. Проклятие прозрения. Ты такой же, как я, Ловец Душ.
И тут нечем было гордиться. Несмотря на то что Талос никогда не чувствовал себя ближе к примарху, чем в эту минуту, он не испытывал гордости - только ужасное ощущение уязвимости, которое грозило пересилить даже благоговение перед его богоподобным отцом. До смерти примарха им предстоял еще только один разговор. Хотя ни слова не было сказано, Талос знал и это.
Почему воспоминания нахлынули на него именно сейчас? Пробуждение инстинктов, упоение охотой? Словно подстегнутый плетью, Талос перешел на бег. Руна жизненных показателей пульсировала на краю дисплея - так неровно бьется сердце неисправного двигателя. Было очевидно, что девушка ранена. Ее имплантат, грубый и сугубо функциональный, не передавал конкретных деталей. Повелитель Ночи услышал приглушенное дыхание Эвридики и участившийся пульс ее похитителей и застучал подошвами еще громче, чтобы они знали о его приближении.
А затем, решив, что момент настал, когда до него донесся испуганный шепот добычи, охотник скользнул в тень. Походка его стала беззвучной, и он замер в ожидании.
Один из смертных прошел мимо укрытия Повелителя Ночи - двух конденсаторных цилиндров в рост человека. От смертного несло грязью, потом и страхом. Талос с трудом удержался от того, чтобы облизнуть губы.
- День добрый, - тихо и насмешливо шепнул он.
Дробовик рявкнул, взорвав тишину. В панике заключенный выстрелил, даже не успев обернуться. В течение одного бесконечного мгновения он пялился в черноту, где горели два ярко-красных глаза. Затем Талос прыгнул.
Смертный умер слишком быстро. Талос даже пожалел о том, что нельзя растянуть удовольствие. Труп с переломанной шеей грохнулся на пол. Повелитель Ночи уже растворился во тьме.
- Эдсан? - позвал кто-то. - Эдсан?
- Он мертв, - раздалось из-за спины.
Миррик успел изумленно втянуть воздух, прежде чем его голова слетела с плеч. Талос позволил телу упасть, но голову поймал.
Сжав в руке космы нестриженых грязных волос, Повелитель Ночи двинулся сквозь мрак со своим трофеем. Лицо убитого все еще конвульсивно подергивалось в предсмертной гримасе.
Третьим умер Шиверн.
Шиверн оставался с женщиной. Он стоял над ней, поигрывая силовым молотом. Как и прочие заключенные, он отобрал оружие у одного из охранников во время бунта. Но, в отличие от большинства, он был неповинен в тех преступлениях, из-за которых угодил за решетку.
Не будучи еретиком, Шиверн получил срок за связь с культистами-мятежниками в одном из миров, который отказался следовать Имперскому Кодексу и откололся от Империума. Когда Империум Человечества вернул власть над планетой, Шиверна вместе с другими политиками обвинили в ереси. И совершенно необоснованно, потому что он возражал против отделения от Трона. Ирония заключалась в том, что Шиверн получил пожизненный срок за ересь, в то время как двадцать лет на государственной должности тайно предавался преступным страстям без всякой боязни разоблачения. На руках его была кровь пяти женщин и двух юношей. Шиверн считал, что ему не в чем раскаиваться.
- Индрига? - позвал он.
Никто не ответил. Женщина у его ног снова тихонько рассмеялась. Шиверн пнул ее ботинком, чувствуя, как что-то - возможно, пара-тройка ребер - треснуло от удара.
- Заткнись, бездна тебя дери!
У него зачесалось в ушах. Жужжание, похожее на гул пчелиного роя, вызывало неприятный зуд.
- Что это за проклятый шум? - пробормотал бывший чиновник, крепче сжимая молот в тонкопалой руке.
Это было гудение активированной силовой брони Марк IV. Талос вынырнул перед Шиверном из темноты, освещенной лишь тусклым лучом карманного фонарика.
- Лови, - предложил Повелитель Ночи.
Несмотря на рычание динамиков вокса, голос его звучал почти дружелюбно.
Шиверн инстинктивно поймал то, что ему швырнули. Секунду он подержал это в руке, прежде чем уронить с воплем ужаса. Теплая кровь замарала его ладонь и запястье. Голова Миррика со стуком покатилась по полу.
- Подождите! - взмолился Шиверн, глядя на выступающий из мрака силуэт. - Я к ней не прикасался, - солгал он.
Босая ступня Эвридики ударила его под колено. Шиверн пошатнулся. Он выпрямился как раз вовремя, чтобы уткнуться физиономией в болтерный ствол. Широкое дуло просунулось ему в рот, раскрошив зубы. Холодный металл уперся в нёбо. Шиверн едва успел приглушенно пискнуть, прежде чем болтер рявкнул, и голова бывшего политика разлетелась кровавыми брызгами.
Талос отпихнул в сторону обезглавленное тело и посмотрел сверху вниз на Эвридику. Девушка была избита и покрыта синяками. От одежды ее остались лишь клочки, один глаз заплыл. Все же она выглядела куда лучше Септимуса, мимолетно отметил Талос. Никаких необратимых повреждений, по крайней мере физических.
- Мы уходим, - сказал Талос.
- Остался еще один, - невнятно пробормотала Эвридика, едва шевеля распухшими губами. - Верзила.
- Тем не менее мы уходим, - повторил Талос, нагнувшись к девушке.
Перекинув навигатора через плечо и держа болтер в свободной руке, Астартес двинулся к выходу из генераториума.
- Это Индрига, - просипел уголовник в ручной вокс-передатчик.
Индрига скорчился в темноте у подножия мертвой генераторной башни и придушенно шептал в микрофон. Он не был создан для того, чтобы прятаться. Бывшему гангстеру потребовалась вся сила воли, чтобы не выскочить из укрытия и не размозжить башку монстру в доспехах, который сейчас удирал прочь.
- Говори, - ответил шепелявый мужской голос.
- Лорд Рувен, - сказал заключенный, - он явился за ведьмой.
- Это заставляет меня задаться вопросом, почему ты до сих пор жив.
Несколько секунд Индрига боролся с собой, пока не выдавил:
- Я спрятался, господин.
- Он ушел?
- Уходит сейчас. - И после паузы: - Он забрал ведьму с собой.
- Что значит "забрал"? Зачем ему понадобился ее труп?
Индрига сглотнул достаточно громко, чтобы звук был слышен по воксу. Рувен раздраженно вздохнул.
- Мы взяли ее с собой, - признался Индрига. - Мы хотели…
- Довольно. Не желаю слышать о твоей смертной похоти. Ты не сумел выполнить простейший приказ, Индрига. И сейчас ты за это умрешь.
- Господин…
- На твоем месте я бы уже бежал.
Индрига опустил передатчик. Звук шагов убийцы в доспехах вновь начал приближаться. Заключенный презрительно скривился. Очевидно, проклятый ублюдок вернулся, чтобы довершить начатое.
Наверное, услышал мой шепот…
Индриге требовался свет. Он включил подствольный фонарь и выскочил из укрытия. Луч света прорезал темноту перед ним, как копье.
Гигантская фигура в доспехах поспешно развернулась, без сомнения защищая свисавшую с плеча ведьму. Дробовик Индриги рявкнул: раз, другой, третий. С каждым выстрелом из дула вылетал град картечи, стучавший по керамитовой броне.
Талос повернулся к Индриге в ту секунду, когда вместо очередного выстрела раздался сухой щелчок. Эвридика на его левом плече не пострадала - Астартес вовремя прикрыл ее. Огромный болтер выпалил всего один раз. Повелитель Ночи целился низко, и снаряд угодил Индриге в живот. Болт взорвался секундой позже, разбросав ошметки бывшего преступника по проходу. Самый большой кусок, состоявший из груди, рук и вопящей головы Индриги, прожил еще двенадцать мучительных секунд. Талос, не обращая внимания на крики, поднял ручной вокс, который выронил умирающий заключенный.
- Пророк, - сказал голос на другом конце канала связи.
- Рувен, - мягко произнес Талос, - брат мой. Давно мы с тобой не виделись. Я должен был узнать твой корявый почерк, когда четверо так называемых богов пытались заморочить мне голову.
- Сейчас я Рувен из Черного легиона, Око Магистра Войны. Уверяю тебя, Талос, ты и понятия не имеешь, о чем говоришь.
- То же самое утверждает Вознесенный. Я устал от тявканья оскверненных и падших. Магистр Войны предавал другие легионы и раньше, но это слишком нагло и грубо даже для него.
- Как скажешь, брат. У тебя нет никаких доказательств его участия, кроме пробитого нагрудника. И кому до этого есть дело? Вознесенному? Но он - ручной пес Абаддона и всегда был им. Одно отделение Повелителей Ночи, угодившее в западню, не остановит грядущий Крестовый Поход.
У ног Талоса Индрига испустил дух. Последовавшая за этим тишина не понравилась Талосу, потому что вопли смертного глупца доставляли ему странное удовольствие.
- Твой бандит-фанатик подох, - сказал Талос, отступая от трупа.
- Я не собираюсь проливать над ним слезы. Скажи, как ты смог с такой легкостью отказаться от даров Четверых? Неужели они не предложили ничего соблазнительного? Ты не почувствовал искушения даже на секунду?
- Я все еще не понимаю, зачем вы заманили меня сюда, брат, - сказал Талос, глядя на человеческие останки у себя под ногами. - Ты должен был знать, что я никогда не оставлю легион.
- Восьмой легион слаб. Вознесенный хочет избавиться от тебя; ты не слишком-то любишь своих братьев; и, что важнее всего, сам Абаддон заинтересовался тобой. Неужели это ничего для тебя не значит? Как такое возможно?
Талос уже шагал к выходу. Он снял Эвридику с плеча и, не замедляя шага, осторожно взял ее на руки.
- Когда мы встретимся в следующий раз, я убью тебя, Рувен.
Повелитель Ночи нашел навигатора, которой суждено было сыграть ключевую роль в грядущих событиях, - и чуть не потерял ее пару дней спустя. Вдобавок эта идиотская авантюра едва не лишила его Септимуса. И все еще могла стоить Септимусу жизни, если раб не переживет предстоящих операций.
Расточительность. Расточительность за гранью понимания.
- Запомни мои слова, Рувен: не важно, ходишь ты в любимчиках Разорителя или нет, я тебя уничтожу.
- Почему ты отказал Четверым? Ответь мне, Талос.
- Потому что я сын своего отца.
Талос отшвырнул вокс и пошел дальше.
- Приятно было пообщаться с тобой, брат. Мне недоставало твоей незамысловатой искренности и прямодушия. Талос? Талос?
Поднимаясь по лестнице на следующий уровень, Талос почувствовал, как Эвридика зашевелилась у него на руках.
- Благодарю вас, - тихо сказала девушка.
Ответа у Талоса не нашлось. Ее слова оказались слишком непривычными.
Часть вторая
ДРЕВНЯЯ ВОЙНА
Настанет время, когда наш Легион рассеется меж звезд.
Когда другие станут искать союза с Силами, что мы отвергли.
Пути грядущего сокрыты от меня,
И вам придется в одиночестве ступить на эти тропы.
Но я знаю вот что.
Война, что нашу кровь воспламеняет,
За десять тысяч лет не завершится.
Пустите кровь Империуму. Сокрушите Трон. Не знайте жалости.
Но будьте осторожны - ведь Древняя Война
Не принесет предателям единства.
И верить можно только вашим братьям по легиону. Больше
Не доверяйте никому!Примарх Конрад Курц
XI
ТРИ НЕДЕЛИ СПУСТЯ
Тем не менее девушка понимала, что все это нисколько не утешает Септимуса. Она искоса смотрела, как раб нажимает на дверной рычаг затянутой в перчатку рукой - рукой, которую он потерял заодно с глазом. Октавия пока не видела аугментической кисти и предплечья, зато слышала глухое гудение сервомоторов и приводов. Кровоподтеки на горле и груди оружейника почти сошли, но походка Септимуса напоминала о недавних ранениях. Хотя раб выздоравливал и за три недели сильно окреп, он все еще держался скованно и явно чувствовал боль. Он двигался, как старик в зимнюю стужу.