Ивка трясущимися руками прятала в прическу седую прядь. Художники мыслят картинами, четко и ярко, почти как прирожденные ведьмы. Мысль не лжет - мальчишка не умел изготовиться. Но это… все, что она видела, было так чудовищно, что не хотелось верить. Вот почему не задался ночной ритуал, вот почему вместо прилива сил, следующего за ночью солнцеворота, испытала она опустошение. А боль умирающих ведьм в Кроме не почувствовали.
- Этот дурман все же пришел из Черты. Не могут люди убивать из-за нелепого обвинения, будто мы… - ведьма резко взмахнула рукой. И бросила мысль в Ишкольд, требуя у тамошнего ковена разобраться на месте. Ближе к Черте проницать в одиночку даже такой, как она, грозило безвременной кончиной или безумием. Откинувшись в кресле, прижимая руку к занывшему сердцу, вспомнила Ивка, наконец, о пограничнике. Велела коротко:
- До суда отдохнешь и поживешь в нашем доме.
Разумея, конечно, не дом свой и мужа - зачем подавать дурной пример и без того шкодливому сыну.
Масло в лампадке выгорело, тлел фитилек на дне, и только смутное сияние полной луны сквозь оконную решетку освещало комнату. Савва сидел на полу, прислонившись спиной к теплому боку печи, силился заснуть. Сквозь коричневую пелену боли и усталости проступили вдруг перед ним бестелесные девочка и старуха. Девочка была худенькая и гибкая, как ивовый прутик, в стародавнем уборе, расшитом по зарукавьям и подолу рябиновыми ягодками и незабудками; на тонкой шейке болтались янтарные и рябиновые бусы. Прыгали льняные косы у круглых щек, краешки губ усмешливо загибались кверху, на подбородке темнела ямочка. Старуха была дряхлее времени. Опиралась на клюку, пучила совиные, не по-старчески зоркие, злые глаза. Поджатые губы роняли слюну. Тяжело упадала со слабой шеи огромная, как пивной котел, голова. Но, несмотря на разницу в росте и годах, прелесть девочки и уродство старухи, были обе похожи. Только вот понять, в чем это сродство, усталый знаменщик не мог: мучился недосказанностью. И пытаясь ловить ускользающее, впервые за две почти ночи и день забыл про боль.
- Сидит вороненок, - все так же улыбаясь, прошептала девчушка. - Дурачок. Коршунов пустят по следу. Не бежит.
- А ты скажи ему. Беги мол. Жизнь не вечно страшная да черная.
Девочка подошла совсем близко. От нее пахло ягодами и листьями. Мелькнул между губами розовый язык. Савва еще удивился, что в сумерках так ясно различает каждый цвет.
- Жизнь не вечно страшная да черная, - повторила она. - Ну, вставай.
Савва помотал головой.
- Он не знает, с кем говорит, - прошамкала старуха. - Четыре лика у Берегини, и она в четырех едина.
- В трех, - машинально поправил Савва. - Дева, Мать и Старуха.
- Дурачок, - прошептала девочка нежно.
- Андрей твой жить будет, - прошамкала бабка. - Мать позаботится. А ты беги. Хорошие люди всегда нужны, а уж сейчас…
- Много Ивка на себя взяла, - ровно сказала девочка. - Потому и повесят на собственных косах.
Савва ужаснулся. Должно быть, это отразилось на его лице. Старуха усмехнулась:
- Не гляди, что Луна Молодая. Она видит ясно. И то, что было. С тобой. И… с другими. - Мелькнула смутная картинка, теперь лишенная чувства. Не задела. - И то, что будет. Не время скорбеть. Беда рядом. Сыщи Ястреба. Передай, Старая Луна просила. Не держать обиды. Вернуться. Знает, мол, не из-за него жена Ольга вешалась. Зря сослали. Иди через картину в доме Крадока. Дорогу повернут.
- Не-а… Ночь ясная, - возразила девочка.
- Так на Бирн должок. Будут тучи.
Савва крутил головой, словно вороненок, то к одной Луне, то к другой. Мало что понимая.
- На Ивку не оглядывайся, - развеяла сомнения Старая. - Не она тут закон. Прощай, - Бабка хихикнула, точно опровергая серьезность прежде сказанного. Исчезла. Молодая Луна задержалась. Потянулась на цыпочках, клюнула знаменщика в щеку. Тоже ушла. И тут же тихо постучали в двери.
- Я Бирн, - прошептала худенькая фряжка, поправляя блеклый плащик, накинутый на плечи. В руке она держала метлу.
- Я не умею.
Даже не улыбнувшись, девушка пошла незнакомыми коридорами, и Савве ничего не оставалось, как так же молча следовать за ней. На низком скользком крылечке провожатая остановилась. Светила луна, вдалеке, бархатом, наклеенным на синь, виднелся город. Вспыхивали золотом редкие огоньки. Между крылечком и первыми домами было едва подбеленное инеем, все в сухих колючих стеблях поле. Бирн шагнула с крылечка на неприметную тропинку, дунула, плюнула и повернулась вокруг себя, уставив метлу в зенит. Так сгребают паутину из углов. Савва, изумляясь, разглядывал повисшие на прутьях метлы рваные пряди. Они закручивались дымными спиралями, густели, устремлялись в небо, и через какое-то время над одиноким домиком в полях уже неслись, царапая подбрюшьем конек, тяжелые облака. Начал густо валиться снег. Город сразу исчез в мутной замети.
- Доволен? Сам дорогу найдешь? - спросила ведьма ядовито. - Говорят, пограничник раз дорогу увидит - никогда не заблудится.
Савва благодарно кивнул. Но Бирн взяла его теплой рукой за ладонь, повела в мокрую липкую темень.
- Ну не спотыкайся. Идем. Как же мне все это надоело.
- Что… надоело? - Савва, уткнувшись в воротник подбородком, пробовал выплюнуть снег, липнущий к лицу.
- Все надоело, - отозвалась Бирн очень нескоро, когда они были в самой глубине мутного пространства, и под ногами начала отстукивать мостовая. - Хоть бы она умерла скорей. Хоть бы заступительница пришла. Все лучше…
- Кто?! - Савва остановился, и легонькая Бирн вместе с метелкой упала ему на грудь. Прутья больно скребнули по лицу.
- Отпусти, больно! - ведьма распрямилась, тряхнула косами, словно надеясь сбить с них снег - хотя он продолжал валить все так же густо, и отряхиваться было делом безнадежным.
- Ты разве не знал, что сосуды меняют?
- Не понял.
- Придет девочка, заступительница государыни, новое тело для Берегини, - произнесла Бирн тихо и терпеливо. - Может, тогда Черта остановится.
- А государыня? - Савва отер со лба липучий снег, и понял, что лоб не только мокрый, но и почему-то горячий.
- А ее убьют.
- Но как же… но я же пограничник, я же ей слово давал.
- Так умри вместе с ней! - взвизгнула Бирн. - Ну! Ты идешь или нет?!
- Веди меня назад, - сквозь зубы сказал Савва.
- Уговору не было, - Бирн потянула бронзовое дверное кольцо. И тут же поняла, что пограничника рядом нет. Как не бывало.
Кровь из ссадины на лбу обильно текла на лицо. Савва вытирал ее, и тогда на какое-то время делались видны огоньки, скачущие по стеблям, до колен утонувшим в снегу. А еще лужа на дорожке, каменная стена с закрытой дверью и плавное падение снежинок. Потом кровь начинала литься опять.
Фряжка вынырнула из ночи, стала прикладывать снег ко лбу пограничника. Срывались капли. Кузнечиками скрипел огонь.
- Спаситель! - зло и беспомощно ругалась ведьма. - Тут же чары везде! Без головы остаться решил?
- Плевать! - выдохнул добродушный кроткий Савва. - Не дам государыню убить.
- И что ты сделаешь?
- Уведу.
- Она идти не может.
- На руках унесу. Открой дверь! - он яростно отер кровь. Та полила сильнее. Бирн опрокинула парня в сугроб, прижала снег к ране. Знаменщик рычал и плевался, отталкивая руки ведьмы.
- Не останавливай меня.
- Глупец! Пламя истекает, сила Берегини перестала приходить в мир! Изношенный сосуд меняют - это извечный закон.
- Плевать на извечный закон! - пограничник как-то сумел подняться на ноги, пошатывался, с удивлением смотрел на ставшую лохмотьями одежду. - Вы убить ее хотите.
Бирн поддержала его, едва не рухнув сама. Луна прорвалась, наконец, сквозь тучи и осветила слезы, брызнувшие у ведьмы из глаз:
- Разве бабочка плачет по куколке? И разве зерно, уйдя в землю и превратившись в побег, жалеет об этом?!
- Слова… А она - живая. Живку мою… убили, - Савва сглотнул. - Не дам - больше.
Он, как медведь с повисшей на хребте собакой, двигался через сугробы к крыльцу.
- Мать сгорела в Черте. Сестра, отец, два брата. Думала силой ведовства охранить дом. Я в последний миг выскочила! Знаешь, сколько мне лет? Андрея своего пожалей!
Знаменщик остановился. Они были в прихожей. Снег с волос и одежды таял, растекаясь на плитках лужицами. Бирн стояла на коленях. Грызла косу.
- Сделай, как просили…
Комариный звон разбуженного сплетения.
6
Лэти вышел размяться во двор. Под яростным зимним солнцем блестела полоса меча и торс, натертый жиром. Лицо и кисти рук, покрытые загаром, казались чужеродными остальному телу.
Вертикально подымался дым из трубы. Высоко в синеве кружила хищная птица с загнутым клювом. Вдруг она устремилась к земле и исчезла. А через какую-то минуту к Лэти подбежал юноша-пограничник:
- Хаук тебя зовет.
Лэти засунул меч в ножны. Обтерся снегом, накинул куртку и вошел в дом.
Командир заставы, отвернувшись, подкладывал дрова в печь, но вся его спина выражала негодование. За столом над дымящимся кубком и блюдом со свежим хлебом сидела незнакомая ведьма. На скрип двери она небрежно обернулась, и стал виден мягкий профиль, пушистые ресницы над фиалковыми глазами, соломенная гривка и - поджатый рот.
Под грудью Лэти бешеным комом скрутилась боль. Тут же вспомнилось сказанное Ястребом: "Возвращаюсь". Они стояли возле Бокриновой баньки, на взблоке, и Лэти рассказывал другу все: про пытаных незнаемых ведьм, про точно облитых смолой сгоревших насильников, про напуганную до смерти девочку Сёрен в норке под корнями. Ястреб молчал, только лицо чернело. Потом скомкал в кулак куртку на груди, и произнес "возвращаюсь" - так говорят, когда идут в бой, твердо зная предначертанность пути.
- Надо предупредить заставы. Поможешь мне? - пограничник, морщась, взглянул на свои ладони: - Я теперь вроде как безрукий.
Ниоткуда вырос на снежной пустоши, присел на корточки Бокрин. Ястреб с Лэти соединили ладони.
- Я понял, что происходит, - сказал Ястреб.
- А что происходит?
- Смена государыни.
Бокрин смотрел из-под дремучих бровей. Сыпался с серенького неба снежок. В нем гордо воспарил ястреб, прорезали воздух соколиные крылья, мягко пронеслась сова… Огрузили ветви старой дички вороны, круглым блестящим глазом огляделась галка… Появились яркие кривоклювые не боящиеся зимы клесты… Заняли места пушистые голубые и зеленые шарики-синицы… Важно выпятили красные грудки снегири… Просияла алой шапочкой и штанами желна, куропатки выскочили из снега, расселись кругом черные глухари с малиновыми бровями. Птицы не кричали, не ссорились, не перелетали с места на место, просто замерли теплой радугой. А, услышав, что нужно, собрались и понеслись. Исчезли. Как не были.
- Я обещал не показываться в Кроме, - Ястреб метнул синий хмурый взгляд. - Но я приду в свой дом и спрошу с Ивки за вранье.
Лохматый выворотень-пень скручивался у Лэти внутри.
- Я - Гедд из ковена Кромы. Мне нужен палач, - мелодичным голосом произнесла ведьма.
Хаук разозленно выпрямился. Но прежде него Лэти шагнул к столу, протягивая руку за грамотой. Буковки прыгали перед глазами. Имен, как всегда, нет. Осужденных двое. Почему двое? Один - женщина. Подписано главой Кромского ковена Ивкой Крадок и бургомистром. Обычно такие дела решают без последнего. Злоумышляли, ворвались в дом… Лэти потряс головой, словно вытрясая из нее все нелепости и недосказанности норовящей скрутиться бересты.
- По вине ли плата?
- Присядь, палач.
- Не называй его палачом! - рыкнул Хаук. Гедд, не обращая внимания, вынула из складок плахты и крутанула по столу восковое яблоко. И Лэти провалился в комнату, освещенную зыбким огнем из приоткрытой печной дверцы. Движения, лица, роится толпа, оружие… Не Ястреб. Нет…
Облегчение было таким сильным, что Лэти едва не потерял сознание. И ненавидел себя за это облегчение. И за то, что предстояло. Вот только никто другой не мог за него это исполнить. Проводник отхлебнул вина из ведьминого кубка. Пальцы разжались, кубок разлетелся глиняными осколками на каменном полу.
- Он пограничник. Он не мог такого сделать.
Гедд посмотрела прямо на проводника, ее алые губы вздрагивали, и Лэти понял, что она смертельно его боится. Но она продолжала своим насмешливым голосом:
- Его девушку в Карачун изнасиловали и убили. Он теперь очень опасен. Да еще сговорился с… ведьмой, - она выплюнула это слово, будто не хотела ставить себя на одну доску с предательницей.
- Как?! - шагнул вперед командир. Гедд опустила глаза:
- Возле Рейвена, на кострах солнцеворота, убили ведьм. Мы разбираемся, что там случилось. Этот пограничник трижды виновен: он пробовал бежать от наказания, а еще обратил своего друга в птиц. Вы удовлетворены моим объяснением?
- Рейвен… к востоку от нас… я пошлю туда гонца. У нас было тихо.
Маленькая ведьма встала, спросила у Лэти:
- Ты готов послужить?
- Где осужденные?
Она указала на запечатанную сплетением дверь в боковушку:
- Там. Тебе надо подготовиться?
- Я сделаю, - сказал Хаук.
Лэти сидел напротив Гедд и смотрел в ее фиалковые глаза, как в зеркало, за которым находится дом с ответами на все его вопросы. Вот только, жаль, Лэти не может в него войти.
- Я видел лицо… в послании… мельком, - сказал он отрывисто. - Ответь: эти люди действительно хотели убить государыню?
- Дальше я сам, - Лэти поглядел на ровную границу, за которой синела Черта. Поправил котомку на плече и мечи в ножнах. Кивнул Хауку. Тот молча поворотил хрипящих коней. Пленники и палач стояли в месиве подтаявшего снега. Сплетения около Черты теряли силу, но, хоть руки и ноги осужденных не были теперь связаны, бежать они не пытались. И тоже молчали. По закону Лэти не имел права говорить с ними. Только ритуальные слова. Привычно перехватило горло.
- Сейчас мы пойдем туда. Не очень далеко. Там я возьму меч, ты - другой. Если убьешь меня - сможешь вернуться.
Осужденный пограничник (патлатый, мосластый и очень нелепый) сглотнул, у него хватило сил на насмешку:
- А к-кто-нибудь… в-вернулся?
- Нет, - серьезно ответил Лэти. - Никто. Если не сумеешь - попробует она.
Пленник пожал плечами. Некрасивая ведьма стояла, понурив голову, свисали вдоль бледных щек две растрепанные косы. Казалось, она даже не слышала произнесенных слов.
- Это - обязательно? - осужденный показал рукой на меч. - Н-нельзя… просто отвести нас на другую сторону?
- Нет никакой другой стороны.
Парень выказал крупинки удивления:
- Но я же… в-видел… дрался с… приходящим оттуда.
Теперь пожал плечами Лэти.
- Если, - продолжал пленник, - я все же тебя убью…
- Тогда ты сам станешь проводником.
- Палачом! - вдруг каркающе рассмеялась ведьма. - А я… я тоже? Кем я стану?!
- Ты просто уйдешь.
- Пустая!.. никто, - она забилась, упав на снег.
- Прости ее, - сказал пленник. Взял женщину на руки. И шагнул за Черту. Сразу сделалось жарко. Раскаленная синь ударила по зрению. А Лэти понял, что в этот раз обязательно должен спросить, за что двоим определено худшее наказание. Если, конечно, и они и, главное, он, сумеют преступить закон.
Патлатый пленник облизнул губы и совсем по-детски потер глаза.
- Можешь завязать, - сказал Лэти. Вынул и протянул рукоятями вперед "клыки": - Выбирай, который тебе.
Паренек взял оружие и тут же уронил в песок, виновато поглядел на Лэти, на свои негнущиеся пальцы с посиневшими обломанными ногтями (Лэти помнил, как жестко и холодно охватывает руки сплетение - потом требуется долгое время, чтобы отошли), наклонился за мечом. И, сыпанув горсть песка палачу в лицо, тут же резко ударил плечом ему в подбородок. Насмешкой затухающему сознанию:
- Прости. Нам нужно выжить.
…Голова горела от жары и усталости. Лэти дохлым одеялом висел на чужих плечах, ноги, обутые в сапоги, бороздили стеклянистое раскаленное крошево цвета медного купороса. Сверху лежало бессолнечное небо. Язык заполнил пересохший рот. Слова сначала не получились. Еще больше согнувшись, носильщик выпутал свою голову из связанных рук проводника и перевалил того через колено, чтобы не опускать на песок. В рот Лэти закапала вода. Носильщик слишком быстро убрал баклажку и отер лоб.
- Т-тощий, а т-тяжелый, - заикаясь от напряжения, выдавил он.
- Так брось, - посоветовала невидимая женщина.
- С-сам пойдешь?
Лэти вспомнил все. Вспомнил, как легко дал себя одурачить. Вспомнил, что они все еще внутри Черты.
В обыкновенной пустыне, как следует присмотревшись, всегда можно обнаружить какую-то жизнь: квелые шарики перекати-поля, колючки, скользнувшую в норку шелту… Здесь были только небо и песок.
- П-пойду, - выдохнул Лэти хрипло. Его поставили на ноги. Бывший пленник разрезал веревки.
- Дурак! - сказала ведьма непримиримо.
- Я Савва. У меня слово к Ястребу от Берегини. Знаешь такого?
Смешок вырвался из горла проводника: ну надо же, как раз попали на Ястребиную.
- Ты меня выведи к нему, - проговорил Савва быстро. Лэти хрипло вздохнул и прикрыл глаза.
…Жемчуг и снег. Трепетание паутинки, скользнувший по векам лунный луч. Сосновое веретено, воткнутое в бревенчатую стену. Нет, в березовый ствол. И тяжелые капли, равномерно падающие в пожухлую траву. Колодец. Мох в пазах. Темное отражение. Прозрачная капель сквозь трещины деревянного ведра. Мокрые от дождя метелки трав хлещут по коленям. И выложенные в ряд сухие березовые прутики. Лэти толкнуло в спину.
…Поднявшись с колен, он долго разглядывал на одном из них темно-лиловое пятно - след раздавленной сливы. Пыльные, отягченные сливами ветки торчали из-за деревянных заборов по обе стороны узкой улицы, время от времени роняя сизые плоды. Ветер гонял по серому покрытию мелкие скурченные листья. И там же, среди белых черточек, проведенных на камне, среди слив и ветра застывшая в полупрыжке странно одетая девочка, открыв рот, пялилась на засунутые за пояс Саввы - деревянные - мечи.