33-1. Туга львовска, туга гдола…
Казалось, что в турецком Каменце, напоминавшем ему родной Измир, с шумными базарами и высокими минаретами, Леви Михаэль Цви абсолютно счастлив. Ведь это Османский султанат, его дом, с которым его - как и всех турецких евреев - связывают незримые узы сопричастности. Но Леви вспоминал Львив. Те несколько лет, что пришлось провести там, в поисках загадочных манускриптов Эзры д’Альбы, сделали его настоящим львивцем, страстным обожателем серой брусчатки польских улиц, лабиринтов восточных двориков, песочных срезов Змеевой горы и старого Высокого Замка. Леви полюбил даже омелу, цепкими присосками опутывающую галицкие деревья, и бледно-зеленые папоротники, прораставшие в сырых углах, чьи молодые побеги разворачиваются как священные еврейские свитки.
- Почему ты грустишь? - спросила пани Сабина, укачивающая на руках маленькую дочку Лейлу-Каролю-Магду-Августу (как и полагается знатной польке, девочку нарекли сразу четырьмя именами).
- Я скучаю по Львиву… - ответил Леви.
- Не говори об этом, - вздохнула она, - хорошо было бы вернуться туда! Ты же знаешь, нет ничего невозможного для Пястов. Мы поедем во Львив тайно, под чужими именами! Поверь, нас никто и не узнает!
- Ну вот, - возмутился Леви, - стоило тебе войти в семью Измирского авантюриста, сразу стала перенимать наши безумства! Опомнись, Сабина! Во Львиве нас никто не ждет. Это не город, а призрак, существующий только в пылком воображении, во снах и мечтах тех, кто когда-то там был! Нельзя вернуться в свое прошлое, нельзя.
… Ночью Леви приснилось: он идет темными львивскими улицами, Татарские ворота закрыты, домой не попасть до рассвета. Леви видит больного, дряхлого льва, охраняющего лестницу у Нижнего Замка. Львиная грива спутана космами, глаза слезятся, когти затуплены, кисточка хвоста уныло волочится по земле.
- Садись на мою спину, - шепчет ему лев по-еврейски, - садись, не бойся, клыки мои давно сточились.
Леви чувствует теплую, шерстяную спину старого льва. Почему-то перед ними оказываются Львиные врата Иерусалима, закрытые до явления Мессии.
- Видкривай - шепчет ему лев уже по-местному, - видкривай, будь ласку!
Леви со страхом ударяет в железо, выкованное еще при Салах-ад-Дине, кулаком - и просыпается. На мгновение ему чудится, будто дряхлый лев стукнул Леви по носу кисточкой хвоста.
Пани Сабине тоже снится Львив. Она поднимается по длинной узкой лестнице, зная, что на самом верху увидит Высокий Замок. Но лестница все не кончается и не кончается, уже устали ноги, хочется присесть.
Польского Львува, того, где живет пани Сабина, давно нет на свете.
Нет и яркого еврейско-турецкого-татарского Львива, армянского Аръюца, итальянского Леополя. Только во сне, иногда, украдкой, словно опасаясь, что снова исчезнет, и то этого мгновения мало.
Львиные пасти надежно сомкнуты.
Львиные врата не открываются.
Мессия так и не пришел во Львов.
33-2. Ад. День открытых дверей. Львив, 2004 год
… Олеся Духманович приехала у Львив вечером 24 ноября 2004 года.
Еще несколько дней тому назад она вовсе не собиралась путешествовать: на носу зимняя сессия и страшный зачет по сравнительному религиоведению, предмету, который вел очень лютый дядечка. Но внезапно, на телефон комендантши в общежитие позвонила львовская бабушка Олеси.
- Приезжай у Львив, - просила она, - приезжай, родная! Когда еще я тебя увижу? Может, этот год последний.
Вообще-то бабушка о "последнем годе" говорила уже несколько лет подряд, но Олеся решила ехать. Она сама соскучилась по львиным холмам.
А сравнительное религиоведение можно подучить и у бабушки, прислонившись спиной к изразцовому боку польской печки, лишь недавно переведенной с дров на газ.
Олеся сошла с поезда. По пути Олесе встретились клоуны и люди в оранжевых одеялах. Они были обкурены и взбудоражены.
Сев в 6 трамвай, Олеся понеслась на старую польскую улицу, ныне носившую имя Мельника. Трамвай заносило на резких поворотах, казалось, что он сейчас вот-вот сойдет с рельсов. В магазинах уже зажигали подсветку. Учебник гулко бултыхался в сумке.
- Почитаю завтра - подумала девушка, - еще будет время.
В квартиру бабушки, маленькую, выгороженную из бывшей коммуналки, вела брама - парадные ворота, двустворчатые, вырезанные из крепких дубовых панелей. Ручки им заменяли львиные головы, держащие в пастях металлические кольца. Олеся вступила на широкую, с низкими гладкими ступеньками, винтовую лестницу, опираясь на удобные, тоже гладкие, перила. Неожиданно ей на голову упал здоровенный черный котище. Свалился он тихо, аккуратно, без непременного скрежета когтей о перила и истошного мяуканья.
Олеся даже не сразу поняла, что произошло, только почувствовала, что стало тяжело нести голову. Кот улегся, свернувшись кругом, и не собирался слезать.
- Ой, а что это за черная беретка у тебя? - спросила бабушка у Олеси.
- Беретка? Черная? - Олеся подняла руку к голове.
Кота не было, вместо него лежал черный бархатный берет.
- Купила на барахолке - сказала она, чтобы не пугать старушку.
Олесе померещилось, будто беретка дернула хвостиком и еле заметно мяукнула. У бабушки было спокойно, тепло. Грелся древний фаянсовый чайник, разрисованный крупными синими розами, на столе стояли любимые Олесей чешские чашки - бежевые с розоватыми и серебристыми узорами.
- Кушай, кушай - бабушка пододвинула к ней большое блюдо с тортом из взбитых сливок и шоколадной крошки.
Дальше Олеся помнила только то, что легла спать в нишу.
О, благословенный польский дом! Что там держали при Пилсудском - корзины с грязным бельем или пианино?!
Снилось ей нечто невообразимое. Беретка ожила, замяукала (совсем Булгаков!), заговорила на чистом русском языке о прежнем домовладельце, Генрике Эбере, чье имя выбито на кафельных плитах в подъезде и в ванных комнатах. Затем у черной беретки проступил еврейский акцент.
Смешно, но Олеся никогда не знала, как звучит этот акцент. Она понимала слова котищи, который вел ее куда-то далеко по коридору к черной лестнице.
- Я не хочу на черную лестницу, - прошептала девушка беретке, - там соседи сверху план курят.
- А мы за дверку, за дверку, вот туда! - ласково промурлыкал котище, вырастая на глазах.
- Какую дверку? Зачем? - упиралась Олеся.
- В аду, как и во всяком заведении общественного призрения, - пояснил кот, - есть день открытых дверей, йом далетот птухот. И сегодня как раз он настал. В этот день все души, оказавшиеся между раем и адом, не попавшие ни туда, ни сюда, должны выйти сквозь двери и попытаться изменить свою участь.
- Бред какой-то, - буркнула она, - не верю. Я сплю, и мне снится…
Котище привел Олесю к стене, оклеенной обоями десятилетней давности.
В стене образовалась дыра, точно вывалилось несколько кирпичей, с неровными, обожженными краями, и из нее стали выходить призраки.
Может, это были люди, но старомодные и потрепанные, с бледными лицами. Первым пределы ада покинул господин Франк, тезка чернокнижника Якуба из Меджибожского леса. На шее у него сидел горностай в зимнем наряде: белое тельце, черненькая половинка хвоста. Красная турецкая феска была прибита к черепу гвоздем, и по феске до виска струилась свежая красная струйка.
Франк тащил какой-то странный стул черного дерева с полировкой.
Сиденье его ровно посредине прорезали змеиные позвонки, от которых расходились кобриные изгибы. Ножки стула тоже напоминали змей, а одна из них украсилась ехидной головой демона, похожего на бульдога, с мощными челюстями и выпученными глазами. Франк оглянулся и сел на свой стул. За ним последовали невзрачные люди, похожие друг на друга, как адепты одной секты. В руках они держали подсвечники, сплетенные из трех змей с ямками в головах.
- Это его соратники - шепнул Олесе черный кот, вновь обернувшийся береткой.
В конце проследовала красивая, но бледная женщина с черными волосами.
- Ева, дочь и наложница Франка - сказал котик, - участница страшных ночей тьмы, которые Франк устраивал со своими друзьями. Они гасили свечи, чтобы не узнать друг друга, и предавались блуду прямо на расстеленных священных свитках.
- А кого они ждут? - спросила Олеся.
- Шабтая Цви, неудавшегося Мессию. Он должен появиться здесь с минуты на минуту и попытаться изменить участь тех, кого невольно обманул, считая себя великим реформатором.
Беретка вытащила непонятно откуда Олесин учебник по религиоведению и ткнула ее носом в абзац на странице 217.
"… Шабтай Цви, раввин и каббалист из города Измир (Османская империя, ныне Смирна, Греция), в 1648 году провозгласил себя Мессией, создав иудейско-мусульманскую эзотерическую группу. Ее последователи ожидали конца света в 1666 году и страшного суда, однако Шабтай, желая избежать ответственности за свои слова, перешел в ислам… Будучи одновременно каббалистом под псевдонимом Амирах и дервишем ордена Бекташи по имени Азиз Мухаммед Капыджи-баши, по легенде оказался не принят после смерти ни в один из разделов преисподней…"
Олеся точно помнила: в учебнике такого текста не было!
Но котище продолжал читать. "… Шабтай Цви неоднократно пытался внедриться в разных людей (это должно произойти в городе - или около него - под гербом Льва), но был изгнан. Известен случай вселения его в тело женщины в 1903 году (Иерусалим)."
Олеся смотрела на дыру в стене. Из нее осторожно выглянул высокий темноглазый мужчина, с головы до ног облепленный летучими мышами всевозможных видов и цветов.
- Заходи, Шабтай, не бойся, все свои - протянул ему лапу кот.
- Первые 300 лет, сказал Шабтай (он говорил на иврите, но Олеся почему-то его понимала), - я изводил адских стражников просьбами пересмотреть мое дело и отправить из прихожей в какую-нибудь комнату. Но они только насмехались надо мной, уверяя, будто ад - это не наказание, а образ жизни, который мы выбираем по доброй воле. И я не якобы недостоин этот выбор сделать. Тогда они обвесили меня летучками, не дававшими покоя ни днем, ни ночью. Снимите их, пожалуйста!
Олеся начала отвешивать летучек от Шабтая. Но они плотно прицепились к одежде и снимались с трудом.
- Это навсегда - сказала она, они не отклеиваются.
- Придется ходить так - согласился Шабтай.
Олеся с любопытством рассматривала выходца из преисподней.
- Вы, правда, никогда обо мне не слышали? - удивился он.
- Никогда - призналась Олеся, - мы изучали только мировые религии.
Беретка пискнула:
- Пропиши его в квартиру бабушки, у него турецкий паспорт и тогда Шабтай Цви попадет в свой вожделенный ад. Видишь, как он измучился!
- Замолчи - Франк грубо оттолкнул котищу от Олеси. - Не слушайте его, пани, он ересь плетет. Пропишите лучше меня. Как только я получу привязку к земному месту.
Шабтай ударил Франка по спине.
- Молчи, еретик, извратитель! За твои дела ты надежно запрятан в католическом аду, а потом еще лет 700 будешь мерзнуть с мусульманами! Нашел к кому лезть, собака!
Франк попятился.
- Ты чистая, наивная душа, - произнес Шабтай Цви, обращаясь к Олесе.
- Вы принесете меня в жертву? - покорно спросила она.
- Это зачем?
- Ну, в кино всегда так: мертвецы и девушка, которую они убивают.
- Это не кино, возразил Олесе Шабтай Цви, вот, котик подтвердит.
Беретка кивнула.
- Все гораздо серьезнее, Олеся, - вздохнул Шабтай. - Только незаинтересованный человек, который ничего про меня не знает, и не может встать ни на мою сторону, ни согласиться с моими врагами, способен изменить горькую посмертную жизнь. Пропиши меня у Львиве, в этот дом на улице Мельника, и тогда я смогу вернуться к тому, с чего начал.
- Но как же бабушка?
- Бабушка ничего не узнает - уверил ее котище. - Вот соседи твои прописали на своих 34 метрах 129 узбекских нелегалов, а никто об этом не слышал. Зайди в домоуправление к Эльвире Тарасовне, она пропишет кого угодно. Тебе всего полдня возни, а ему - спасение.
- Я подумаю - попятилась Олеся, мечтая проснуться. Никогда не догадывалась, что борьба за квартиру в польском доме может довести людей до такого… Прописать покойника!
- Сами вы покойники - сказал Шабтай, - я по-человечески прошу, пани Олеся, пропишите. На колени встану, ясочка моя, золота дам на взятку Эльвире Тарасовне..
И Шабтай Цви, все еще облепленный летучками, упал на колени, целуя руки. От летучек пахло медовыми коврижками, сладко, сладко.
Олеся проснулась. На одеяле сидела черная беретка, валялся бархатный мешочек с золотыми пиастрами.
- Просыпайся, Олеся, полдень уж.
Бабушка зашла к ней в нишу.
- Умаялась, бедная, устала. Но вставай, я ватрушек напекла. И к зачету подготовиться надо.
Беретка не шевелилась, а мешок оказался кинутым вчера второпях банным халатиком.
- Нет уж, - решила Олеся, - на улице Мельника я никого не пропишу!
От ее рук сильно пахло медовыми коврижками.
На кухне бабушка с отвращением отцепила висящего на шторе нетопыря и швырнула его в форточку.
Если кому-то что-то не понравилось, автор претензии не принимает.
Часовня Боимов открыта,
Размкнулись львиные уста.
Но мисто Львив опять нависло
Проклятьем древним…
Навсегда?
весна 2008- зима 2010.
Примечания
1
Тише, тише! (Ивр.)
2
По другим данным ее звали Эстер.
3
Царство! (Ивр.)
4
Авторская переработка польских и литовских преданий о происхождении Радзивиллов.
5
В одном из замков, который принадлежал Радзивиллам, еще в XVIII веке, как вспоминают очевидцы, хранилась страшная металлическая птица, похожая не то на ворону, то на цаплю, не то на доисторического птеродактиля.
6
Внутренности сельди (польск.).
7
Мальчик, младенец (ивр.).
8
Обрезание (ивр.).
9
Точная дата неизвестна.
10
"Нун" - конечная (ивр.).
11
Местное название ядовитой змеи.
12
Самые Богатые евреи мира передавали Шабтаю Цви пожертвования на восстановление Израиля.
13
Страстный, тот, что жаждет Цви (ивр.).
14
До конца XVII века шестиконечная звезда не была чисто еврейским символом.
15
Где я? (Ивр.)
16
Сабатианцы сделали это благословение своим "фирменным знаком".
17
Запрещено (ивр.).
18
Сейчас начинается зеленая весна, зеленая весна возрождения, мы построим Израиль и станем свободными (ивр).
19
Распространенная хасидская песня.
20
Большая тоска (ивр.).
21
Начало разрушения Высокого Замка приходится на середину XVII века.
22
Так званый "херем рабби Гирсона"
23
Сильна как смерть любовь (ивр.).
24
Мой друг (ивр.).
25
Не переживай (ивр.).
26
"Путь Ибрахима/Авраама" - эзотерический орден иудейско-мусульманского характера. К нему принадлежали, согласно сомнительных сведений, Шабтай Цви и Якуб Франк, а также немало других известных людей. Существует до сих пор.
27
Все в порядке(ивр.).
28
"Древо познания" (ивр.).
29
"Гранатовый сад" (ивр.).
30
Самого благословения не достаточно (ивр.).
31
Титул главного раввина в мусульманских странах, а также уважительное обращение к старейшине у евреев-сефардов и караимов.
32
Название сборника иудейских религиозных законов в мусульманской традиции.
33
Александром Македонским.
34
Окружной маршрут был выбран намеренно.
35
От ивритского "асир" - заключенный.
36
Вепрь на аллегорическом языке той эпохи символизировал похоть и чревоугодие, а осел - тупость и упрямство. Кроме этого, шкурами этих животных евреям запрещалось обивать мебель.
37
Стандартное название ряда иудейских трактатов, посвященных критике христианства. Были ли подобные тексты у Коэна на самом деле, неизвестно.
38
Ересь, раскол (польск.).
39
В основу этого эпизода легла так называемая Сандомирское дело 1698 года.
40
Романиоты - название евреев Византии.
41
Именно такое кресло, "трон", смастерили ученики для рабби Исраэля Бешта (Баал-Шем-Това).
42
Широко известная иудейская молитва.
43
Древний магический рецепт, хорошо известный в Галичине.
44
По закону нашего Господа, проклинаем Матиэля, сына Реувена, перед лицом святого собрания, всеми проклятиями.... Проклинаем утро и день его, проклинаем входы и выходы дома его, проклинаем тысячи мест, куда ступит его нога.... Пусть поглотят его мириады ящеров...
Настоящий текст пульсе денура тщательно скрывается. Здесь приводится дилетантская реконструкция проклятие, взята с оккультного сайта.
45
XVII века. - пора расцвета "сарматизма".
46
По воспоминаниям современников, Эли (Элия) Цви разочаровался в идеях брата, покаялся и вернулся в лоно ортодоксального иудаизма.
47
Возможно, этим объясняется то, что рукописи Шабтая Цви до сих пор не найдены, остались только три приписываемых ему субботних гимна.
48
Коэн покинул город из пригорода, где в XX веке нацисты сделают Яновское гетто.
49
Согласно преданию сабатианцев, Коэн перед смертью сожалел о своей вражде с Шабтаем Цви и отчасти признал его правоту.