Но в последнее время над Киевом вновь начали сгущаться тучи. Смерть князя Дира поставила Аскольда перед мучительным выбором. Пока в Киеве было два князя, вопрос веры мало кого волновал. Хочешь кланяться Христу – иди к Аскольду, хочешь сохранить веру пращуров – иди к Диру. А ныне многие бояре застыли в растерянности. Конечно, к Христовой вере их никто не собирается принуждать силой, но ведь любому дурню ясно, что, держась за старину, в ближники великого князя Аскольда не выйдешь.
Леонидас уговаривал Аскольда действовать увещеваниями и не гнать от себя бояр-язычников, ибо рано или поздно и на них найдет просветление, они отрекутся от ложных идолов и вознесут молитвы к истинному богу. Но Аскольду, ставшему единоличным правителем полянской земли, нужен был не совет умного ближника, а знак свыше, и неожиданно он этот знак получил.
Впервые на славянских землях княжич-христанин сватался к княжне-единоверке. Брак их будет заключен по христианскому обряду, а не по языческому, этот союз будет не земным, а небесным. Так как же не радоваться князю Аскольду, долгое время пребывавшему во тьме язычества, столь благодетельному решению всех проблем. Не пройдет и года, как он обретет наследника, рожденного во Христе. И это будет оправданием всему, что совершил Аскольд на этой земле, в том числе и его отступничества, когда ради власти он отрекся от бога. Выходит, все было не зря, в том числе и смерть сына Герлава. Так было угодно богу, возложившего на князя Аскольда высокую миссию крестителя Киева, ибо князь-христианин должен встать во главе крещеного народа.
– Я бы на твоем месте не торопился, – остудил пыл князя Аскольда боярин Гвидон.
– С чем не торопился?
– С крещением киевлян. Бояре и мечники – это другое дело, они должны составлять с князем единое целое, и как достичь такого единства как не в вере. А на народ должно сойти просветление ибо смена веры не сулит простолюдинам немедленных благ. Их доля не зависит от расположения князя, христианин он или язычник.
– Ты что же, советуешь мне пойти дорогой каганов, которые, поменяв веру, стали чужими народу? – нахмурился Аскольд.
– Время у нас есть, великий князь. Твой наследник еще не родился. А принуждение всегда порождает отпор.
Великий князь промолчал. Гвидону легко рассуждать, а Аскольд и без того ждал слишком долго. Да и возраст у него далеко уже не тот, чтобы откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. С народом можно, конечно, подождать, но бояр и мечников он непременно поставит перед выбором, а кудесника Солоха прогонит из Киева. Нельзя дальше терпеть, чтобы деревянные идолы преграждали путь людям к истиной вере.
Решение великого князя изгнать волхвов из стольного града вызвало глухой ропот среди киевлян, однако замятии, которой так опасались близкники Аскольда, не случилось. Кудесник Солох в сопровождении старцев, одетых в белое, торжественно прошествовал через торговую площадь мимо притихших киевлян, не сронив с посиневших от гнева губ ни единого слова. Лишь у самых ворот он остановился, развернулся в сторону детинца и начертил в воздухе тяжелым посохом знак, непонятный многим. Однако сведущие люди очень скоро объяснили всем, что Солох проклял и великого князя киевского, и всех его ближников, поменявших веру.
Чем обернется для Киева это проклятие, не знали даже дрогнувшие сердцем бояре. Иные, бросившиеся было в христианский храм, дабы угодить великому князю, остановились в раздумье. Среди них был и боярин Казимир, совсем уже было решивший поменять веру.
По Киеву прошелестел слух, что обиженные волхвы обратились за поддержкой к новгородским князьям Олегу и Ингеру. Малого сына Рерика киевляне вряд ли испугались бы, но князь Олег, коего многие называли Вещим, мог нагнать страх на кого угодно. Поговаривали, что этот человек, рожденный невесть в каких землях, и не человек вовсе, а сын самого Велеса, присланный отцом, дабы чинить спрос с отступников. Среди этих отступников первым называлось имя Аскольда. Возможно, киевляне и не спустили бы великому князю поношение славянской веры, но уж коли за волхвов вступился сам Чернобог, то, видимо, простым смертным не следует мешаться в спор между богами.
К немалому удивлению Аскольда, многие бояре и мечники не пожелали менять веру, а на гневные слова великого князя отозвались угрюмым молчанием. Гнать из Киева вслед за волхвами еще и упрямых бояр было бы слишком опасно. Многие их них принадлежали к родам, обосновавшимся здесь еще со времен Кия. Вряд ли их родовичи, составлявшие едва ли не половину населения стольного града, спокойно отнеслись бы к изгнанию своих старейшин.
Боярин Казимир попытался утихомирить расходившегося великого князя, но не нашел понимания ни у Аскольда, ни у его горделивых ближников. Даже сын Вратислав не захотел слушать родного отца, что же тут говорить обо всех прочих.
Между тем тревожные слухи катились по Киеву черным комом, и уже трудно было разобрать, что в них правда, а что выдумка встревоженных людей. Иные договорились уже до того, что стали пророчить конец света. Не пройдет-де и седмицы, как оскорбленный Даджбог остановит белых коней, влекущих сияющую колесницу, и вся земля погрузится во тьму.
Встревоженные киевляне нет-нет да поглядывали на солнце, но ничего необычного за ним не примечали. Как и положено от сотворения мира, колесо Даджбога выкатывалось из-за холма в свой срок, чтобы после долгого путешествия по небесному своду вновь скатиться в темные глубины. Сияло оно так, как и положено ему сиять в летнюю пору. Правда, над городом появилась стая ворон, предвестниц беды, но, во-первых, она была небольшая, а во-вторых, расторопные киевляне не позволили навьим птицам сесть на торговую площадь, отпугнув их криками и ударами в било. Более ничего существенного вроде бы не случилось, но напряжение в городе нарастало. А потом у известного в городе купца Гюряты пала белая кобыла. В другой раз никто бы на это внимания не обратил, но ныне любое лыко было в строку. И гибель белой кобылы, не сумевшей разродиться жеребенком, люди сочли дурным предзнаменованием как для Киева, так и для княжны Добромилы, которая, к слову сказать, ещё ходила безмужней.
– А при чем тут кобыла? – резонно возразил Казимиру Гвидон.
– Бес его знает, – вздохнул старый боярин. – Но сегодня ждали дождя, а он, видишь, не случился. Походили тучи по небу, а ни единой капли на землю не упало. Иные засуху пророчат. Воля твоя, боярин, но я бы принес жертвы Перуну и Велесу во избежание недорода.
– Ты что, боярин Казимир, княжьего гнева не боишься? – нахмурился Гвидон.
– Божий гнев пострашнее княжьего, – возразил Казимир. – Жертвы я в своей усадьбе принесу, а Аскольду знать об этом не обязательно.
– С огнем играешь, боярин, – попробовал урезонить упрямца Гвидон.
– Стар я уже, чтобы играть, – обиделся Казимир. – А князю скажи, что многие бояре им недовольны, а иные смотрят в сторону Новгорода и Смоленска. Как бы они нам беду не накликали.
– Обойдется, – махнул рукой Гвидон. – Никто их силком в христианские храмы не гонит.
– Силком не гонит, но и заздравной чаркой не чествует. Нельзя так, боярин. На пустом месте учинили раздор. Зачем вы волхвов прогнали из Киева?
– Волхвы заговор устроили против князя, – попробовал возразить Гвидон.
– Заговорщиков, боярин, судят и казнят, а гнать без вины не только волхвов, но и псов никто не вправе.
Гвидон не нашел, что сказать Казимиру. Как ни крути, а боярин был кругом прав. Кудесник Солох не любил князя Аскольда, но власть его признавал. Да и к ромеям он относился терпимо, не чинил им препятствий в исполнении христианских обрядов. Слишком уж круто Аскольд взялся за укрепление новой веры. Так круто, что пошатнул собственную власть, которую прежде никто даже не пытался оспаривать.
Глава 2
Переворот
Князя Олега удивил приезд в Смоленск беглого боярина Доброгаста. Прежде этот верный сподвижник Вадимира числился едва ли не самым яростным противником Воислава Рерика, но, видимо, времена меняются, коли даже самые отъявленные враги начинают набиваться в друзья. Возможно, Олегаст отмахнулся бы от Доброгаста как от назойливой мухи, но за него хлопотал старый боярин Стемир, которому князь был многим обязан.
– Ладно, – махнул рукой Олег. – Зови. Коли не договоримся, то хоть узнаем последние новости из Киева.
За столом собрались только самые близкие к новгородскому князю люди. Кроме боярина Стемира, здесь были боготур Лихарь, сын кудесника Драгутина, воеводы Рулав и Фрелав, а также юный смоленский князь Мечидраг, до того похожий на благородного Олегаста, что кривичи, глядя на него, только руками разводили.
Конечно, такое сходство шло Мечидрагу больше во вред, чем на пользу, ибо порождало волну слухов и сомнений по поводу участия покойного князя Градимира в его зачатии. Однако пятнадцатилетнему парню все эти слухи были безразличны. Более легкомысленного отрока боярину Стемиру видеть еще не доводилось. Мечидраг не проявлял никакого интереса к управлению княжеством, зато воинскую науку схватывал на лету, и уже сейчас в смоленской дружине не было бойца, способного управляться с мечом лучше юного князя.
Под стать ему были и другие бражники, собравшиеся за столом. Годами те же Рулав и Лихарь были постарше Мечидрага, но в советники тоже не годились. Иное дело – воевода Фрелав, этот и возрастом был равен князю Олегу, и разумением ему не уступал. Именно на его поддержку и рассчитывал боярин Стемир в предстоящем серьезном разговоре.
Боярин Доброгаст был немало удивлен тем, что его пригласили к столу, да еще и вместе с людьми, самыми близкими к князю Олегу. Такой жест со стороны хитрого франка мог означать как безграничное доверие, так и пренебрежение к человеку, пусть и даровитому, но не имеющему веса в славянских землях.
– Значит, прогнал князь Аскольд кудесника Солоха из Киева? – спросил гостя Олег.
– Не то плохо, что он волхвов прогнал, а то, что он отрекся от правды славянских богов и смотрит в рот хитрым ромеям. А брак его внучки Добромилы и вовсе сулит неисчислимые беды славянским землям.
– Дело не в девках, боярин, а в высокомудрых мужах, которые рушат славянское единство в угоду своим страстям, – спокойно отозвался Олег. – А. хазары и ромеи, пользуясь нашими раздорами, надевают хомут на шею вятичам, радимичам, северцам и уличам.
– Так и я о том же толкую, князь.
Доброгаст, разумеется, понял, в чей огород метнул камешек франк, заговорив о высокомудрых мужах, но сделал вид, что этот выпад его не касается. Боярин не видел Олега двадцать лет, с той самой замятии в Ладоге, когда пали на родную землю многие благородные словенские мужи. Доблестный франк был далеко не последним среди тех кто рубил им головы. С тех пор Олег заматерел раздался в плечах, но ликом почти не изменился, да и глаза остались прежними, насмешливыми и цепкими. В слухи о его божественном происхождении Доброгаст не верил, но достаточно и того, что этот человек был сыном кудесника Драгутина и племянником кудесницы Милицы, влияние которой в славянских землях росло с каждым днем.
– А что думают киевские бояре?
– Иные смотрят в рот Аскольду, но большинство считает, что Киеву нужен новый князь.
– Князь Ингер?
– Да.
– А что с Аскольдом?
– Ты и без меня знаешь, князь, как должно поступать с человеком, отрекшимся от славянских богов и завещанной ими правды.
– Я знаю, боярин, но, возможно, об этом забыли киевские старейшины.
– Они помнят, князь.
Олег пристально глянул в глаза гостю. Редкий человек мог выдержать этот взгляд, но Доброгаст выдержал. Ни один мускул не дрогнул на его иссеченном морщинами лице.
– Когда? – спросил князь.
– В Перуновы дни. Обычно Аскольд в это время переселяется в свой терем, стоящий в Угорском предместье, чтобы переждать жару. С собой он берет лишь ближников и малую дружину.
– Терем обнесен стеной?
– Да.
– А сколько мечников в малой дружине?
– Иногда три, иногда четыре сотни. Но ты можешь рассчитывать на помощь воеводы Олемира и других бояр. Полтысячи мечников мы тебе в помощь выставим. Вам важно подойти незаметно. Если вы большой ратью пойдете, то дозорные засекут вас еще на подходе.
– Ворота Киева нам откроют?
– В этом можешь не сомневаться, князь. Но нужно сразу показать киевлянам Ингера Рерика. Народ должен видеть нового великого князя. И с его женитьбой на Добромиле тоже тянуть нельзя.
– Ну что же, боярин, ждите, – спокойно сказал Олег. – А твоей услуги я не забуду. Доброй тебе дороги.
Воевода Фрелав заговорил, когда за боярином закрылась дверь. По мнению осторожного франка, верить Доброгасту не стоило. Человек, изменивший однажды, изменит и во второй раз. Слишком уж все это похоже на западню, расставленную опытными ловцами на опасного зверя.
– Случай уж больно удобный, – прокашлялся боярин Стемир. – Если идти войной на Аскольда, то много крови прольется. За киевского князя вступятся и хазары, и ромеи – этим только повод дай. Сами не рады будем, что в такую распрю ввязались.
– Ждать нельзя, – поддержал Стемира боготур Лихарь. – Если Аскольд успеет выдать внучку за тмутараканца, то мы останемся и без девки, и без Киева.
– А для тебя что важнее – Киев или девка? – засмеялся Мечидраг.
– О молодость, молодость, – притворно вздохнул Лихарь. – Кабы та Добромила мне досталась, то я бы еще подумал. А так говорю без обиняков – Киев важнее.
– Учись, Мечидраг, – ухмыльнулся Рулав. – Вот слово умудренного жизнью мужа.
– Так, может, мы спроворим напуск с Рулавом, – предложил Олегу Лихарь. – Пойдем ночью на трех ладьях. А там будь что будет.
– Успеешь еще голову потерять, – хмуро бросил младшему брату Олегаст. – Дружину поведу я. А князь Ингер двинется вслед за нами с новгородской ратью. Ты, Фрелав, останешься при Ингере.
– Опасная затея, князь, – поморщился воевода.
– Сам знаю, что опасная, – усмехнулся Олег. – Зато какой куш!
Возбуждение в Киеве с наступлением жары спало, как на то и рассчитывал Аскольд. По всему было видно, что старания волхвов довести недовольство обывателей до точки кипения оказались безуспешными. Киевляне ворчали на князя, но браться за оружие явно не собирались. Ближники Аскольда, сильно встревожившиеся поначалу, вздохнули с облегчением – кажется, пронесло.
Боярин Гвидон выразил надежду на то, что до приезда княжича Андриана в Киев никаких происшествий здесь больше не будет, и при этом вопросительно взглянул на Аскольда. Великий князь усмехнулся в седые усы и приказал седлать коней. Аскольд с возрастом стал плохо переносить жару и летом предпочитал пыльному и шумному Киеву Угорское предместье. Он засиделся в стольном граде, но теперь решил предаться отдохновению накануне предстоящих важных событий.
– Пришли ко мне в усадьбу боярина Казимира, – кивнул Гвидону князь. – И посматривай тут за торгом. В случае нужды шли гонца ко мне.
– А зачем тебе Казимир понадобился? – удивился боярин.
– Поговорить хочу с умным человеком, – усмехнулся князь.
Боярин Казимир, слегка встревоженный предстоящим разговором и возможными претензиями великого князя по поводу веры пращуров, все-таки отправился в Угорское предместье, прихватив с собой лишь пятерых мечников. По нынешним мирным временам и в такой охране особой надобности не было, но не станет же киевский боярин в одиночку разъезжать по предместьям. Честь надо было соблюсти.
До предместья путь был недалекий, но пыли при этом старый боярин нахватался с избытком. Все-таки не зря в народе говорили о засухе, и хотя недорода, скорее всего, в этом году не будет, но и хорошего урожая ожидать не след. Такое случается чуть ли не через два года на третий, и вряд ли волхвам удастся связать нынешнюю скудость Велесовых даров с обидой бога на князя Аскольда.
В усадьбе князя старого боярина встретили с почетом. Казимир при поддержке услужливых челядинов кряхтя слез с коня – не тот уже возраст, чтобы порхать птицей. А ведь боярин, можно сказать, родился в седле. Во всяком случае, ездить на коне он научился едва ли не раньше, чем говорить. Хорошо еще, что спину не прихватило, а то пришлось бы на крыльцо восходить на четвереньках. Раньше Казимир этого крыльца вовсе не замечал, взлетал одним махом, не пользуясь ступеньками. И вроде совсем недавно это было, глазом моргнуть не успел, а борода уже белым-бела. До чего же коротка земная жизнь, и еще неясно, что ждет его там, в стране света. Боги ведь далеко не всегда бывают справедливы к людям.
Великий князь, перебравшись в загородную усадьбу, подобрел и ликом, и сердцем. Боярина Казимира он принял с честью, поднеся заздравную чарку собственными руками.
Честь старому боярину была оказана немалая, а потому он с легким сердцем приступил к важному разговору.
– Не то плохо, великий князь, что ты ромейскому богу поклонился, а то, что других силой к тому нудишь.
– Мой бог не ромейский, не славянский и не иудейский – он един для всех, – спокойно отозвался Аскольд, присаживаясь на лавку и взмахом руки приглашая гостя последовать его примеру.
– Един, но в трех ликах, – блеснул знаниями Казимир. – Может, славянские боги и отжили свое, князь, но люди к ним привыкли. Эта привычка выражается в обрядах и обычаях, а вовсе не в таинствах, о которых ведают только волхвы. Вот ты мне заздравную чарку поднес, а я твоим щурам поклонился – разве в этом есть обида для твоего бога? Нельзя в один миг отменить то, что складывалось веками.
– Так ты ведь языческим духам поклонился, боярин, а по вере христианской – это грех.
– Родителям я твоим поклонился, князь, дедам и прадедам. А разве твоя религия не велит почитать умерших? Разве в твоей религии не сказано – чти отца своего и мать свою? Нет такой веры Аскольд, которая учила бы обратному. Вот приедет к нам князь Андриан из далекой Тмутаракани. Киевлянам он чужой, а ведь ему здесь не только жить, но и править. Был бы он славянской веры, так принес бы жертвы богам и тем доказал бы свою близость к киевлянам. Вот и думай, князь, что тут делать. Мы с тобой на этом свете не вечны, и годы наши немалые. Мы уйдем, а он останется вместе с внучкой твоей и правнуком. И как прикажешь им, праведникам, жить среди печальников других богов?
– За нашей спиной Византия, – надменно вскинул голову Аскольд. – И почти вся Европа, принявшая христианскую веру.
– Может, и принявшая, но своим рядом, отличным от византийского. Слышал я, что нет мира между папой и патриархом.
– Понимаю, куда ты клонишь, Казимир, – задумчиво проговорил Аскольд. – Но есть канон веры.
– А ты его не переступай, великий князь, но там, где можно, потакай обычаю. Венчание в церкви для вас свято, сам сына-христианина женил, потому и знаю. Но по улице, князя с княгиней провести, за стол гостей усадить можно ведь славянским рядом. И хороводы свадебному пиру не помеха. В чем здесь твоему богу обида? Зато никто потом не скажет, что сочетались князь с княгиней не славянским рядом и что ребенок их не в браке рожден, а значит, на великий стол прав не имеет. Надо, чтобы всем киевлянам свадьба Андриана и Добромилы запала в память, и тогда никакой навет князю и княгине не будет страшен.