Ближниками князя Трувара были в основном варяги, однако в его тереме оказалось немало и псковских бояр, среди которых Казимир без труда опознал боярина Никлота, в семье которого росла Милорада, потерявшая отца и мать. Тетка ее, боярыня Злата, была дочерью княжича Избора, среднего сына Гостомысла, сгинувшего в Итиле много лет тому назад вместе с князем Драгутином. Видимо, Трувар за то и привечал Никлота, что тот был женат на его двоюродной сестре. Такое родство ныне дорогого стоит, а потому и сидел удачливый псковский боярин в навершье стола, а не в охвостье, где перебивалась псковская старшина, оттесненная от князя пришлыми людьми.
Казимира за стол посадили рядом с Никлотом, чему он несказанно обрадовался. Во-первых, знакомое лицо, во-вторых, псковский боярин умом не обделен, и в-третьих, человека, осведомленнее его, киевскому боярину в Пскове, пожалуй, не найти. После пущенной по кругу братины и здравниц в честь князя Трувара и гостей бояре приступили к трапезе.
– Худого слова про князя Трувара не скажу, хоть строг, но справедлив.
Иной оценки князя, сидящего тут же за столом Казимир от боярина Никлота и не ждал, а потому с готовностью закивал.
– А я ведь к вам за невестой приехал, – поделился своей заботой с соседом боярин Казимир.
– Сына женить задумал? – попробовал догадаться Никлот.
– Бери выше, – воздел очи к потолку киевлянин.
– Так ведь стар князь Дир для жениха, – удивился псковитянин.
– Я веду речь о князе Градимире, – пояснил Казимир. – Просил он меня об этой услуге, и я по слабости сердца не смог ему отказать. Хотя годы мои уж не те, но для благого дела решил расстараться.
– А кого сватать-то будешь?
– Внучку Гостомысла, что в твоем доме живет, боярин.
Никлот хоть и вскинул выцветшую бровь, но, по всему видно, не слишком удивился. Не так уж и много на славянских землях родовитых невест, чтобы Милорада, дочь Любогаста, пропала в безвестности.
– Не за пришлого же варяга тебе ее отдавать, – понизил голос почти до шепота Казимир, удивленный долгим молчанием собеседника.
– Не мне решать участь Милорады, – так же тихо ответил Никлот. – Князь Трувар ей по крови ближе.
– Думаешь, не отдаст? – нахмурился киевлянин.
– Кто ж его знает, – пожал плечами Никлот.
Однако Трувар киевскому свату не отказал. Все-таки Градимир Кривицкий – завидный жених, что там ни говори. И годами он еще не стар, и положение его среди славянских князей не из последних. Невесту явили сватам во всей красе. При виде Милорады ган Кончак даже языком прицокнул, пришлось боярину Казимиру ткнуть братана локтем, дабы не ломал чинного ряда. Боярин Никлот, опекун юной княжны, не скрывал радости, ему этот союз сулил большие барыши, причем заслуженно, как дружно отметили все присутствующие на смотринах. Взрастил не девицу, а белую лебедушку. Такой только и идти по жизни рядом с великим князем кривичей.
– Знал бы, что такая краля в Пскове живет, сам бы к ней посватался, – усмехнулся ган Кончак и подмигнул хитрым взглядом Братиславу. Юный боярин от смущения зарделся, а Казимир пожалел, что взял игривого гана с собой. Забил копытом жеребец. Этак он всю игру поломает своему отцу беку Карочею.
Развеселое настроение Кончака прошло, когда он узнал, кого князь Трувар снарядил в сопровождающие княжне Милораде вместе с боярином Никлотом. На Казимира молодой светловолосый варяг тоже произвел не самое лучшее впечатление, хотя лицом воевода Олег был чист, со старшими вежлив, Улыбчив. Разве что в глазах его пряталась какая-то хитринка.
– Ты что, виделся с ним раньше? – спросил Казимир у гана.
– За одним столом пировали в радимицкой столице, – криво усмехнулся Кончак. – Принимали его там как родного.
– Это ты к чему? – не понял боярин.
– Слух шел меж радимичами, что он сын боготура Драгутина.
– Ну и что?
– И еще говорили, что темного он рода, колдовского.
– Это как? – опешил Казимир.
– То ли мать у него колдунья, то ли отец – Чернобог.
– Болтаешь невесть что, – махнул рукой боярин.
– За что купил, за то и продаю, – обиделся Кончак. – Князь Стоян тоже не поверил мечникам боготура Драгутина, которые распустили языки, отведав браги. Теперь Стоян пирует в стране Света, с ним ушли двадцать его мечников и десять моих хазар.
Боярин Казимир бросил испуганный взгляд на двери. Сватов князя Градимира разместили в обширном княжеском тереме, где любопытных ушей, надо полагать, хватало. Нашел ган Кончак место для откровенного разговора. Брал бы пример со своего отца бека Карочея. Вот из кого лишнего слова не вытянешь.
– Вы что же, охотились за боготуром Драгутином? – жарким шепотом спросил Казимир.
– А я о чем тебе толкую, боярин. Нельзя было допустить, чтобы радимичи столковались с варягами. Да не выгорело дело. Драгутин повидался не только с сестрой Милицей и братом Яромиром, но и с матерью, кудесницей Дарицей.
– И что в этом такого? – пожал плечами Казимир. – Человек четверть века провел вдали от родных.
– Олега он с собой возил и в город Торусин, и в Макошин городец. А в Макошин городец не всех пускают.
Боярин Казимир на это только рукой махнул-Провалил Кончак дело, порученное отцом, а теперь ищет виноватых. Боготур Драгутин, всю жизнь не выпускавший из рук меча, и без помощи навьих сил способен расправиться со своими врагами.
– Отец встревожился, – вздохнул Кончак. – Сказал, что за этим Олегом тянется черный след. Велел мне быть осторожнее. Так-то вот, боярин.
– А Олег тебя узнал?
– Коли узнал, то беда невелика, – пожал плечами Кончак. – Мы своих мечников разбойниками обрядили. А не пойман – не вор.
Князь Трувар выделил своей родственнице немалую свиту. Одних мечников набралось пять сотен. Казимир как увидел их, так ахнул. Уж не в поход ли на кривичей собрался князь Трувар?
– Какой еще поход? – удивился Никлот. – Чем больше свита, тем больше чести невесте. Ты на приданое взгляни. Два сундука золотой и серебряной посуды, мехов без счета, парча златотканая, оружие и пятьдесят тысяч денариев серебром. А если на татей нарвемся? Прикажешь им все отдать?
Окинув взглядом ладью, груженную приданым Милорады, боярин Казимир пришел к выводу, что Никлот, пожалуй, прав. Приданое за невестой набралось немалое. Рерики не уронили чести своего Рода и рода князя Гостомысла. Но если они за сиротой-племянницей дают столько добра, то сколько же богатства лежит у них по схронам?
– И не говори, боярин Казимир, – вздохнул Никлот, устраиваясь на носу ладьи рядом с киевлянином. – Рерики, пожалуй, богаче франкских императоров. О наших славянских князьях я уже не говорю. Да и чему удивляться, если они десять арабских городов ограбили.
– Как десять?! – ахнул Казимир. – Быть того не может!
– Собственными ушами слышал от Трувара, что в арабской Севилье они серебро не брали – девать некуда было. Хапали только золото.
Боярин Казимир оглянулся. Прибыл он в Псков на одной ладье, взятой у знакомых купцов, а ныне за ним плывут двенадцать деревянных лебедей, горделиво выгнувших шеи.
– Зря беспокоишься, боярин, – успокоил киевлянина Никлот. – Князь Трувар уже выслал гонцов вперед. Они купят телеги и организуют нам безопасный переход по суше.
– Невесту бы не потерять, – усмехнулся Казимир.
– Боярыня Злата за ней в оба глаза смотрит.
Весь путь по воде бояре продремали на носу ладьи, благо к веслу их никто не звал в силу почтенного возраста. Наговорились они всласть, перемыв косточки всем знакомым. От боярина Никлота боярин Казимир узнал, что воевода Олег – внук военачальника, одного из первейших в империи франков, мать его из рода Меровеев, а сестра, пятнадцатилетняя Ефанда, – нареченная невеста Воислава Рерика.
– Так ведь тому Воиславу за шестьдесят, – удивился Казимир чужому проворству.
– Иным жеребцам и годы не помеха, – насмешливо прищурился в его сторону Никлот. – Ты ничего о пророчестве Константина не слышал?
– Какого еще Константина? – насторожился Казимир.
– А бес его знает, – вздохнул Никлот. – Вроде он из ромеев. А привиделась Константину империя, почище тех, что создали ромеи и франки. Быть той славянской империи на наших землях, а начало ей положит сын Воислава Рерика и Ефанды, которая тоже ведет свой род от Меровея Венеда и кагана Додона.
От таких вестей боярин Казимир прямо обмер. Неспроста, выходит, объявились Рерики в Ладоге. И неспроста они строят новый город. Империю им подавай! Спасибо князю Гостомыслу, да икнется ему в стране Вырай, за таких внуков. Удружил всему славянскому миру. Это ж мы теперь в крови захлебнемся. А Никлоту хоть бы что: ухмыляется в усы да щурится в сторону встревоженного киевлянина.
– Рано беспокоишься, боярин Казимир. Сына Воиславу эта Ефанда еще не родила, а более у Рериков наследников нет. Трувар всю жизнь с полонянкой прожил. Она родила ему двух сыновей, да не той породы те дети, чтобы их опасаться. У Сивара и вовсе детей нет. Во всяком случае, я о них не слышал. Викинги они, что с них взять, почитай всю жизнь по чужим ларям шарили и чужих лебедушек мяли. Вот и растрясли свое семя по чужим углам.
Встревожившегося было Казимира слова псковитянина успокоили. Не допустят славянские боги разорения родной земли. Эти Рерики покрасуются еще с десяток лет да и сойдут на нет. Вот тут самое время будет князю Градимиру заявить о своих правах. Если хазары ему помогут, то кривич вполне может прибрать к рукам и Полянские земли, и ильменские.
Олег сразу узнал хазарского гана, с которым пировал в столице радимичей, и насторожился. Возможно, смерть берестянского князя Стояна и не была связана с тем, что это именно он сидел в засаде, перебитой в овраге под Торусином, но боготур Драгутин почти не сомневался в том, что подстерегал его на дороге именно этот человек, у которого с хазарами была давняя дружба. Олег приказал своим мечникам глаз не спускать с гана Кончака, но этим пока и ограничился. Зато сам Кончак не прочь был завязать дружбу с молодым воеводой, а долгий путь к Смоленску, сначала водой, а потом сушей, располагал к общению. Олег не чурался гана и молодого боярина Братислава, более того, охотно вступал с ними в разговоры.
Хазар и киевлянин практически ничего не знали о франкской империи и славянских городах на Балтийском побережье, а потому и слушали Олега, раскрыв рот. В свою очередь, Кончак много рассказывал об Итиле и роскошной жизни хазарских беков.
– А почему у вас не каган правит, а каган-бек? – удивился молодой франк.
– А зачем же обременять священную особу кагана земными делишками, – усмехнулся Кончак. – Властвует не тот, у кого больше прав, а тот, у кого больше ума. Каган Ханука слаб, а каган-бек Ицхак, да продлятся его дни, силен духом. И у Хануки есть свои сторонники, но у Ицхака их больше. В Киеве сейчас то же самое. Прав больше у великого князя Дира, а заправляет там всем варяг Аскольд. Вратислав не даст соврать.
Застенчивый, как девушка, боярин Вратислав только кивнул в ответ на слова хазара, а взор его в это время был обращен на княжну Милораду, которая горделиво сидела в открытом возке, закутанная в платок чуть не по самые глаза. Лицо Милорада прятала не от любопытных взглядов, а от комаров и мошек, досаждавших и простолюдинам, и родовитым особам. Слышать разговор молодых людей из-за скрипа колес многочисленных телег она не могла, но их интерес к себе, конечно же, чувствовала.
– Жалко отдавать такую девку дураку Градимиру, – вздохнул Кончак.
– А князь Градимир – дурак? – полюбопытствовал Олег.
– Умом не блещет, – со смехом подтвердил хазар. – Но в жизни семейной ум, конечно, не главное.
– Давно хотел спросить тебя, ган, как погиб князь Стоян? – Олег пристально глянул в глаза Кончаку.
– Не береди рану, воевода, – вздохнул хазар. – На моих глазах пал князь с коня, пронзенный стрелою. То ли на разбойную ватажку мы наткнулись, то ли печенеги устроили засаду на дороге, но испятнали они нас стрелами и скрылись.
– Где это случилось?
– У самого Берестеня. Может, пяти верст не доехал до родного города князь Стоян. На вас ведь тоже напали там, как я слышал?
– Нам повезло больше, – кивнул Олег и отвернулся.
Ган Кончак все-таки вызнал у мечников воеводы, кто отвел беду от дружины боготура Драгутина. Оказалось, что именно Олег, которого франки именовали графом, первым почувствовал опасность, таящуюся в овраге, и предупредил остальных.
– Дар у него от бога, – сказал Кончаку пожилой мечник. – Иной раз сквозь землю видит. Мы меж собой зовем его Вещим.
– А от какого бога сей дар? – спросил любопытный хазар.
– Знамо дело, от Черного, – буркнул франк.
Князь Градимир едва с крыльца не упал, увидев невесту. Вот удружил ему боярин Казимир, так удружил! Телом вроде стройна княжна, но ликом-то до чего ужасна. И такую страхолюдину хитрый киевлянин именует белой лебедушкой. Да чтоб у него глаза повылазили! Градимир с трудом удержался от того, чтобы не ткнуть кулаком в ощеренные зубы киевлянина. Неловко было перед смоленскими боярами, собравшимися вокруг красного крыльца, чтобы полюбоваться княжьей невестой. Полюбовались. Ну, Казимир, ну, собачий сын, дай срок, спросит с тебя Градимир за нынешнее бесчестье.
Князь распалился до того, что едва не повелел своим мечникам гнать со двора псковитян вместе с их уродиной-княжной, но при виде приданого невесты смягчился. Загомонили и удивленные смоленские бояре. А уж когда боярин Казимир объявил, что кроме золотой посуды, мягкой рухляди и тканей за невестой дают еще и пятьдесят тысяч денариев серебром, тут у князя на душе и вовсе полегчало, а у его ближников дух перехватило от зависти.
– Ты не смотри на ее лик, князь, – зашептал Казимир на ухо Градимиру. – Комары девку искусали. Лесом ведь везли. Вон хоть у гана Кончака спроси, у него глаз молодой, наметанный.
– Краше нее не встречал девки, – охотно подтвердил хазар. – Коли ты, князь, отказываешься, я беру ее с закрытыми глазами.
– Но-но, – осадил Кончака князь кривичей. – Раскатал губу. Просватана уже княжна, – и, обернувшись к челядинам крикнул: – Вносите сундуки в терем.
Глава 6
Аскольд
Весть о том, что боярин Казимир сосватал для Градимира Кривицкого псковскую княжну, дошла до Киева только к осени. Князь Аскольд, почувствовав подвох, приказал ближникам вызнать подробности, которые были не из приятных. Кроме княжны Милорады, в Смоленске обосновались пятьсот варягов воеводы Олега. Это означало, что Рерики дотянулись-таки до земли кривичей и осели там, не испросив разрешения Киева. Глуповатый князь Градимир, возможно, и против своей воли, теперь оказался у них то ли в союзниках, то ли в заложниках, ибо где пятьсот варягов, там скоро будет и тысяча. Неужели князь Дир этого не понимает, не говоря уже о беке Карочее, без слова которого его сестричад Казимир не посмеет сделать и шага?
– Все они понимают, – спокойно сказал боярин Гвидон, давний и верный соратник князя Аскольда. – Опасен ты стал ныне не только для Новгорода, но и для Итиля.
Тридцать лет назад Аскольд и Гвидон в первый раз ступили на киевскую землю. Тогда никто не мог предположить, что судьба так вознесет нищих ротариев, у которых не было ничего – ни денег, ни могущественных покровителей, за исключением разве что бога Световида. Впрочем, у Аскольда крещенного в детстве, со Световидом были сложные отношения. Клятву он богу принес, но вряд ли она была искренней. Все эти годы Гвидон ждал, что грозный бог покарает его друга за лицемерие, но не дождался. С течением времени влияние Аскольда в Киеве только росло. Ныне без его ведома на землях полян ничего не делается. Местные старейшины и вспоминают иной раз о князе Дире, но кланяются все же князю Аскольду.
Гвидона стало брать сомнение, а так ли силен Световид, как твердят об этом волхвы, и все чаще взоры его обращались в сторону служек Христа. Световид молчал, когда Гвидон, поддавшись соблазну, окрестил своих сыновей, молчал, когда сам боярин принимал в своем тереме ближников ромейского бога. Гвидону оставался только один шаг к вере, которую он теперь считал истинной, но сделать его, приняв крещение, боярин пока не решался.
– Ты виделся с Леонидасом? – пристально глянул на Гвидона Аскольд.
– Патриарх Фотий и император Михаил обещают нам поддержку, но только в обмен на принятие христианства, ибо помогать язычникам им мешает вера.
– А что скажут на это волхвы и бояре?
– Многие бояре ждут только твоего слова, князь. Ромеи, присланные Фотием в Киев, время даром не теряли и склонили многих киевских старейшин к принятию истинной веры. Ты ведь тоже христианин, князь, пришла пора сбросить личину.
Аскольд задумался. Легко сказать, сбросить личину. А если она за столько лет уже к лицу приросла и отдирать ее придется с кожей? Киевляне, чего доброго, не узнают князя, для них его кровоточащий лик станет бесовским наважденьем. В один миг можно потерять все, с таким трудом нажитое. Да и привык уже, чего греха таить, князь Аскольд к чужой вере. Привык жертвовать жадным до крови языческим богам, привык участвовать в посвященных им таинствах. Захочет ли истинный бог принять под свою длань человека, измазанного жертвенной кровью? Не постигнет ли Аскольда судьба кагана Обадии, которого волхвы сначала объявили драконом, а потом и вовсе убили руками Воислава Рерика?
Смерть брата, князя Трасика, до сих пор стояла у Аскольда перед глазами. Трасик шел на Калинов мост с твердой уверенностью в том, что ему удалось обмануть бога Белеса, и ошибся. Языческий бог покарал клятвопреступника рукой Сидрага Рерика. Теперь тан Гвидон предлагает своему старому другу Аскольду выйти на Калинов мост не с мечом, а с крестом в руке, но спасет ли крест от длани Чернобога?
– Леонидас считает Чернобога сатаной, – неуверенно произнес Гвидон. – Князем зла. А Христос – олицетворение добра и милосердия. Но ведь добро всегда побеждает зло на Калиновом мосту?
– Это смотря какое зло, – процедил сквозь зубы Аскольд. – Черный Ворон – вестник смерти. А все люди смертны – и язычники, и христиане.
– Зато души истинно верующих бессмертны.
– Бессмертны для рая или для ада? – резко обернулся к ближнику князь Аскольд. – Мы с тобой так много грешили, Гвидон, что вряд ли наш путь в том мире будет столь уж простым и гладким.
– Все грешат, – вздохнул боярин. – Но ромей Леонидас сказал, что со смертью Черного Ворона на нас снизойдет благодать, ибо этот Рерик не человек а посланец сатаны.
– Леонидас всего лишь простой смертный. У ромеев слова частенько расходятся с делом. Леонидас говорит одно, а Михаил – другое, в результате два варяга, Аскольд и Воислав, сходятся нос к носу на Калиновом мосту.
– Но патриарх Фотий обещал…
– Патриарху Фотию бог вручил Византию, а за Киев отвечаю я, Гвидон.
Разговор с князем Диром не заладился с самого начала. Великий князь лишь улыбался да разводил руками, слушая своего соправителя. Вины он не чувствовал ни за собой, ни за боярином Казимиром. Эка невидаль, сосватали девку за родовитого человека. Радоваться надо по этому поводу, а не печалиться.
– Пятьсот варягов в Смоленске – повод не для радости, а для раздумья.