Ксерий помолчал, поглощенный лихорадочными расчетами. Он всегда соображал лучше всего, когда сердился. В голове крутились возможные варианты. Большинство основывалось на том, что Майтанет дьявольски хитер. Он подумал о Кальмемунисе и его ненависти к кузену, Нерсею Пройасу, наследнику конрийского трона…
И тут он все понял.
- Для Людей Бивня ты и твои люди - не более чем священные жертвы, сапатишах. Они говорят и ведут себя так, словно их победа уже предначертана в писании. Быть может, наступит время, когда они научатся уважать вас не меньше, чем мы.
- Шрай лаксара ках.
- Ты имеешь в виду - бояться.
Теперь все зависело от его племянника, там, далеко на севере. Более чем когда-либо. "Знамения…"
- Я сказал - уважать.
Глава 6
Степи Джиюнати
"Сказано: человек родится от матери и мать вскармливает его. Потом он кормится от земли, и земля проходит сквозь него, каждый раз отдавая и забирая щепотку пыли, пока наконец человек становится не частью матери, но частью земли".
Скюльвендская поговорка
"…А на древнешейском, языке правящих и жреческих каст Нансурии, "скильвенас" значит "катастрофа" или "катаклизм", как будто скюльвенды каким-то образом стали в истории больше, чем просто народом, - они сделались принципом".
Друз Ахкеймион, "Компендиум Первой Священной войны"
Начало лета, 4110 год Бивня, степи Джиюнати
Найюр урс Скиоата нашел короля племен и остальных вождей на гребне холма, откуда открывался вид на горы Хетанты и лагерь нансурской армии внизу. Найюр остановил своего серого и принялся рассматривать их издалека. Сердце колотилось, как будто кровь загустела в жилах. На миг он почувствовал себя мальчишкой, которого старшие братья и их вредные дружки прогнали от себя прочь. Ему чудилось, будто до него доносятся насмешливые замечания.
"Зачем так меня позорить?"
Но Найюр был отнюдь не ребенок, а знатный вождь утемотов, закаленный скюльвендский воитель более чем сорока пяти лет от роду. Он владел восемью женами, двадцатью тремя рабами и тремя с лишним сотнями голов скота. Тридцать семь сыновей породил он, и девятнадцать из них - чистой крови. Руки его были исполосованы свазондами, ритуальными победным шрамами, которые напоминали о двух с лишним сотнях убитых врагов. Он был Найюр, укротитель коней и мужей.
"Я могу убить любого из них, растереть их в кровавую кашу - а они меня так оскорбляют! Что я им сделал?"
Но он знал ответ, как и любой убийца. Его оскорблял не сам факт бесчестья, а то, что им об этом известно.
Взошедшее солнце полыхнуло меж одетых снегом пиков, омыло собравшихся вождей бледным утренним золотом. Они выглядели как воины из разных веков и народов, несмотря на то что все ветераны битвы при Зиркирте носили остроконечные кианские боевые шапки. Одни были одеты в старинные чешуйчатые доспехи, другие - в кольчуги и кирасы из самых разных краев - все боевые трофеи, снятые с давно погибших айнритских князей и знатных воинов. Лишь руки в шрамах, каменные лица да длинные черные волосы выдавали их принадлежность к Народу - к скюльвендам.
Ксуннурит, выборный король племен, сидел посередине. Левой рукой он властно упирался в бедро, правую же вскинул, указывая вдаль. Словно повинуясь его указанию, стоявший рядом всадник поднял свой лук - изломанный полумесяц. Найюр заметил, как проплыла по небу березовая стрела, увидел, как она канула в травы на полпути к реке. Он понял, что вожди меряют расстояние, а это могло означать лишь одно: они готовились к атаке.
"И без меня!" А вдруг они просто забыли?
Найюр выругался и направил коня в их сторону. Он не отрываясь смотрел на восток, чтобы не унижаться, глядя в насмешливые лица. Река Кийут вилась по дну долины, черная везде, кроме перекатов, подернутых морозной пеной. Даже отсюда были видны нансурские войска, кишащие на берегах, рубящие оставшиеся тополя, утаскивающие стволы на запряженных лошадьми волокушах. Имперский лагерь, обнесенный земляным валом и частоколом, лежал примерно в миле от реки: огромный вытянутый прямоугольник, сплошь палатки да повозки, под горой, которая в легендах звалась Сактута, "два быка".
Три дня тому назад это зрелище ошеломило и ужаснуло Найюра. Уже само вторжение нансурцев на эту землю было возмутительным, но вбивать тут столбы и возводить стены?!
Но теперь вид лагеря не вызывал никаких чувств - одни только предчувствия.
Оскалив зубы, он влетел в самую гущу своих собратьев-вождей.
- Ксуннурит! - взревел он. - Почему меня не позвали?
Король племен выругался и развернул своего чалого, чтобы оказаться лицом к Найюру. Утренний ветерок шевелил лисий мех, которым была обшита его кианская боевая шапка. Ксуннурит смерил Найюра взглядом, не скрывая презрения, и процедил:
- Тебя звали, как и остальных, утемот!
Найюр впервые встретился с Ксуннуритом всего пять дней тому назад, вскоре после того, как прибыл сюда со своими воинами-утемотами. Они невзлюбили друг друга с первого взгляда, точно двое парней, ухаживающих за одной и той же красоткой. Найюр не сомневался, что Ксуннурит презирает его из-за слухов о позорной смерти отца, хотя с тех пор прошло уже много лет. Причин собственной ненависти к Ксуннуриту Найюр сам не понимал. Возможно, он просто платил враждой за вражду. Возможно, он презирал Ксуннурита за шерстяную тунику с шелковым подбоем и самодовольную улыбочку, которая не сходила с уст короля племен. Ненависть не нуждалась в причинах, тем более что причин было много и найти их не составляло труда.
- Нам не следует нападать, - рубанул с ходу Найюр. - Это мальчишество.
Неодобрение повисло в утреннем воздухе ощутимо, точно запах мускуса. Прочие вожди внимательно изучали утемота, стараясь не выдавать своих мыслей. Невзирая на слухи, которые все они, несомненно, знали, исполосованные шрамами руки Найюра требовали какого-никакого почтения. Найюр видел, что ни один из них не убил и половины того количества врагов, как он.
Ксуннурит подался вперед и сплюнул в траву - знак неуважения.
- Мальчишество? Нансурцы срут, ссут и ковыряются в заднице на нашей священной земле, утемот! Что, по-твоему, мне следует делать? В переговоры с ними вступить? А может, сразу сдаться и заплатить дань Конфасу?
Найюр поразмыслил, что лучше: осмеять этого человека или его план.
- Нет, - ответил он, решив обратиться скорее к мудрости, чем к злословию. - По-моему, нам следует выждать. Икурей Конфас у нас вот где. - Он поднял толстопалую руку и сжал ее в кулак. - Он в ловушке. Его коней нужно сытно кормить, наши себя сами прокормят. Его люди привычны к крышам, к подушкам, к вину, к податливым женщинам. Наши умеют спать в седле и питаться одной только кровью своего коня. Помяни мое слово: не пройдет и нескольких дней, как в сердцах у них поселится олень, а в брюхе - шакал. Они ослабеют от страха и от голода. Их укрепления из земли и дерева покажутся им скорее рабским загоном, чем безопасным убежищем. И скоро отчаяние погонит их туда, куда нам будет угодно!
Собравшиеся вожди откликнулись глухим ропотом. Найюр обвел глазами обветренные лица. Некоторые были молоды и жаждали крови, но большинство видели немало битв и набрались в них суровой мудрости. Немолодые люди, его ровесники. Они переросли юношеское нетерпение и еще не утратили мощи. Они увидят мудрость его слов.
Но на Ксуннурита мудрые речи особого впечатления не произвели.
- А-а, ты, видно, всегда так предусмотрителен, утемот? Скажи мне, Найюр урс Скиоата, если ты войдешь в свой якш и увидишь, как чужие люди насилуют твоих жен, ты тоже поступишь предусмотрительно? Наверно, подождешь в засаде снаружи, ведь там больше надежды на успех! Дождешься, пока они осквернят и очаг, и чрево?
Найюр усмехнулся. Он только теперь заметил, что у Ксуннурита недостает двух пальцев на левой руке. Этот глупец небось и из лука-то стрелять не может!
- Мой якш - одно дело, Ксуннурит, а подножия Хетант - совсем другое!
- Ах, вот как? Это ли говорят нам хранители легенд?
Найюра потрясла не столько изворотливость этого человека, сколько то, что он его, оказывается, недооценил.
Глаза Ксуннурита вспыхнули торжеством.
- Нет! Хранители говорят, что битва - наш очаг, земля - наша жена и небо - наш якш. Нас все равно что изнасиловали, и это так же верно, как если бы Конфас отымел наших жен или разбил камень нашего очага. Нас опозорили. Унизили. Обесчестили! Так что нам не до хитрых расчетов, утемот.
- А как насчет нашей победы над фаним при Зиркирте? - осведомился Найюр. Большинство присутствующих были при Зиркирте восемь лет тому назад, где Найюр своей рукой поверг кианского военачальника Хасджиннета.
- А при чем тут Зиркирта?
- Вспомни, как долго отступали племена перед кианцами! Как долго мы старались их обескровить, прежде чем наконец сломали им хребет!
Он одарил Ксуннурита мрачной улыбкой, той, от которой его жены обычно ударялись в слезы. Король племен напрягся.
- Но тут…
- Тут - дело другое, так, Ксуннурит? Как же может битва быть подобна якшу - и при этом не быть подобна другой битве? При Зиркирте мы положились на терпение. Мы выжидали, и дождались своего часа, и наголову разбили сильного врага!
- Но тут дело не просто в выжидании, Найюр, - вмешался третий голос. То был Окнай Одноглазый, вождь могущественных племен мунуатов из внутренних земель. - Весь вопрос, сколько нам придется ждать. Скоро начнется засушливое время, тем из нас, кто живет в сердце степей, пора будет гнать стада на летние пастбища.
На это замечание многие отозвались одобрительными возгласами, как будто то была первая разумная вещь, сказанная за все время.
- В самом деле, - добавил Ксуннурит, ободренный неожиданной поддержкой. - Конфас явился тяжело нагруженным, обоз едва ли не больше всего его войска. Сколько нам придется ждать, пока твои олени и шакалы не источат им сердце и брюхо? Месяц? Два? А может быть, все полгода?
Найюр погладил свою бритую макушку, обвел взглядом враждебные лица окружающих. Он понимал их заботы, потому что это были и его заботы тоже. Длительное отсутствие сулило немало опасностей. Оставленные без присмотра стада - это волки, болезни, голод. А если добавить к этому угрозу восстаний рабов, измены жен, а для племен, живущих вдоль северных границ степей, таких, как его собственное, еще и нападения шранков, - любой захочет вернуться как можно скорее!
Найюр понял, что Ксуннурит вовсе не навязал остальным вождям идею напасть немедленно. Несмотря на то что все они знали, что торопливость - проклятие мудрости, им хотелось побыстрее покончить с войной, куда сильнее, чем тогда, под Зиркиртой. Но почему?
Все глаза были устремлены на него.
- Ну? - спросил Ксуннурит.
Возможно ли, что Икурей Конфас на это как раз и рассчитывал? В конце концов, не так уж сложно узнать, в какое время года Народ может позволить себе воевать, а когда им не до войны. Неужели Конфас нарочно явился за несколько недель до начала летней засухи?
У Найюра голова пошла кругом. Ведь если так, то… Внезапно все, что он видел и слышал с тех пор, как присоединился к воинству, приобрело иной смысл: изнасилование взятых в плен скюльвендов, издевательские посольства, даже сортиры, вырытые в самых священных местах, - все это делалось с тем расчетом, чтобы вынудить Народ напасть как можно быстрее.
- Зачем? - вдруг спросил Найюр. - Зачем Конфас привез с собой столько припасов?
Ксуннурит фыркнул.
- Потому что тут - степи. Припасы пополнить негде.
- Нет. Потому что он рассчитывает переждать нас.
- Вот именно! - воскликнул Ксуннурит. - Он собирается выжидать, пока голод не вынудит племена рассеяться. Именно поэтому мы должны напасть немедленно!
- Рассеяться? - воскликнул Найюр, встревоженный тем, как легко оказалось вывернуть его догадку наизнанку. - Нет! Он рассчитывает дождаться, пока голод или гордость не вынудит племена напасть!
Слушатели откликнулись на это дерзкое предположение насмешливыми криками. Ксуннурит расхохотался, услышав жалкие догадки человека, принявшего наивность за мудрость.
- Вы, утемоты, живете слишком далеко от империи, - сказал он, словно бы снисходя к глупцу, - неудивительно, что вы не знакомы с интригами имперцев. Откуда тебе знать, что сила Икурея Конфаса растет, в то время как сила его дяди-императора идет на убыль? Ты говоришь так, словно Икурея Конфаса отправили сюда завоевать наши земли, а на самом деле его прислали сюда умирать!
- Ты что, шутишь? - вскричал в отчаянии Найюр. - Ты его войско видел? Их отборная конница, норсирайские вспомогательные войска, почти все колонны императорской армии, даже личная эотская гвардия императора! Ради того, чтобы организовать этот поход, они оставили без защиты всю империю! Заключили договоры, пообещали и истратили горы золота… Это завоевательная армия, а не погребальная процессия какого-то…
- Спроси хранителей! - перебил его Ксуннурит. - Другие императоры жертвовали не меньшим, если не большим. В конце концов, Ксерию нужно было обмануть Конфаса, верно?
- Ха! И ты еще утверждаешь, будто это утемоты ничего не знают об империи! Нансурия сейчас осаждена со всех сторон. Она не может себе позволить потерять такую армию!
Ксуннурит еще сильнее подался вперед, угрожающе занес кулак. Его брови сомкнулись над гневно горящими глазами. Ноздри раздувались.
- Так тем больше причин разбить ее прямо сейчас! А потом мы вихрем промчимся до самого Великого Моря, как наши праотцы! Мы сровняем с землей их храмы, обесчестим их дочерей, вырежем их сыновей!
К ужасу Найюра, утренний воздух сотрясли восторженные крики. Убийственным взглядом он заставил вождей заткнуться.
- Вы что, упились и потеряли разум? Тем больше причин предоставить нансурцам томиться от безделья! Как вы думаете, что делал бы Конфас, окажись он среди нас? Что…
- Выдергивал бы мой меч из своей задницы! - выкрикнул кто-то, вызвав взрыв бурного хохота.
Тут Найюр снова почуял это: добродушное взаимопонимание, за которым, в сущности, не стоит ничего, кроме молчаливого уговора все время поднимать на смех одного и того же человека. Его губы гневно скривились. Всегда одно и то же! Неважно, насколько он силен и мудр. Они отвели ему место много лет тому назад - и привыкли считать за дурачка.
"Ничего, как привыкли - так и отвыкнут!"
- Нет! - рявкнул Найюр. - Он бы посмеялся над вами, как вы теперь смеетесь надо мной! Он сказал бы, что собаку не посадишь на цепь, не зная ее повадок, - и я знаю, кто эти собаки! Лучше, чем они сами знают себя! - Почувствовав что-то заунывное в своем тоне и оборотах речи, он тут же сменил их. - Послушайте! Вы должны меня выслушать! Конфас рассчитывает как раз на то, что вы решите так, как решили, - на нашу гордость, на наш… привычный образ мыслей! Он сделал все, что в его силах, чтобы вызвать нас на бой! Как вы сами не видите? От нас зависит его талант полководца. Только мы можем выставить его дураком. И для этого нужно сделать единственное, чего он страшится, что он всеми силами стремится предотвратить. Нам нужно выждать! Дождаться, пока он сам нападет на нас!
Ксуннурит пристально следил за ним, глаза его блестели торжествующей насмешкой. Теперь он презрительно ухмыльнулся.
- Люди зовут тебя Найюр-Убийца, рассказывают о том, как отважен ты в бою, о том, что ты вечно жаждешь священной резни. Но теперь, - он укоризненно покачал головой, - куда же теперь делась эта твоя жажда, утемот? Может, переименовать тебя в Найюра Убийцу Времени?
И снова заливистый хохот, грубый и хриплый, одновременно искренний, как свойственно простым людям, и отравленный подлой насмешкой, грязной радостью мелких душонок, радующихся унижению того, кто лучше их. У Найюра зазвенело в ушах. Земля и небо усохли, съежились, и наконец весь мир превратился в скопище хохочущих желтозубых рож. Он почувствовал, как она шевелится в нем, его вторая душа, та, что затмевает солнце и пятнает землю кровью. Их хохот заглох при виде его угрожающей гримасы. Грозный взгляд Найюра стер с лиц даже ухмылочки.
- Завтра, - объявил Ксуннурит, нервным рывком разворачивая своего чалого в сторону далекого нансурского лагеря, - завтра мы принесем весь их народ в жертву богу смерти! Завтра мы вырежем всю империю!
Молча покачиваясь в деревянных седлах, бесчисленные всадники ехали через холодные, седые от утренней росы травы. Почти восемь лет прошло после битвы при Зиркирте, восемь лет с тех пор, как Найюр в последний раз видел такое огромное сборище Народа. Большие союзы племен следовали за своими вождями, покрывая склоны и высоты на милю вокруг. За чащей воздетых копий вздымались над людскими массами сотни штандартов из конских шкур, указывая, где находятся те или иные племена, пришедшие со всех концов степей.
Так много!
Сознает ли Икурей Конфас, что он натворил? Скюльвенды по природе своей - народ разрозненный, и, если не считать ритуальных пограничных набегов на Нансурию, большую часть времени они заняты тем, что убивают друг друга. Эта склонность к вражде и внутренним войнам - самая надежная защита империи от их расы, куда более надежная, чем вспарывающие небо Хетанты. Вторгшись в степь, Конфас сплотил Народ и тем самым подверг империю величайшей опасности, какую она ведала на протяжении этого поколения.
Что же могло сподвигнуть их на такой риск? Без каких-либо видимых причин Икурей Ксерий III поставил саму империю в зависимость от успеха своего отчаянного племянника. Что наобещал ему Конфас? Какие обстоятельства толкнули его на этот шаг?
Все на самом деле не так, как кажется. В этом Найюр был уверен. И однако, глядя на равнину, заполненную вооруженными людьми, он невольно пожалел о своих прежних колебаниях. Куда ни глянь, повсюду стояли угрюмые, воинственные всадники, с круглыми щитами, обитыми шкурами, на конях, чьи чепраки были расшиты нансурскими и кианскими монетами, награбленными в походах. Тьмы и тьмы скюльвендов, внушающего ужас народа, закаленного суровым климатом и непрекращающимися войнами, объединились, как во дни легенд. На что надеяться этому Конфасу?
У подножия гор взревели нансурские трубы, заставив встрепенуться и людей, и коней. Все глаза обратились к длинному гребню, нависающему над долиной. Серый Найюра всхрапнул и загарцевал, потрясая скальпами, подвешенными к узде.
- Скоро, уже скоро, - буркнул Найюр, твердой рукой успокаивая коня. - Скоро начнется безумие.
Найюр всегда вспоминал о часах, предшествующих битве, как о невыносимых, и из-за этого каждый раз удивлялся, когда ему снова удавалось их пережить. Бывали минуты, когда необъятность того, что вот-вот должно произойти, захватывала его, и он оставался ошеломленным, как человек, чудом избежавший падения в пропасть. Но такие минуты стремительно пролетали. В целом же эти часы проходили примерно так же, как любые другие, разве что были более тревожны, отмечены вспышками общей ярости и ужаса, но в остальном столь же нудны, как и всегда. В целом Найюр нуждался в том, чтобы напоминать себе о грядущем безрассудстве.