Наступающие ряды поглотили их, но Найюр и его утемоты все убивали и убивали, пока земля под ногами не раскисла от крови. Наконец нансурцы сдались, отступили на несколько шагов, с ужасом глядя на вождя утемотов. Найюр опустил палаш и вскочил на наваленные перед ним трупы. Схватил за горло раненого, корчащегося под ногами, и раздавил ему гортань. Победно взревел и выпрямился, подняв умирающего над головой.
- Я - лишающий жизни! - вскричал он. - Мера всех мужей!
И швырнул извивающееся тело к ногам врагов.
- Есть ли среди вас хоть один член?
Он сплюнул, расхохотался, увидев их ошеломленные лица.
- Что, нету? Одни дыры?
Он стряхнул кровь со своей гривы и снова ринулся в бой.
Нансурцы разразились воплями ужаса. Несколько солдат бросились на тех, кто толпился позади них, забыв обо всем, лишь бы спастись от безумца. Но тут сквозь общий шум битвы пробился приближающийся топот копыт, и все обернулись в ту сторону. В толпу ворвались новые всадники-утемоты, одних нансурцев подняли на копья, других стоптали конями. Среди солдат воцарилось короткое замешательство, и Найюр в суматохе зарубил еще двоих - точнее, просто забил насмерть: его меч затупился, превратившись в граненую железную дубинку. Потом солдаты Насуэретской колонны обратились в бегство, бросая на бегу оружие и щиты.
Найюр и его родичи очутились одни. Все тяжело дышали, кровь лила из свежих ран.
- Ай-я-а-а! - орали они, пока мимо проносился один дикий отряд за другим. - Битва и бог!
Но Найюр, не обращая на них внимания, бросился на вершину невысокого холмика. Долина раскинулась перед ним, вся в клубах пыли, усеянная бессчетными тысячами сражающихся людей. На миг у Найюра захватило дух от необъятности этого зрелища. Далеко на севере он увидел отряды скюльвендских всадников - темные силуэты сквозь завесу пыли, - которые, точно стервятники, кружили у отбившейся от своих колонны нансурцев. Другие отряды всадников текли на восток, вслед за кожаным штандартом мунуатов, отсекая одинокую колонну от центра, сметая на скаку бегущих солдат. Поначалу Найюру показалось, что они скачут к нансурскому лагерю, но, приглядевшись, он понял, что ошибся. Лагерь уже пылал, и Найюр видел трупы нансурских рабов, жрецов и ремесленников, висящие на частоколе. Кто-то уже поднял над главными деревянными воротами штандарт пулитов, самого южного из скюльвендских племен. Так быстро…
Он пристальнее вгляделся в месиво в центре. Кто-то подпалил там траву, и сквозь дым Найюру было видно, как Ксуннуритовых аккунихоров теснят к блестящим черным водам Кийута. Там была эотская гвардия и части колонны, но какой - непонятно. Земля между тем холмиком, где стоял Найюр, и всадниками Ксуннурита была усеяна конскими и людскими трупами. А где куоаты? Где алкуссы? Найюр обернулся и увидел, что на западном берегу, на морщинистом гребне холма, идет жаркая битва. Он узнал кидрухилей, элитную имперскую тяжелую кавалерию. Они разгоняли разбитые отряды скюльвендов. Увидел нимбриканских всадников, имперские вспомогательные норсирайские войска, скрывающиеся за гребнем дальше на север, и две свежие, безукоризненно выстроенные колонны, шагающие следом за ними. Над одной из колонн колыхался штандарт насуэретцев…
Но как такое может быть? Ведь его утемоты только что разбили насуэретцев наголову! Или нет? И разве кидрухили стояли не на правом фланге нансурского войска - позиции, считавшейся у кетьян особенно почетной? Как раз напротив пулитов…
Он слышал, как его люди окликают его, но не обратил на это внимания. Что же все-таки задумал Конфас?
Его схватили за плечо. Это был Балайт, старший брат его второй жены. Найюр всегда уважал этого человека. Латы Балайта были разрублены и висели на одном плече. На нем все еще была остроконечная боевая шапка, но по левому виску струилась кровь, прокладывая себе путь по пыльной щеке.
- Идем, Найюр! - выдохнул он. - Отхкут привел нам коней. Отряды смешались; нам нужно снова собраться, чтобы ударить по врагу.
- Бала, что-то не так, - ответил Найюр.
- Но нансурцы же обречены! Их лагерь уже горит!
- Однако центр по-прежнему в их руках.
- Оно и к лучшему! Мы зайдем с флангов и выгоним на открытое место то, что осталось от их армии. Окнай Одноглазый уже ведет своих мунуатов на помощь Ксуннуриту! Мы зажмем их, как в кулаке!
- Нет! - повторил Найюр, глядя, как кидрухили прокладывают себе путь к гребню холма. - Что-то совсем не так! Конфас нарочно сдал нам фланги, чтобы сохранить центр…
Это объясняло, отчего пулиты так легко захватили лагерь. Конфас в самом начале битвы отвел кидрухилей, чтобы те ударили в центр войска скюльвендов. И раздал своим колоннам фальшивые штандарты, чтобы скюльвенды думали, будто он сосредоточил основные силы на флангах. Главнокомандующему зачем-то был нужен именно центр.
- Быть может, он думал, что, если он захватит короля племен, это повергнет нас в замешательство? - предположил Балайт.
- Да нет. Он не настолько глуп… Гляди. Он бросил всю свою конницу в центр… как будто он кого-то преследует!
Найюр пожевал губами, обводя взглядом всю панораму битвы, одну за другой оценивая бушующие вблизи и вдалеке сцены насилия. Пронзительный звон мечей. Убийственные взмахи и удары кровавого молота войны. И под всей красотой битвы - нечто непостижимое, как будто поле брани сделалось вдруг живым символом, картинкой вроде тех, с помощью которых чужеземцы приковывают живое дыхание к камню или пергаменту.
Что же это означает?
Балайт тоже призадумался.
- Он обречен, - сказал воин, качая головой. - Теперь его не спасут и сами боги!
И тогда Найюр понял. И дыхание заледенело у него в груди. Пылкая ярость кровопролития покинула тело; теперь он чувствовал лишь боль от ран да жуткую пустоту, разверзнутую словами Баннута.
- Нам нужно бежать.
Балайт уставился на него с изумлением и презрением.
- Что нам нужно?!
- Лучники с хорами… Конфас знает, что мы ставим их позади центра. Они либо перебиты, либо он прогнал их с поля битвы. Так или иначе, мы…
И тут он заметил первые вспышки дьявольского света. Слишком поздно!
- Школа, Балайт! Конфас привел с собой школу!
В самом сердце долины, от пехотных фаланг, которые торопливо строились, готовясь встретить Окная Одноглазого и его мунуатов, медленно шли по меньшей мере два десятка фигур в черных одеяниях, неторопливо взбираясь в небо. Адепты. Колдуны Имперского Сайка. Еще несколько рассеялись по долине. Эти уже затянули свои таинственные напевы, выжигая землю и скюльвендов мерцающим пламенем. Натиск мунуатов обернулся лавиной пылающих людей и коней.
Найюр долго не мог шевельнуться. Он не отрываясь смотрел, как падают наземь всадники, очутившиеся в сердце золотых костров. Он видел, как яркие вспышки разметают людей, точно солому. Он видел, как солнца валятся с неба на полыхающую землю. Воздух сотрясали раскаты колдовского грома.
- Ловушка… - пробормотал он. - Вся битва была лишь приманкой, рассчитанной на то, чтобы оставить нас без хор!
Но у Найюра была своя хора - наследство от покойного отца. Онемевшими пальцами трясущихся от усталости рук он вытащил железный шарик из-под доспеха и крепко стиснул его в ладони.
На волне клубящегося дыма и пыли плыл в их сторону адепт. Он остановился, паря над ними на высоте макушки дерева. Его черное шелковое одеяние развевалось на горном ветру, и золотая оторочка извивалась, точно змея в воде. Вот глаза и рот полыхнули белым светом. Залп стрел рассыпался пеплом, ударившись о шаровидный оберег. С ладоней адепта угрожающе взмыл призрак драконьей головы. Найюр отчетливо увидел блестящую чешую и глаза, точно круглые капли кровавой воды.
Величественная голова опустилась.
Найюр обернулся к Балайту, крикнул:
- Беги!
Клыкастая пасть распахнулась и плюнула ослепительным пламенем.
Клацнули зубы. Зашипела опаленная кожа. Но Найюр ничего не почувствовал - только волну тепла от горящего Балайта. Раздался короткий вопль, треск лопающихся костей и кишок.
Потом пена солнечно-яркого пламени схлынула. Очумевший Найюр обнаружил, что стоит один посередине выжженной пустоши. Рядом догорали Балайт и остальные утемоты, шипя, точно свинина на вертеле. Пахло гарью и жареным салом.
"Все умерли…"
Могучий крик сотряс воздух, и сквозь завесу дыма и бегущих скюльвендов Найюр увидел ряды окровавленных нансурских пехотинцев, несущихся к нему по склону.
Чей-то чужой голос шепнул: "Измерению нет конца…"
Найюр бросился бежать, перепрыгивая трупы, спеша, как и другие, к темной линии реки. Он споткнулся о древко стрелы, вонзившейся в землю, и катился кубарем, пока не уткнулся в убитую лошадь. Снова поднялся на ноги, упираясь руками в нагретый на солнце бок, и устремился дальше. Обогнул молодого воина, который хромал вперед, не обращая внимания на стрелу, застрявшую в бедре, потом еще одного, который упал на колени и плевался кровью. Потом мимо проскакала кучка утемотов на лошадях. Впереди всех мчался Юрсалка. Найюр окликнул его по имени, Юрсалка мимоходом взглянул на него, но не остановился. Найюр выругался и продолжал бежать. В ушах гремело. После каждого вдоха приходилось отплевываться. Он видел впереди, на берегу, сотни воинов. Кто-то торопливо срывал с себя доспехи, чтобы пуститься вплавь, другие мчались на юг, к быстрине, где должно быть помельче. Юрсалка и его спутники-утемоты стоптали тех, кто собирался плыть, и кинулись с обрыва прямо в реку. Много коней потонуло в водоворотах, утянув за собой и всадников, но нескольким все же удалось выбраться на тот берег. Земля пошла под уклон, и Найюр ускорил бег, мчась вниз длинными скачками. Перемахнул еще одну убитую лошадь, с размаху проломился через колышущиеся на ветру заросли ивняка. Заметил справа отряд имперских кидрухилей, разворачивающихся на склоне и стремительно скачущих навстречу беглецам. Спотыкаясь, миновал узкий глинистый пляжик и наконец оказался в толпе соплеменников. Растолкал всех, пробираясь к илистому берегу.
Увидел, как Юрсалка сквозь тростники поднимается с конем на тот берег. Его ждали еще с десяток утемотов. Их кони испуганно храпели и взбрыкивали.
- Утемоты! - взревел Найюр, и они каким-то образом расслышали его сквозь гвалт. Двое указали в его направлении.
Но Юрсалка заорал на них, колотя по воздуху раскрытой ладонью. И те с каменными лицами развернули коней и унеслись на юго-запад вместе с Юрсалкой.
Найюр плюнул им вслед, вытащил нож и стал резать ремни доспеха. Дважды едва не свалился в воду. Испуганные крики становились все громче - топот копыт приближался. Найюр услышал треск копий и визг лошадей. Он принялся отчаянно тыкать ножом в сплетенные из кишок шнурки доспеха. На него обрушилось несколько тел, и Найюр пошатнулся. Он успел заметить всадника-кидрухиля, черный силуэт на фоне яркого солнца, сорвал доспех, повернулся к Кийуту. Что-то взорвалось в голове, горячая кровь хлынула в глаза. Найюр упал на колени. Истоптанная земля ударила ему в лицо.
Вопли, стоны, плеск от тел, падающих в быструю горную реку…
"Совсем как отец!" - подумал он и закружился в водовороте тьмы.
Хриплые, усталые голоса на фоне далекого хора пьяно поющих людей. Резкая боль - будто голову прибили к земле гвоздями. Тело - свинцовое, неподвижное, как ил на дне. Думать тяжело.
- Чего они, распухают сразу, как сдохнут, что ли?
Вспышка ужаса. Голос послышался сзади, совсем близко. Мародеры?
- Что, еще кольцо? - воскликнул второй. - Да отрежь ты ему этот сраный палец!
Найюр услышал приближающиеся шаги, ноги в сандалиях, бредущие через траву. Он медленно - быстрые движения могут привлечь внимание - проверил пальцы, потом запястье… Шевелятся? Шевелятся! Осторожно пошарил за поясом, сомкнул зудящие пальцы на своей хоре, достал ее, вдавил в грязь.
- Да ему слабо! - отозвался третий голос. - Всегда был размазней!
- И вовсе нет! Я просто… просто…
- Что просто-то?
- Ну, это же вроде как святотатство получается. Грабить покойников - это одно дело. А уродовать их…
- Разреши тебе напомнить, - ответил на это третий, - что трупы, которые ты видишь перед собой, - не что иное, как дохлые скюльвенды. Разве можно назвать святотатством, если ты изуродуешь проклятого… Ты гляди! Еще один живой!
Скрежет заржавленного от крови клинка, вынимаемого из ножен, удар, булькающий хрип. Найюр, не обращая внимания на головную боль, вымазался лицом в грязи, набрав ее полный рот.
- Все равно не снимается, зараза…
- Отруби палец, и дело с концом! - воскликнул второй мародер, так близко, что у Найюра волосы встали дыбом. - Клянусь нашим сраным Последним Пророком! Единственный, кому повезло найти на этих вонючих дикарях хоть сколько-то золота, и тому не хватает духу его забрать! Эй, а это что такое? Ну и здоров, сволочь! Сейен милостивый, а вы гляньте на его шрамы!
- Говорят, Конфас все равно велел собрать все их головы, - заметил третий. - Пальцем больше, пальцем меньше, какая разница?
- Вот! Только помялось малость. Как ты думаешь, это рубины?
Чья-то рука грубо ухватила Найюра за плечо, вырвала его из грязи. В полуоткрытые глаза ударило заходящее солнце. Мышцы напряжены, чтобы изобразить трупное окоченение. Забитый землей рот оскален в насмешливой ухмылке. И не дышать!
- Не, я серьезно! - сказала нависшая над ним тень. - Вы поглядите, сколько шрамов на этом ублюдке! На его счету сотни человек!
- За таких, как он, наверно, должны награды давать! Ты прикинь, это же каждый шрам - наш убитый соплеменник!
Его принялись ощупывать, трясти, тыкать. Не дышать! Застыть и не двигаться!
- Может, отнести его к Гавару? - предложил первый. - Вдруг они захотят его повесить или еще что-нибудь.
- А что, неплохая идея! - ехидно сказал тот, что держал Найюра. - Вот ты и понесешь, договорились?
Гогот.
- Что, скис, а? - сказал второй. - Ну что, есть на нем что-нибудь, Нафф?
- Ни хрена! - ответил третий, швыряя Найюра обратно на землю. - Следующее кольцо, которое найдешь, будет мое! Понял, шмакодявка? А то я тебе все пальцы пооттяпаю!
Пинок из мрака. Боль, какой Найюр еще никогда в жизни не испытывал. Мир взревел. Его едва не стошнило, но он сдержался.
- Ладно, ладно, - добродушно отозвался первый. - Кому нужно золото после такого дня! Представь себе, какой праздник устроят, когда мы вернемся! Представь, какие песни сложат! Скюльвенды разгромлены на своей собственной земле! Не кто-нибудь, а скюльвенды! Когда мы состаримся, нам достаточно будет сказать, что мы были с Конфасом при Кийуте, и все будут смотреть на нас с благоговением!
- Ну, малый, славой-то сыт не будешь! Блестяшки, вот что главное! Блестяшки!
Утро. Найюр пробудился, дрожа от холода. Стояла тишина, только журчали рядом воды Кийута.
От затылка по всему телу расползалась тяжкая железная боль, и довольно долго Найюр лежал неподвижно, придавленный ее весом. Потом к горлу подкатила тошнота, и его стошнило желчью в отпечатки ног прямо у лица. Найюр закашлялся. Нащупал языком мягкую, солоноватую дыру между зубами.
Неизвестно почему, но первая отчетливая мысль, пришедшая ему в голову, была о его хоре. Найюр порылся в блевотине и жирной грязи и быстро нащупал шарик. Он запихнул его под свой пояс с железными пластинами.
"Моя! Моя добыча…"
Боль давила на затылок кованым копытом, но Найюру все же удалось подняться на четвереньки. Трава была вымазана белесой глиной и резала между пальцами, как мелкие ножички. Найюр пополз прочь от шума реки.
Трава на берегу была втоптана в грязь и теперь застыла колючей летописью вчерашнего сражения. Трупы, казалось, вросли в почву, натянувшуюся кожу облепили мухи, кровь застыла, запеклась раздавленными вишнями. Найюру казалось, будто он ползет по одному из тех головокружительных каменных рельефов, какими нансурцы украшают свои храмы: сражающиеся люди, застывшие в дьявольском изображении. Но это было не изображение.
На краю обрыва над ним, словно округлая горная вершина, взгромоздился лошадиный труп. Брюхо лошади скрывалось в тени, а над нею уже показался яркий краешек солнца. Мертвые лошади все похожи друг на друга: застывшие в стоячей позе, точно деревянные статуэтки, поваленные набок. Найюр дополз до нее, с трудом перевалился через тушу. На ощупь конская шкура оказалась такой же холодной, как речная глина.
Поле битвы было пусто: куда ни глянь, одни только галки, стервятники да мертвецы. Найюр окинул взглядом склон, по которому он бежал.
Бежал… Он крепко зажмурился. Он все бежал и бежал, и голубое небо над головой усыхало, сжималось от рева за спиной.
"Мы разбиты".
Они побеждены. Унижены и растоптаны их потомственным врагом.
Долгое время он вообще ничего не чувствовал. Найюр вспомнил те дни в своей юности, когда он, непонятно с чего, просыпался задолго до рассвета. Он выбирался из якша и уходил из стойбища, ища холм повыше, откуда можно следить, как солнце постепенно обнимает землю. Травы шуршали на ветру. Солнце выкатывалось из-за горизонта и поднималось все выше. Он сидел и думал: "Я - последний. Я - единственный".
Как теперь.
На какой-то миг Найюр ощутил дурацкое ликование человека, сумевшего предсказать собственную погибель. Говорил же он Ксуннуриту, дураку восьмипалому! Все думали, будто он плетет нелепые страхи, как старая баба! Ну, и где они теперь?
Он осознал, что теперь они мертвы. Все они мертвы. Все! Воинство, застилавшее горизонт, сотрясавшее своды небесные топотом своих коней, исчезло, развеялось, разбито. Оттуда, где лежал Найюр, ему были видны широкие полосы выжженной травы и обгорелые трупы тех, кто еще вчера был гордым воителем. Не просто разбиты - повержены во прах.