"Политика!" - кисло думал Пройас. Айенсис утверждал, что это искусство добиваться преимуществ внутри сообщества людей, но философ был не прав: это скорее абсурдное торжище, чем упражнение в красноречии. Приходится поступаться принципами и благочестием, чтобы добиться того, чего требуют принципы и благочестие. Пачкаться ради того, чтобы очиститься.
Пройас поцеловал колено Майтанета, вступил на путь, куда звали его вера и принципы. Сам Господь освятил этот путь! Однако с самого начала он вел через грязное болото политики: бесконечная грызня с королем-отцом; выводящие из себя проволочки, связанные с необходимостью собрать флот; неисчислимые уступки, договоры, упреждающие удары, ответные удары, лесть, угрозы… Как будто для того, чтобы спасти душу, ее сперва надобно продать!
"Это и есть твое испытание? И что, ты снова счел меня недостойным?"
Даже морское путешествие оказалось испытанием. Менеанорское море всегда коварно, а в зимнюю пору оно особенно бурно. У берегов Нрона их захватила буря, и корабли унесло за пределы Менеанорского моря. Неблагоприятные ветра пригнали их к самым языческим берегам - в какой-то момент они оказались всего в нескольких днях пути от Шайме, по крайней мере так сказал идиот штурман, как будто эта насмешка судьбы должна была порадовать, а не разгневать принца. Потом, когда они мучительно пробирались на север, налетела вторая буря, которая разметала корабли. Более пятисот человек расстались тогда с жизнью. Казалось, на каждом шагу что-то противостоит усилиям Пройаса. Если не люди, то стихии, а если не стихии, то люди. Мучили даже собственные мысли: а что, если Священное воинство уже выступило в поход без него? Что, если, когда он прибудет, ему предложат распить с императором кубок вина и возвращаться домой?
Быть может, этого следовало ожидать. Быть может, та встреча с Ахкеймионом в Сумне - да еще в тот самый миг, когда он преклонил колени перед Майтанетом! - была не просто досадным совпадением. Быть может, то было предзнаменование, напоминание о том, что боги зачастую смеются, когда люди скрежещут зубами от злости.
Огромная волна качнула шлюпку вперед и окатила сидящих в ней пенящейся, пронизанной солнцем водой. Киль скользнул вбок по волне, точно желудь по шелку. Несколько гребцов вскрикнули. В какой-то миг казалось, что шлюпка непременно перевернется. Они потеряли одно весло. Потом днище заскрежетало по песку, и шлюпка засела на мели посреди нескольких намывных отмелей, выступающих из-под воды во время отлива. Пройас выскочил из шлюпки вместе со своими людьми и, не обращая внимания на протесты, помог им затащить шлюпку подальше на белый, как кость, песок. Оглянувшись, он увидел свой флот, разбросанный по сияющему морю. Просто не верилось. Они здесь! Они добрались!
Пока остальные выгружали из шлюпки вещи, Пройас прошел несколько шагов в сторону берега и рухнул на колени. Песок жег его кожу. Ветер трепал короткие иссиня-черные волосы. Ветер пах солью, рыбой, раскаленным на солнце камнем - почти так же, как пахнут далекие берега его родной Конрии.
"Началось, Пророк милостивый… Священная война началась. Позволь же мне стать источником твоего праведного гнева! Пусть десница моя станет той дланью, что освободит твой очаг от злобы неверных! Позволь мне стать твоим молотом!"
Здесь, за всепоглощающим ревом прибоя, можно было плакать - никто не увидит и не услышит. Пройас смахнул слезы с глаз.
Боковым зрением он увидел, как навстречу через белые дюны идут ожидавшие его люди. Он прокашлялся, встал, машинально отряхнул песок с туники. Над их головами развевался штандарт Аттремпа. Они упали на колени и, упершись ладонями, склонились перед ним до земли. Позади них возвышался небольшой обрыв, а над краем обрыва на фоне неба виднелось огромное серое пятно - очевидно, Момемн, окутанный дымом бесчисленных костров и очагов.
- Мне тебя и вправду не хватало, Ксинем! - сказал Пройас. - Что ты на это скажешь?
Коренастый человек с окладистой бородой, стоявший впереди всех, поднялся на ноги. Пройас уже не в первый раз был потрясен тем, насколько тот похож на Ахкеймиона.
- Боюсь, господин мой принц, что ваши добрые чувства быстро развеются, - ответил Ксинем. Он немного поколебался и закончил: - Когда вы услышите вести, которые я вам принес.
"Ну вот, начинается!"
Еще много месяцев тому назад, до того, как Пройас вернулся в Конрию, набирать свою армию, Майтанет предупредил его, что дом Икуреев, по всей вероятности, создаст немало препон Священному воинству. Однако, судя по поведению Ксинема, в его отсутствие произошло нечто куда более трагическое, чем обычные интриги.
- Я не из тех, кто гневается на вестника за дурные новости, Ксинем. Ты же знаешь.
Он обвел взглядом спутников маршала.
- А где этот осел Кальмемунис?
В глазах Ксинема отразился нескрываемый страх.
- Он убит, господин мой принц.
- Убит? - резко переспросил Пройас.
"Господи, пусть все не начинается так плохо!"
Он закусил губу, потом спросил, уже более ровным тоном:
- Что произошло?
- Кальмемунис отправился в поход…
- Отправился в поход?! Но в последний раз, когда я о нем слышал, у него не было провианта! Я сам отправил письмо императору с просьбой не давать Кальмемунису ничего, чтобы тот не выступил в поход!
"Господи! Только не это!"
- Когда император отказал им в провианте, Кальмемунис и прочие принялись буйствовать и даже разграбили несколько деревень. Они надеялись выступить против язычников одни, чтобы присвоить себе всю славу. Я едва не подрался с этим проклятым…
- Так Кальмемунис выступил в поход? - Пройас похолодел. - Император снабдил его провиантом?
- Насколько я понимаю, господин мой принц, Кальмемунис не оставил императору другого выхода. Он всегда умел принуждать людей делать то, чего ему хотелось. Императору оставалось либо снабдить его провизией и избавиться от него, либо рисковать тем, что Кальмемунис начнет войну против самой Нансурии.
- Ну, войны Святейший Шрайя не допустил бы, - отрезал Пройас, не желая оправдывать никого из тех, кто был виновен в этом преступлении. - Итак, Кальмемунис отправился в поход, и теперь он убит? Ты хочешь сказать, что…
- Да, господин мой принц, - угрюмо ответил Ксинем. Он уже успел переварить все эти факты. - Первая битва Священной войны завершилась катастрофой. Они все погибли - Истратменни, Гедафар, - все бароны-паломники из Канампуреи, и вместе с ними бесчисленные тысячи других, - все они были перебиты язычниками в месте, что зовется равниной Менгедда. Насколько мне известно, в живых осталось только около тридцати галеотов из войска Тарщилки.
Но как такое возможно? Разве Священное воинство можно одолеть в битве?
- Только тридцать? Сколько же их отправилось в поход?
- Более ста тысяч: первые прибывшие галеоты, первые айноны и весь тот сброд, что явился в Момемн вскоре после призыва шрайи.
В воцарившейся тишине слышался только рокот и шипение прибоя. Священное воинство - или немалая его часть - уничтожено. "Быть может, мы обречены? Неужели язычники могут быть настолько сильны?"
- А что говорит шрайя? - спросил он, надеясь заставить эти жуткие предчувствия умолкнуть.
- Шрайя молчит. Готиан сообщил, что шрайя удалился оплакивать души, погибшие на Менгедде. Однако ходят слухи, будто он испугался, что Священное воинство не сумеет одолеть язычников, что он ждет знамения от Господа, а знамения все нет.
- А император? Что говорит он?
- Император с самого начала утверждал, что Люди Бивня недооценивают свирепости язычников. Он оплакивает гибель Священного воинства простецов…
- Гибель чего?
- Так его теперь называют… Из-за того сброда, что увязался с ним.
Услышав это объяснение, Пройас испытал постыдное облегчение. Когда стало очевидно, что на призыв шрайи откликнулась еще и куча всякого отребья: старики, бабы, даже дети-сироты, - Пройас испугался, что их войско будет больше похоже на табор, чем на армию.
- Прилюдно император скорбит, - продолжал Ксинем, - но с глазу на глаз настаивает на том, что никакая война против язычников, будь она хоть трижды священной, не увенчается успехом, если ее не возглавит его племянник, Конфас. Ксерий, конечно, император, но все равно он продажный пес.
Пройас кивнул. Он наконец осознал подробности событий, с последствиями которых ему предстояло иметь дело.
- И я так понимаю, цена, которую он требует за великого Икурея Конфаса, - не что иное, как его договор, а? Этот злосчастный Кальмемунис продал нас всех.
- Я пытался, господин мой… Я пытался образумить палатина. Но мне недостало ни влияния, ни мудрости, чтобы его остановить!
- Ни у кого не хватит мудрости, чтобы остановить глупца, Ксин. А то, что у тебя недостаточно влияния, - это не твоя вина. Кальмемунис был человек самонадеянный и нетерпеливый. В отсутствие более знатных людей он наверняка потерял голову от чванства. Он сам себя обрек на гибель, Ксин. Только и всего.
Но в глубине души Пройас понимал, что это еще не все. Тут наверняка приложил руку император. В этом Пройас был уверен.
- И тем не менее, - сказал Ксинем, - мне все кажется, что я не сделал всего, что мог бы.
Пройас пожал плечами.
- Каждый человек может сказать о себе то же самое, Ксин. Этим человек и отличается от Бога.
Он печально хмыкнул.
- На самом деле это мне говорил Ахкеймион.
Ксинем слабо улыбнулся.
- И мне тоже… Очень мудрый глупец этот Ахкеймион.
"И нечестивый… Богохульник. Хотелось бы мне, чтобы ты, Ксин, не забывал об этом".
- И в самом деле мудрый глупец.
Видя, что их принц благополучно прибыл на берег, конрийское войско тоже начало высадку. Оглянувшись на море, Пройас увидел множество шлюпок, несомых к берегу сильным прибоем. Скоро эти пляжи будут кишеть людьми - его людьми, - и вполне возможно, что все они уже обречены. "Почему, Господи? Зачем Ты терзаешь нас - ведь мы стремимся исполнить Твою волю!"
Некоторое время он вытягивал из Ксинема подробности поражения Кальмемуниса. Да, Кальмемунис действительно погиб: фаним прислали в доказательство его отрубленную голову. Нет, как именно язычникам удалось их разгромить - этого никто доподлинно не знает. Ксинем сказал, что выжившие утверждали, будто язычникам не было числа, по меньшей мере двое на каждого из айнрити. Пройас знал, что те, кто остался в живых после подобного поражения, всегда утверждают нечто в этом духе. Пройаса мучило множество вопросов, и все они были настолько неотложны, что порой он перебивал Ксинема на полуслове. А еще его мучило странное чувство, что его обманули, как будто время, проведенное в Конрии и в море, было потеряно из-за чьих-то махинаций.
Он даже не заметил приближающуюся процессию имперцев, пока те не подошли вплотную.
- Сам Конфас собственной персоной, - мрачно сказал Ксинем, кивнув в сторону берега. - Тоже явился обхаживать вас, мой принц.
Пройас никогда не встречался с Икуреем Конфасом, но узнал его с первого взгляда. Этот человек являл собой живое воплощение обычаев Нансурской империи: божественно-невозмутимое выражение лица, воинственная уверенность, с какой он держал под мышкой посеребренный шлем. Он даже по песку шагал с кошачьей легкостью и грацией.
Они встретились глазами, и Конфас улыбнулся: улыбка героев, которые до сих пор знали друг друга лишь по слухам и восторженным рассказам. И вот Пройас очутился лицом к лицу с легендарным человеком, который одержал победу над скюльвендами. Он невольно проникся к нему почтением, даже, пожалуй, легким благоговением.
Конфас слегка поклонился, протянул руку для солдатского рукопожатия и сказал:
- От имени Икурея Ксерия III, императора Нансурии, я приветствую вас, принц Нерсей Пройас, на наших берегах и в Священном воинстве.
"На ваших берегах… Можно подумать, будто Священное воинство тоже ваше".
Пройас не поклонился в ответ и не пожал протянутой руки.
Конфас не выказал ни возмущения, ни гнева - напротив, взгляд его сделался одновременно ироничным и оценивающим.
- Боюсь, - продолжал он небрежным тоном, - после недавних событий нам будет нелегко доверять друг другу.
- Где Готиан? - спросил Пройас.
- Великий магистр шрайских рыцарей ждет вас наверху. Он не любит, когда ему в сапоги набивается песок.
- А вы?
- А мне хватило ума надеть сандалии.
Раздался хохот. Пройас скрипнул зубами.
Когда Пройас снова ничего не ответил, Конфас продолжал:
- Насколько я понимаю, Кальмемунис был вашим человеком. Неудивительно, что вы стараетесь обвинить во всем кого-то другого. Но позвольте вас заверить: палатин Канампуреи погиб исключительно по собственной глупости.
- В этом я не сомневаюсь, главнокомандующий.
- Так значит, вы примете приглашение императора и посетите его в Андиаминских Высотах?
- Очевидно, чтобы обсудить договор.
- В том числе и для этого.
- Я хотел бы сперва поговорить с Готианом.
- Как вам угодно, принц. Но, возможно, я смогу избавить вас от лишних бесед и передать то, что скажет великий магистр. Готиан сообщит вам, что в катастрофе на равнине Менгедда святейший шрайя всецело винит вашего человека, Кальмемуниса. И еще он скажет, что шрайя глубоко огорчен случившимся несчастьем и теперь всерьез обдумывает единственное и вполне оправданное требование императора. Я вас уверяю, оно действительно абсолютно оправданное. В родословных любого мало-мальски значительного семейства империи вы найдете десятки имен тех, кто погиб, сражаясь за те самые земли, которые предстоит отвоевать Священному воинству.
- Быть может, и так, Икурей, но на этот раз жертвовать жизнью предстоит нам.
- Император ценит и понимает это. Именно поэтому он предложил даровать право собственности на потерянные провинции - под протекторатом империи, разумеется.
- Этого недостаточно.
- Ну разумеется. Всегда хочется большего, не правда ли? Должен признаться, принц, мы оказались в весьма странном и затруднительном положении. В отличие от вас, дом Икуреев никогда не славился благочестием, и теперь, когда мы наконец-то защищаем правое дело, нас зачастую упрекают за былые деяния. Однако личность спорящего, сколь бы одиозна она ни была, не имеет отношения к правоте или ложности его аргументов. Разве не так говорит нам сам Айенсис? Я прошу вас, принц, позабыть о наших недостатках и обдумать эти требования в свете чистой логики.
- А если чистая логика подскажет мне, что вы правы?
- Ну что ж, тогда вы можете последовать примеру Кальмемуниса, не так ли? Возможно, вам неприятно себе в этом признаваться, но Священному воинству без нас не обойтись.
И снова Пройас ничего не ответил.
Конфас усмехнулся, полуприкрыв глаза:
- Как видите, Нерсей Пройас, и логика, и обстоятельства на нашей стороне.
Видя, что Пройас по-прежнему молчит, главнокомандующий поклонился, небрежно развернулся и направился прочь. За ним потянулась его сверкающая свита.
Валы накатывались на берег с удвоенной яростью, и ветер осыпал Пройаса и его людей мелкими брызгами. Становилось холодно. Пройас изо всех сил старался спрятать трясущиеся руки.
В битве за Священную войну только что произошла первая стычка, и Икурей Конфас взял над ним верх на глазах у его собственных людей - и притом взял без малейшего труда! Пройас понял, что все его прежние проблемы - все равно что мелкие мошки по сравнению с главнокомандующим и его трижды проклятым дядюшкой.
- Идем, Ксинем, - отсутствующе сказал он, - надо проследить, чтобы высадка прошла благополучно.
- И еще одно, мой принц… Я забыл об этом упомянуть.
Пройас тяжело вздохнул и встревожился: в этом вздохе отчетливо слышалась охватившая его дрожь.
- Ну, что еще, Ксин?
- Друз Ахкеймион здесь.
Ахкеймион сидел один у костра и ждал возвращения Ксинема. Если не считать горстки рабов и проходивших мимо Людей Бивня, конрийский лагерь был пуст. Ахкеймион знал, что люди маршала еще на берегу, встречают своего принца и соплеменников. Вид опустевших полотняных шатров тревожил Ахкеймиона. Темные, пустые палатки. Остывшие кострища…
Вот именно так все и будет, если маршал и его люди падут на поле брани. Оставленные вещи. Места, где некогда слова и взгляды согревали воздух. Отсутствие.
Ахкеймион содрогнулся.
В первые несколько дней после того, как Ахкеймион присоединился к Ксинему и Священному воинству, он занимался делами, связанными с Багряными Шпилями. Окружил свою палатку несколькими оберегающими заклинаниями - потихоньку, чтобы не оскорбить чувств айнрити. Нашел местного жителя, который проводил его к вилле, где поселили Багряных Шпилей. Составил схемы, карты, списки имен. Даже нанял трех братьев-подростков, сыновей раба из Шайгека, принадлежавшего тидонскому тану, чтобы те следили за дорогой, ведущей к вилле, и докладывали ему обо всех приходящих и уходящих, кто заслуживает внимания. Больше делать было особенно нечего. Он еще попытался снискать расположение местного купца, у которого Шпили закупали провизию, но потерпел сокрушительное поражение. Когда Ахкеймион начал настаивать, этот человек попытался заколоть его ложкой - в прямом смысле. Не потому, что питал такую верность Шпилям - просто очень испугался.
По всей видимости, нансурцы быстро учились: у Багряных адептов любой повод для подозрений, будь то лишняя капля пота на лбу или знакомство с чужестранцем, был равносилен предательству. А предательств Багряные Шпили не прощали.
Все эти дела были не более чем рутиной. Занимаясь ими, Ахкеймион не переставая думал: "Сейчас, Инрау. Покончу со всем этим и займусь тобой…"
И вот "сейчас" наступило. Расспрашивать было некого. Следить не за кем. И даже подозревать некого, если не считать Майтанета.
Делать нечего. Оставалось ждать.
Разумеется, в отчетах, которые он отправлял своему начальству в Завете, сообщалось, что он старательно проверяет такой-то намек или такой-то след. Но это являлось всего лишь частью спектакля, в котором участвовали все, даже такой энтузиаст, как Наутцера. Они походили на голодных людей, питающихся травой. Если ты смертельно голоден, отчего бы не создать иллюзию того, что ты все-таки ешь?
Однако на сей раз иллюзия не столько успокаивала, сколько вызывала тошноту. Причина казалась очевидной: Инрау. С тех пор как в дыру, которую представлял собой Консульт, провалился Инрау, она сделалась слишком широка, чтобы заклеивать ее бумагой.
И Ахкеймион пытался отыскать способы заставить свое сердце умолкнуть или хотя бы вытеснить из своих мыслей часть терзавших его упреков. "Вот приедет Пройас… - говорил он своему мертвому ученику. - Я обязательно займусь тобой, когда приедет Пройас!"
Он много пил, в основном неразбавленное вино. Попивал он и анпой, когда Ксинем был в особенно хорошем настроении; и юрсу, отвратительное пойло, которое галеоты гонят из гнилой картошки. Покуривал и опиум, и гашиш - впрочем, от первого Ахкеймиону пришлось отказаться после того, как он начал терять грань между галлюцинациями и Снами.