Основной доклад сегодня делал генерал Харлампиев. По его словам, обстановка в городе оставалась исключительно напряженной. С одной стороны она немного стабилизировалась, потому что после эвакуации значительно уменьшилась численность, как он выразился, "активного населения". Теперь кордоны надежно блокируют весь периметр. Прорвать оцепление изнутри практически невозможно. Здесь мы, наконец, можем быть совершенно спокойными. Но с другой стороны, по его же словам, чрезвычайно ухудшилась ситуация в самом городе. Три последних "прорыва истории" имели печальные результаты. Город фактически разделился на сектора, изолированные друг от друга. И если с "Николаевским сектором", в котором имеются значительные войсковые соединения, договориться, в общем-то, удалось: император, будучи реальным политиком, в определенной мере пошел нам навстречу, с ним подписаны весьма значимые соглашения, и если "Блокадный сектор" в настоящий момент также серьезных опасений не вызывает, так как в силу своей специфики он не располагает большими людскими ресурсами, – там работа тоже ведется, и есть уже конкретные результаты, – то образовавшийся недавно "Сектор Петра", к сожалению, сразу же стал источником постоянной угрозы. Сведения об этом секторе у нас весьма тревожные. Петр, если только он существует, ни на какие переговоры с нами идти не хочет, окружение его относится к нам более чем враждебно, деловые контакты и даже простой сбор данных осуществляются с колоссальными трудностями. Более того, не соблюдается соглашение о разделе районов: войска из "Петровского сектора" постоянно нарушают границу. Правда, вооружение у них трехсотлетней давности, и пока что локализация инцидентов происходит без особых потерь, но ведь оба императора, в конце концов, могут договориться, и тогда у нас просто не хватит сил, чтобы контролировать обстановку. Гвардия Николая Первого вполне боеспособна, сказал он.
Здесь генерала Харлампиева прервали. Председательствующий, незнакомый мне человек в темно-зеленом полувоенном френче, неожиданно поинтересовался, почему так долго существуют эти "прорывы истории". Предыдущий "прорыв", насколько он помнит, длился около суток. А здесь месяц уже на исходе, но никакой... э-э-э... "спонтанной деструкции" не наблюдается. Как вы это можете объяснить? Генерал Харлампиев кратко ответил, что в данном "прорыве" срок жизни "мумий" существенно увеличился. Тогда председательствующий спросил, может ли генерал Харлампиев восстановить в городе твердый порядок. Генерал Харлампиев тут же ответил, что безусловно может. Председательствующий спросил, что ему для этого требуется. Генерал Харлампиев ответил, что ему для этого требуются вертолеты. Болотная масса все разрастаются, и наземные операции малоэффективны. Тогда председательствующий спросил, сколько именно вертолетов потребуется. Генерал Харлампиев внятно назвал цифру. Председательствующий подумал и сказал, что вертолеты будут.
– У вас все? – с некоторым нетерпением спросил он.
У генерала Харлампиева было все. Он сел на место и тяжеловато отдулся. А затем достал из кармана клетчатый красный платок и промокнул им лоб и затылок.
– Собственно, я не понял, почему "мумии" теперь стали жить так долго? – сказал председательствующий.
Он не обращался ни к кому конкретно. Вопрос был задан в пространство. Однако люди в передних рядах начали оборачиваться и оборачивались до тех пор, пока не уперлись взглядами в самый конец зала.
Меня словно черт толкнул в спину. Я неторопливо поднялся.
– Здесь, вероятно, работает эффект "критической массы", – сказал я. – Если два положительных масс-феномена сосуществуют в едином пространстве и если экзистенция их реальна, то есть отличается от нуля, то согласно закону "квантовой пары", оба они становятся автаркоидами, пусть даже масса их в данном случае есть уже не масса, а время. Проще говоря, "мумии" живут, потому что их много. Чем больше сумма "квантовых трансформаций", тем длительнее "прорыв истории". Можно предполагать, что в идеале он стремится ко всеобъемлющему ничто...
Здесь я остановился и несколько перевел дыхание. Кстати, если бы меня сейчас попросили снова повторить эту чушь, я бы, скорее всего, не смог.
В зале ошарашенно оцепенели.
Председательствующий покашлял.
– Ну вот... наконец-то... объяснили по-человечески...
Я думал, что меня сейчас просто выведут с совещания. Но как выяснилось, выводить меня никто, вроде бы, не собирался. Напротив, председательствующий глянул на меня вполне благосклонно, и затем слово предоставили следующему оратору.
Это был заведующий коммунальным хозяйством города. Оратор из него был, мягко скажем, как из меня балерина. И все-таки, если продраться сквозь его меканье, беканье и всяческие "это самое", можно было понять, что городские коммуникации окончательно развалились. За последние две недели произошли множественные разрывы труб, и наладить водопровод хотя бы в центральных районах практически невозможно. Нет ремонтников, нет частей, наконец, просто нет денег. Так же и по тем же причинам невозможно наладить систему канализации. О снабжении населения газом в этих условиях и говорить не приходится: после нескольких тяжелых аварий все газоснабжающие станции пришлось заблокировать. Сейчас налаживается снабжение граждан газовыми баллонами. Мера, конечно, временная. И обеспечить баллонами всех, разумеется, не удастся. В общем, это самое, безнадежно заключил оратор.
Вид у него был совершенно несчастный. Он словно ждал, что на него сейчас набросятся сразу со всех сторон. И опасения его были, по-видимому, не напрасны, председательствующий тут же суровым голосом поинтересовался, как это могло случиться, что город доведен до такого безобразного состояния.
– Дык, это самое, – ответил заведующий коммунальным хозяйством. И опять начал бормотать что-то о не хватающих запчастях и некомплектных ремонтных бригадах. Причем, бормотал он об этом достаточно долго, так что зал постепенно начала охватывать легкая, но неодолимая дрема. Я видел, как люди вздрагивают, чтобы отогнать сон, и трут щеки. Казалось, что на этом данное выступление и закончится. Однако тут заведующий коммунальным хозяйством допустил непростительную ошибку. То ли он сам начал засыпать во время своей путаной речи, то ли счел себя несправедливо обиженным и утратил бдительность. Тут, наверное, могло быть и то и другое. Только он вдруг ни с того ни с сего ляпнул, что если бы, это самое, не диверсии, если бы не диверсии, это самое, работать ему было бы значительно легче. Вот подорвали, это самое, значит, две подстанции, вот и сидим теперь, это самое, значит, без электричества. Укокошили, это самое, главного инженера, вот и некому, это самое, значит, наладить водопроводный комплекс. Про снабжение, это самое, газом я уже, это самое, и не упоминаю. В общем, ну никак, это самое, значит, то есть, это самое, оно, значит, никак, это самое...
Заведующий еще пытался говорить что-то в подобном духе, но тут председательствующий выпрямился и картинно поднял брови.
– Какие еще у вас тут диверсии? – железным голосом спросил он.
В зале наступила полная тишина. Все, казалось, опять застыли в глубоком обмороке. На заведующего коммунальным хозяйством было больно смотреть. Он сначала покраснел, затем побледнел, и все это буквально в какие-то две-три секунды, вдохнул, выдохнул, внезапно покрылся мутными зеленоватыми пятнами и, в конце концов, просто обвис на трибуне, точно рыба, беззвучно глотая ртом воздух.
Тишина в зале становилась невыносимой.
– Позвольте мне пару слов, – негромко сказал генерал Блинов.
Председательствующий не сразу кивнул.
Генерал Блинов не стал выходить на трибуну. Он спокойным жестом придвинул к себе черную голову микрофона и на долгие пять секунд замолчал, вероятно, раздумывая и собираясь с мыслями. Это были ужасные пять секунд. Каменели лица, и боязливо угасали в зале скрипы и шорохи. Люди застывали, как статуи, и, вероятно, опасались пошевелиться. Вдруг стало чувствоваться полное отсутствие звуков. Только тогда генерал Блинов, наконец, прервал паузу.
Он сказал, что обстановка в городе с самого начала сложилась очень тревожная. Исключительно непростая, тревожная и даже до некоторой степени угрожающая. Безответственные элементы из числа так называемого "Общественного совета", – если помните, был некоторое время назад создан такой странный орган, который сразу встал в оппозицию к официальным органам власти, – воспользовавшись удобным случаем, стали сеять среди населения панику и распространять провокационные слухи. При этом бездоказательно очернялось нынешнее руководство страны, якобы бросившее город на произвол судьбы, использовалась прямая ложь и клеветнические измышления. Целью их было окончательно дестабилизировать ситуацию, с тем, чтобы в обстановке разброда м хаоса реализовать свои политические устремления. Надо честно признать, что в определенной мере это им удалось. В частности, так называемая "эвакуация", при которой пострадали десятки, а может быть, даже и сотни мирных людей, явилась следствием злонамеренно сфабрикованной информации о якобы распространяющейся в городе эпидемии. Каковая якобы приобретает необратимый характер. Причем, всячески подчеркивалось бездействие военной администрации в этом вопросе. Что, разумеется, полностью не соответствует действительности. Как известно из заключения городской медицинской службы, никакой эпидемии в городе нет.
Здесь генерал Блинов вновь замолчал и, наверное, с полминуты сонно глядел в зал. Зал будто вымер. Я во всяком случае не слышал ни одного дыхания. Только председательствующий, точно во сне, равномерно кивал, видимо, одобряя и соглашаясь со сказанным.
Разумеется, мы не могли оставить данные акции без внимания, продолжил генерал Блинов. Городское управление внутренних дел и сотрудники Федеральной службы государственной безопасности неоднократно беседовали с представителями различных политических группировок и предупреждали их о недопустимости действий, угрожающих жизни и благополучию российских граждан. Им было предложено прекратить враждебную агитацию и перейти к деловому конструктивному сотрудничеству с городскими властями. Однако, верх здесь, к сожалению, взяли политические амбиции. Лидеры отдельных организаций, входящих в состав "Общественного совета", все-таки продолжали осуществлять свою разрушительную деятельность. Более того, они встали на путь прямого, злостного нарушения законов нашего государства. Ими были совершены несколько диверсионных актов на важнейших объектах городского хозяйства, предпринято наглое бандитское нападение на здание горисполкома, в результате чего, кстати, имеются человеческие жертвы, организовано несколько покушений на представителей местных властей. Естественно, что в этих условиях Городским управлением внутренних дел и сотрудниками Федеральной службы государственной безопасности был вынужденно предпринят ряд ответных мер...
Генерал Блинов замолчал в третий раз, но вот этой, вероятно, самой зловещей паузе не суждено было длиться долго, потому что в ту же секунду, как выстрел, ударило откидное сиденье, и я увидел, что Леня Куриц идет по проходу – даже не особенно пригибаясь и как-то торжественно прижимая к груди свой фолиант. Сейчас же ударило еще одно откидное сиденье, и еще одно, и еще. Казалось, что вместе с Курицем уходил весь зал. Я даже зажмурился. Впрочем, когда я открыл глаза, то понял, что ошибаюсь. На самом деле уходили человек девять-десять – с напряженными, мертвенно неподвижными лицами. Кажется, это были те, кто побывал в Карантине. Точно не знаю. И непонятно было, что они собирались доказать своим демонстративным уходом? Что заместитель военного коменданта города генерал-лейтенант Блинов нас обманывает? Ну и что? Это, я думаю, и так всем было известно. Или что порядочные люди не могут находиться с ним в одном зале? Но тогда порядочные люди вообще должны сидеть дома. Или, может быть, они надеялись таким образом что-нибудь изменить? В общем, глупая, несерьезная, какая-то ребяческая демонстрация. Я догадывался, что злюсь я не столько на них, сколько, пожалуй, на самого себя. Мне, наверное, тоже следовало бы встать и демонстративно уйти отсюда. Однако для этого у меня не хватало элементарной смелости, и только минут через десять, когда возникла довольно вялая перепалка между представителем Санитарного управления, требовавшим немедленной эвакуации города, и флегматичным, вдруг успокоившимся председательствующим, который снисходительно повторял: Нам этого никто не позволит... – воспользовавшись некоторым оживлением в зале, я выскользнул оттуда наружу.
Участвовать в дискуссии мне совсем не хотелось.
Вместо этого я торопливо свернул по главному коридору и опять заскочил в закуточек перед секретариатом. Леня Куриц уже находился там. Он сидел на обширном кожаном диване, предназначенном для посетителей, и, прищурив один глаз, зажав зубами кончик розового языка, очень осторожно, лезвием бритвы вырезал страницу из своего фолианта. Он был так увлечен этим противозаконным занятием, что высунул кончик языка и совсем не обращал внимания на Лелю, которая прильнула к нему, обнимая и шепча что-то на ухо.
Вид у нее был обалденно счастливый.
– Прошу прощения, – неловко сказал я.
Леля тут же отпрянула, выпрямилась и окинула меня неприязненным взглядом. А затем кивнула в сторону стола, заваленного бумагами:
– Тебе там письмо.
Я порылся в корреспонденции и вытащил конверт, прочеркнутый синей линией эпидемиологического контроля. Письмо было, разумеется, от жены. Она сообщала, что у них все в порядке. Доехали они, в общем, благополучно, устроились в Ярославле также – более-менее. Скоро она выйдет на работу в местную поликлинику. Близнецы, слава богу, здоровы, сейчас за городом. Беспокоятся только из-за отсутствия вестей от меня, потому что слухи здесь ходят самые фантастические.
Заканчивалось письмо просьбой написать как можно скорее.
Ладно. Я засунул тетрадный листок в карман и взялся за трубку. Леня Куриц меж тем уже отрезал страницу и теперь поднял ее к свету.
Вдруг – громко цыкнул зубом от удовольствия.
– Привет-привет, – быстро сказал он, не поворачивая головы. Он, по-моему, только что меня заметил. – Ты, кстати, уверен, что это было именно сердце? Ну, которое, помнишь, "скользко– холодное и сокращалось-растягивалось"?..
Я пожал плечами:
– Откуда я знаю...
– А отождествление со Зверем у тебя было полное?
– Полнее некуда...
Отвечая ему, я одновременно набирал номер. Послышались длинные уверенные гудки, но на том конце трубку упорно не брали. Впрочем, это еще ничего не значило. Маргарита могла в ярости просто выдернуть телефонный провод. А могло быть, кстати, и так, что отключена вся линия.
– Сегодня связь есть? – спросил я у Лели.
Она кивнула на аппарат:
– Пока работает.
– А в моем районе не слышала?
– Ну это надо выяснить у связистов. Да!.. – Она подняла руку и быстро-быстро, нетерпеливо пощелкала пальцами. – Да! Забыла. Тебя тут добивается какая-то женщина. Охрана ее остановила: нет пропуска, но она просила тебе передать, что будет ждать возле выхода.
– О, черт! – сказал я.
Вероятно, это и была Маргарита. Все-таки притащилась сюда.
С ума сошла.
Сердце у меня бешено заколотилось.
– Куда ты?.. – с любопытством, даже оторвавшись от лицезрения текста, спросил Леня Куриц.
Я на секунду остановился, придерживая створку дверей:
– Включи тревогу!.. Вызови дежурное подразделение!..
Задребезжал резкий звонок, замигал, сигнализируя об опасности, свет в коридоре. Уже отворачиваясь, я еще успел заметить, как Леля усиленно нажимает какие-то кнопки на пульте, а подброшенный, точно пружиной, Куриц пытается ухватить выскользнувший у него из рук фолиант. Толстенная черная книга медленно, как в невесомости, переворачивается.
Впрочем, все это было уже где-то далеко позади. Я скатился по лестнице и перебежал вестибюль, нырнув в подкову металлоискателя. Кажется, в этой подкове что-то заверещало. Медленно, опять же, как в невесомости, всплывал из-за барьера дежурный с нарукавной повязкой. Тяжелые дубовые двери еле сдвигались. Хлынуло солнце. Дохнули в лицо душные асфальтовые испарения.
Я, вероятно, на всю жизнь запомню эту картину. Справа от меня располагалась стоянка служебных автомобилей: среди беспорядочно приткнувшихся легковушек выделялся своей массивностью зеленый фургон явно военного вида, а немного левее него, где проход к зданию в целях безопасности был огорожен, трое рослых охранников, держа кверху дулами автоматы, препирались с чрезвычайно вальяжным и осанистым человеком, одетым в роскошный камзол старинного времени. Рядом с ними пофыркивала ноздрями серая в яблоках лошадь. Значит, "мумия". Забрел, по-видимому, не в свой сектор. Но однако, если уж быть совсем точным, то они в этот момент вовсе не препирались, а, напротив, разинув рты, уставились на здание горисполкома. Вальяжный человек, по-моему, пытался креститься. За цветастым поясом у него был, как топор, вычурный пистолет устрашающе громадных размеров. Таким пистолетом только лупить врага по лбу. Больше я никого не видел и поэтому на какие-то доли секунды испытал легкую радость. Правда, всего лишь – на какие-то доли секунды. Потому что уже в следующее мгновение выскочила из-за фургона, вероятно, укрывавшаяся там Маргарита и, размахивая поднятыми над головой руками, устремилась в мою сторону.
Расстояние между нами было метров пятьдесят-семьдесят. Сердце у меня сжалось. Болезненная судорога перехватила горло. Почему-то я не ждал ничего хорошего от появления Маргариты. И действительно, из круглого сквера посередине площади, где вздымалась на постаменте лошадь, несущая императора, тут же, словно чертики из коробки, выпрыгнули двое парней в серых безликих комбинезонах и точно также устремились ко мне, вытягивая вперед сцепленные ладони.
– Пах!.. Пах!.. Пах!.. – раздалось на площади.
Выстрелы почему-то булькали приглушенно. Звонок в стенах горисполкома осекся, не знаю уж, кто и зачем его, наконец, выключил, зато из окон первого этажа навстречу бегущим выплеснулась короткая очередь. Судя по всему, палила охрана. И еще одна очередь хлестнула откуда-то сверху.
Все это разворачивалось очень быстро.
– Назад!.. – крикнул я Маргарите, тоже дико размахивая руками.
Но она то ли не слышала, то ли растерялась, замявшись перед взвизгнувшей по тверди асфальта пулей.
– Назад!.. Назад!..
Вероятно, мне самому следовало отступить. Ведь покушение было организовано именно на меня. Но я этого в тот момент как-то не сообразил, и, наверное, в свою очередь потеряв голову, бросился к Маргарите. Я, по-моему, намеревался толкнуть ее под защиту фургона. Не знаю. Уже не помню. Я вообще очень плохо тогда что-либо соображал.
Однако это мое намерение было явной ошибкой.
– Пах!.. Пах!.. Пах!.. – снова раздалось на площади.