Вероятно, я на какое-то время потерял сознание. Потому что когда я снова открыл глаза и, вроде бы, начал что-то соображать, то увидел, что сижу в прихожей, в углу, обхватив руками живот и скрючившись так, что лоб мой почти касался коленей. Пистолета при мне, конечно, уже не было. Также при мне уже не было и дорожной сумки. Она лежала неподалеку, на боку, смятая, чуть ли не вывернутая наизнанку, и голубоглазый юноша длинными музыкальными пальцами с интересом перебирал ее содержимое.
– Ну как ты? – спросила Леля, промакивая мне лоб платочком. Еле слышно шепнула. – Может быть, в самом деле, подождем немного?
Всем своим видом она призывала меня к сдержанности. Я осторожно вздохнул. Боль в животе, по-моему, слегка отпускала. Юноша тем временем закончил перебирать наши вещи, вытер пальцы и пол и снова начал монтировать на жестяной коробке какое-то приспособление. Эта работа поглощала его целиком. Я прикинул расстояние между нами и одновременно искоса, стараясь не шевелить головой, оглядел прихожую. Нет ли поблизости чего-нибудь подходящего. Ничего подходящего рядом, разумеется, не было. Да и не смог бы я сейчас встать и замахнуться как следует. Тем более, что голубоглазый юноша, тоже не поворачивая головы, скосил глаза в мой угол:
– Вы ведь не профессионал, Николай Александрович? Не профессионал. Тогда не надо. Извините, но я голыми руками положу человек семь-восемь. Вы мне даже с пистолетом не очень опасны. А уж без пистолета, поверьте мне, не стоит и пробовать...
Говорил он неторопливо и снисходительно, будто с ребенком, и, еще не закончив фразы, опять согнулся к коробке, вворачивая хромированную детальку. Видимо, он не считал меня серьезным противником.
Это было ужасно.
– Оставь его, – тихо сказала Леля.
Тем не менее, я бы, наверное, попытался что-нибудь предпринять; наверное, все равно кинулся бы на него, наверное, попробовал бы чем-нибудь его ударить. Я, конечно, отчетливо понимал, что это бессмысленно, но, клянусь, бессмысленно или нет, я бы обязательно попытался.
Леля тревожилась за меня не напрасно.
Однако едва я поднялся, еще опираясь о стену и массируя себе диафрагму, как в наружную дверь громко и требовательно постучали:
– Гражданка Морошина! Откройте!
А после секундной паузы посыпались тяжелые размеренные удары.
– Гражданка Морошина!
– Открывайте!
– Мы знаем, что вы – дома!..
– Это – за мной, – побледнев, сказала Леля.
К счастью, дверь была очень крепкая, настоящая, из толстенных, вероятно, четырехдюймовых дубовых досок, и к тому же, по-видимому, в связи с событиями последних недель, она для безопасности была обита поперечными железными полосами. То есть, какое-то время мы могли продержаться.
– Верните мне пистолет, – попросил я голубоглазого юношу.
Он отрицательно качнул головой:
– Пока не стоит...
А затем энергичными движениями рук показал нам с Лелей, чтобы мы отходили по коридору. Сам он, присев на корточки и в такой позе пятясь, совершенно спокойно разматывал моток зеленого провода. А допятившись до кухни, поставил посередине ее свою "динамо-машину" и уверенно подсоединил зачищенные концы к торчащим раздвоенным клеммам.
– Все в порядке, – сказал он с удовлетворением. – Перекрытия здесь не слишком, скорее всего – обрушатся. Как только они войдут, мы их накроем...
Может быть, я ошибался, но мне казалось, что он даже доволен тем, как все складывается. Лицо его повеселело, а на губах появилась мечтательная улыбка. Впрочем, он тут же отскочил, плотно прижавшись в простенке, потому что половинка черного хода с мучительным скрипом отворилась на лестницу и в проеме ее, задыхаясь, держась обеими руками за сердце, точно привидение, возник всклокоченный Куриц.
– Ага! Я все-таки вас застал, – сказал он, преодолевая одышку. – Фу, черт!.. Бежал... Боялся, что не дождетесь... Фу... И Василек здесь... Рад тебя видеть... Сейчас-сейчас, отдышусь... А кто это там колотится?..
Я не поверил своим глазам, но Василек, отклеившийся от стены, стал чуть ли не по стойке "смирно". Во всяком случае, он вытянулся в струнку, как перед начальством, и даже немного, точно в строю, отставил от тела острые локти.
– Здравствуйте, Леонид Иосифович, – радостно мальчишеским сказал он. – Это к нам тут в гости – слегка набиваются. Вы не волнуйтесь, мы их сейчас успокоим.
Он кивнул на уходящие в глубину коридора тонкие зеленые провода.
– Принес? – спросил Куриц.
– Принес, – сказал Василек.
– Ну, тогда сматывай эту механику и давай – двинули.
А пока несколько озадаченный Василек, отсоединив контакты, вытягивал динамитный заряд из прихожей, Леня Куриц обратил к нам лицо, пересеченное усталыми складками, и довольно лихо дернул выпирающим подбородком.
Казалось, настроение у него было отличное.
– Ну? Отдохнули немного? Теперь пошли покатаемся? – сказал он.
Путаницу мелких улиц, прилегающих к Большому проспекту, мы преодолели сравнительно благополучно, однако при выезде на сам проспект произошел весьма характерный случай. Мы уже приближались к нему по одному из тех бесчисленных переулочков, которые пересекают его и заканчиваются потом на параллельно идущей транспортной магистрали, когда машина неожиданно, точно раненая, резко сбросила ход, заурчала и завиляла, будто ехала по песчаному пляжу.
Вероятно, мостовая под ней начала проваливаться.
– Берегись! – крикнул Куриц.
Громадное серое здание, опоясанное эркерами и балконами, вдруг заколебалось своими грубыми, под неотесанный камень, гранитными ребрами, как бы подалось немного одновременно вверх и вперед, и с его раздутых боков посыпались разнокалиберные обломки.
Впрочем, как оно распадалось дальше, я, конечно, не видел. В то же мгновение я, обхватив Лелю за плечи, пригнул ее, как можно ниже, к сиденью и пригнулся сам, чтобы укрыться от надвигающегося удара. Реакция у меня была на грани инстинкта. Я ждал, что сейчас грохнут по крыше спекшиеся куски штукатурки, что тонкий металл порвется, вывернув внутрь режущие, как бритва, лохмотья и что мы непременно впилимся – в столб, в угол, в ржавеющие у тротуара остовы. Однако ничего подобного не случилось. Вместо этого машина накренилась, чуть ли не чиркнув дверцами по асфальту, потом еще раз накренилась, теперь уже в противоположную сторону, как-то по-клоунски прыгнула, крутанулась на месте и, ударившись колесами о покрытие, набирая скорость, пошла вдоль Большого проспекта. Раздался грохот. Земля ощутимо дрогнула. В заднее стекло я увидел кудрявую тучу пыли, из которой торчали две перекрещивающиеся балки.
Мы, кажется, проскочили.
– Ну ты даешь! – сказал Леня Куриц, переводя дух и восхищенно глядя на Василька. – Классный у нас водитель. Ты же нас всех, понимаешь, чуть не угробил. – Он обернулся ко мне. – Василек может поставить машину на два колеса и так ехать. Познакомьтесь, кстати, это именно Василек организовал нападение на горисполком. Не совсем удачно, по-моему, но шума было порядком. Шрам видишь на шее? Это у него оттуда. А еще раньше Василек создал организацию, которая называлась "Гермес". Ты, может быть, слышал? Василек – человек активный. Нам исключительно повезло, что он сейчас вместе с нами. Василек! Сколько человек вы тогда, в этом "Гермесе", уговорили?
В зеркальце заднего вида было заметно, как Василек улыбается.
– Разве это были люди? Это было – так, дерьмо кошачье... Все наши беды именно оттого, что настоящих людей слишком мало...
Наступила пауза. Асфальт неожиданно кончился. Потянулся тряский булыжник, между которым торчали ржавые травяные проростки. Старенький "москвич" задребезжал так, что, казалось, сейчас развалится. Скорость пришлось сбросить, но, вероятно, это было и к лучшему, потому что на площади, куда мы вывернулся, если не ошибаюсь, с Малой Посадской, сгрудилось возбужденное людское сборище, по-видимому, две-три тысячи человек, не меньше. Причем, они дико размахивали красными флагами, тянули к небу винтовки, улюлюкали, свистели в два пальца, и всей колышащейся серо-шинельной массой своей стремились к разлапистому дворцу, одетому невзрачной плиткой блекло-банного цвета. На балконе дворца находился высокий человек тоже в шинели и, чуть подаваясь вперед, выкрикивал что-то неслышное за общим гомоном. Доносились только отдельные фразы: Эксплуататоров!.. Власть трудящимся!.. – Вот он повернулся, и мелкими стеклышками блеснуло на солнце пенсне. Толпа ответила гулом. Мы остановились. Мост был, оказывается, разведен: плоские асфальтовые пролеты дыбились над Невой, почти горизонтально торчали перила, и по ним зачем-то карабкались крохотные фигурки.
Кому это понадобилось?
– Сворачивай на Дворцовую, – велел Куриц.
Сейчас же в заднюю дверцу, с той стороны, где сидела Леля, просунулась здоровенная харя. Усеянная черноголовыми буграми фурункулов, и, втянув расширенными ноздрями воздух, бесшабашно сказала:
– Х-хто тут упрятался?.. Вылезай, девка, – гулять будем!..
В машине распространился резкий запах карболки. И одновременно – желудочный мощный дух сивушного перегара.
Леля, отпрянув, что-то прошипела.
– А ну убери лапы, товарищ, – холодно сказал Василек.
– А то – что? – поинтересовалась харя.
– А то – отрублю!..
Я думал, что нас сейчас вытащат из машины и просто приколят. Лично я никогда не умел разговаривать с такими субъектами. Однако в данном случае, тон, по-видимому, был выбран правильно. Харя просипела: Па-аду-умаешь!.. – и утянулась в бурлящее злобой и ненавистью пространство.
– Поехали, поехали, – нетерпеливо сказал Куриц.
Он довольно-таки нервно поглядывал на часы и что-то прикидывал. Машина развернулась, как мне почудилось, практически на одном месте. За окном мелькнули – шпиль Петропавловской крепости, мостик, пыльные безжизненные бастионы. Прозвонило колокольчатыми ударами половину восьмого. Я уже знал от Курица, что сегодня ночью перешел в общее наступление "Николаевский сектор". Два батальона гвардии двинулись от Лавры по направлению к центру. У Московского вокзала их удалось задержать наскоро поставленной пулеметной заставой. Тем не менее, обстановка в этом районе была очень тревожная. Гвардия, видимо, рассредоточилась и сейчас просачивается к Невскому обходными путями. В общем, времени у нас было чрезвычайно мало.
Сам Леня Куриц нетерпеливо покашливал.
– Ничего-ничего, – сказал ему Василек, щурясь от солнца. – Мы пробьемся. Положитесь на меня, Леонид Иосифович. Вы же знаете, что на меня можно положиться...
Он опять улыбался. Чуть растопыренные ладони его лежали поверх баранки. Я впервые видел, чтобы так водили машину. Он, вероятно, был очень в себе уверен. И тем не менее, я все-таки не понимал, какие у него для этого есть основания. Никаких оснований, по-моему, у него для этого не было. Пока, на мой взгляд, все складывалось как нельзя плохо. Правда, Дворцовый мост, к которому мы подъехали минут через десять, оказался сведенным, и мы почти мгновенно, взлетев над Невой, проскочили на другую его сторону. Этот этап таким образом завершился благополучно. Однако дымная набережная от съезда с моста до Адмиралтейства была также запружена вооруженным отрядом. Здесь скопилось, наверное, человек триста-четыреста, многие опять-таки с винтовками наперевес, в пулеметных крест-накрест, желтых, широких лентах. Несмотря на августовскую жару почему-то горел костер, почти прозрачный на солнце, трое матросов в тельняшках ворошили в нем полированные доски рояля.
Они обернулись к нам и бешено закричали:
– Стой!.. Тудыть-твою-растудыть!... Останови машину!..
Хлопнул выстрел. "Москвич" вильнул. Покатился, как бревно, человек, отброшенный радиатором. Я увидел обложенный поленницами дров Зимний дворец, арку Главного штаба с распяленной на верху ее вздыбленной конной квадригой. Из-под сводов арки веером бежали какие-то люди, а от поленниц, навстречу им, хлопали суматошные выстрелы. Агонизировал, по-видимому, уже весь центр города. Стало ясно, что Военная комендатура ситуацию больше не контролирует. Патрулей ее, во всяком случае, нигде видно не было. Мы попытались было пробиться к Невскому, но оттуда, как вода из запруды, хлынул разгоряченный поток людей: дамы с кокетливыми красными бантиками на шляпках, хорошо одетые вылощенные мужчины с усиками и бородками. Среди них крутился растерянный омоновец в комбинезоне. Пришлось дать задний ход. Машина чуть было не застряла. Выбраться из этой толчеи удалось далеко не сразу, но как только мы все-таки выбрались, нас тут же обстреляли на углу Гороховой улицы. Василек как раз немного притормозил, объезжая трамвай, больше напоминающий конку, – с деревянными гранями, с несколькими узенькими скамеечками на крыше, – когда из серого казенного здания, вероятно, уже обжитого чекистами, выскочили несколько затянутых в суровую кожу твердоскулых людей и, ничего не выясняя, не разбираясь ни в чем, начали садить по нам из огромных маузеров. К счастью, стрелять они совсем не умели. Было только одно попадание: пуля, чиркнув по крыше, ушла в неизвестность. Стало однако ясно, что Гороховая улица для нас закрыта. Также был напрочь закрыт и Адмиралтейский проспект – по трамвайным путям его маршировала нестройная колонна красногвардейцев. Впереди вышагивал предводитель – опять-таки в черной коже. Колыхались папахи, штыки, серые полы шинелей. Мы, похоже, очутились в ловушке.
– Давай через площадь! – сдавленно приказал Куриц. Дернул щекой и тут же поднял ладонь, прижав затрепетавший под кожей мускул. – Что ты задумался? Не думай, давай – поворачивай!..
Но Василек уже и сам принял решение. Машина снова, точно юла, крутанулась, практически не тронувшись с места, пробороздила асфальт, чуть было не содрав с колес шины, и устремилась в узкую косую улицу, представляющую собой начало проспекта. Или, может быть, не начало, а вполне самостоятельный переулочек. Так или иначе, но он весь был загроможден неповоротливыми старинными экипажами: колясками, фаэтонами и чем-то еще уже давно и прочно забытым. Все это катастрофически перепуталось, сцепившись колесами, – дергаясь, наклоняясь и наваливаясь друг на друга. Возчики в серых кафтанах угрожающе размахивали кнутами. Вырос откуда-то городовой и засвистел, надувая грушами толстые щеки. Казалось, что протиснуться здесь на площадь немыслимо, но Василек все же протиснулся – отталкивая и разворачивая бампером "москвича" мешающие повозки. Водитель он и в самом деле был классный.
У меня даже появилась некоторая надежда.
Впрочем, она тут же рассеялась, потому что, стремительно миновав на удивление пустынную после всей этой толкотни, тихую площадь, обогнув памятник императору, который (император, конечно) вел в это время наступление вдоль Невского, и проскочив мост, как я некстати вспомнил, самый широкий в мире, мы вдруг увидели, уже на другой его стороне, перегораживающую проспект заставу. Причем, сделана она была очень профессионально: стояли могучие надолбы, сваренные из железнодорожных рельсов, два бетонных блока, справа и слева, обозначали присутствие капониров, а просветы между ними и надолбами закрывала тройная колючая проволока. Такие же надолбы перегораживали и въезды на Мойку. Свернуть было некуда: набережные были загромождены военными грузовиками. В центре же заставы находился полосатый шлагбаум и его охранял боец в вылинявшей залатанной гимнастерке. На пилотке его багровела пятиконечная звездочка.
Он приблизился, держа винтовку наперевес, и, слегка наклонившись, даже не потребовал, а как-то пролаял:
– Пропуск!
Василек многозначительно посмотрел на Курица.
– Спокойно! – сказал тот. Порылся в кармане и достал зеленый твердый прямоугольник с круглой печатью. – Вот, пожалуйста, товарищ боец...
Боец мельком глянул на пропуск и крепче перехватил винтовку.
– Недействителен, – сказал он.
– Почему недействителен? – удивился Куриц.
– Потому что уже отменен!
– Когда?
– Сегодня, с ноля часов. – Боец выразительно дернул штыком. – А ну выходи! Без разговоров! Стрелять буду!..
В это время темно-зеленый военный фургон, который я помнил еще с момента гибели Маргариты, вдруг зарычал мотором и, выехав со стоянки, развернулся задом к свободному месту на тротуаре. Двери горисполкома открылись, и оттуда сопровождаемая конвоем прошествовала группа людей в офицерской форме. Первым, как ни странно, шел генерал Блинов. Причем – с сорванными погонами, руки за спину. Видимо, ослепленный солнцем он немного замедлил шаги, и ближайший конвойный тут же грубо толкнул его прикладом в спину.
Значит, дождались порядка. Все это было абсолютно закономерно.
– Видишь? – шепотом спросила Леля, инстинктивно отодвигаясь в глубь машины.
– Вижу, – также шепотом ответил я.
– Значит, конец?
– Похоже на то...
Но вместе с тем я видел и нечто иное. Я видел, что тонкотелый, кавказской наружности офицер, командовавший конвоем, остановился и внимательно смотрит в сторону пропускного пункта. Вероятно, наше положение мало чем отличалось от положения генерал-лейтенанта Блинова.
Здесь все решали секунды.
– Выходи! – угрожающе повторил боец с винтовкой.
Василек опять многозначительно посмотрел на Курица. И на этот раз Леня Куриц чуть заметно повел подбородком.
– Хорошо, – негромко сказал он.
Василек, приветливо улыбаясь, полез из машины. Сердце у меня оборвалось. Я как будто поплыл в пугающей невесомости.
Сейчас должно было произойти что-то страшное.
– Ой! – внезапно воскликнула Леля и, как слепой котенок, начала тыкаться в запертую боковую дверцу. Ей никак не удавалось ее открыть. – Сейчас, сейчас! Пожалуйста! Подождите минуточку!.. – А затем, наверное, отчаявшись преодолеть запоры, просто вытянула через окошко руку, в которой был тоже зажат твердый пластмассовый прямоугольник, однако уже не зеленый, как у Курица, то есть просроченный, а желтоватый и, насколько я мог разобрать, перечеркнутый двумя синими полосами. – Вот вам пропуск, товарищ боец. Сегодняшний...
Боец всмотрелся и тут же выпрямился, молодцевато вскинув руку к пилотке:
– Все в порядке, товарищ уполномоченный. Можете проезжать! – Он вдруг немного замялся. – А как остальные граждане?..
– Остальные – со мной, – сказала Леля.
– Виноват, товарищ уполномоченный! Поднять шлагбаум!..
Полосатая загородка с привязанным на конце грузом поползла кверху. Машина прыгнула с места и понеслась в асфальтовую тишину проспекта.
Он сейчас был совершенно безлюдным.
Леня Куриц облегченно вздохнул и откинулся на сиденье.
Глаза у него были прикрыты.
– Ну вот, теперь, кажется все, – ни к кому конкретно не обращаясь, сказал он.