Я рутинно проглядывал сообщения, поступившие в истекшие сутки. Ничего интересного в этом ворохе фактов, естественно, не содержалось. За неделю действительно несколько увеличилась площадь, занимаемая болотами: языки их смыкались и кое-где появились зачатки нового "обводнения". Часть Васильевского острова была теперь совершенно отрезана. Это в районе Пятнадцатой – Шестнадцатой линий по направлению к Смоленскому кладбищу. Неужели образовываются вторые Черные Топи? Население оттуда эвакуировано, предупредительные знаки поставлены. Значит, еще один микрорайон в центре для нас потерян. Также несколько, процентов на десять-двенадцать, возросла и площадь, занимаемая "железной травой". Почему-то особенно много ее было у Тучкова моста. Кстати, мне наконец-то прислали официальное заключение из лаборатории. Доктор Савин, проведя соответствующие анализы, предполагал, что "трава" представляет собой мутантную разновидность так называемого "мятлика лугового". Этот мятлик имеет самое широкое произрастание. Доктор Савин также ответственно заявлял, что никакой генетической опасности он в данной траве не видит. Специальные меры, по его мнению, вовсе не требуются. Между строк я догадывался, что именно он имеет в виду. Он имеет в виду – прямую химическую атаку "травяных пятен". Этот план был недавно выдвинут кем-то из мелких чиновников (вероятно, военные хотели ознаменовать свой приход к власти активными действиями), и теперь ряд экологов, еще имеющих доступ к информации с грифом "служебная", возражал против превращения целых районов мертвые пустыри, отравленные химикалиями. Впрочем, насколько я знал, средств для осуществления такого плана все равно не было. Несколько больше поэтому заинтересовали меня новые сведения о насекомых. Энтомолог Гарий Сипян утверждал, что в ощутимых количествах насекомых в городе больше нет: они либо вымерли, либо мигрировали за его пределы. Проводились отчетливые параллели с недавними миграциями грызунов. И аналогичные параллели с внезапным массовым отлетом птиц за городскую черту. Разумеется, обсуждался и предполагаемый механизм. Что-то очень такое, связанное с геопатогенными излучениями. Допускалось, что прямо под городом расположена некая "активная зона", кора там тонка, и "дыхание мантии" губительным образом действует на все живое.
Словом, это была очередная гипотеза. С некоторым отвращением я скомкал доклад и бросил его в мусорную корзину. Сногсшибательные гипотезы мне уже надоели. Я был сыт гипотезами, наверное, до конца своей жизни. Впрочем, было в сегодняшней сводке и нечто любопытное: ксерокс некоего исторического документа, причем, по-моему, весьма плохо сделанный. Я с трудом разбирал вязь подслеповатого рукописного текста. Речь в этом документе шла об основании города. Дескать, место, где он заложен, проклято во веки веков, ибо здесь еще с сотворения мира обитает некая подземная Тварь. ("Тварь" так и была написана с заглавной буквы). Причем, живет она непосредственно в толще болота и – по нашим грехам, разумеется, – время от времени пробуждается от летаргии. Тогда, естественно, начинаются – мор, глад и трясение камня, полыхание сфер небесных и прочие стандартные апокалиптические неприятности... Автором этого документа был некий Лука по прозвищу Вепорь. Я задумался. Кажется, это имя будило во мне некоторые смутные воспоминания. Ну конечно! Именно такой документ когда-то заказывал мне Леня Куриц. И потом еще не раз вспоминал о нем, уже находясь в подполье. Я придвинул бумаги и внимательно просмотрел этот документ снова. И опять не понял, какой он может представлять интерес. Ну – что? Ну – пророчество. Ну, мало ли существует на свете всяких пророчеств? Если надо, то я их штук пятьдесят быстренько раскопаю. Да, конечно, присутствуют здесь некоторые определенные совпадения. Морду Зверя я, например, видел просто собственными глазами. И опять-таки – ну и что? А кого, по-вашему, я должен был видеть? Продолжение, что ли, какого-нибудь популярного сериала? Между прочим, набор массовых галлюцинаций всегда несколько ограничен. В общем, совершенно неясно, зачем этот документ вдруг потребовался Лене Курицу.
На всякий случай я сунул таки его в портфель под другие бумаги и уже закрывал замки, собираясь сегодня смыться с работы пораньше, голова у меня все равно ничего толком не соображала, когда в дверь моего кабинета вдруг отрывисто постучали и немедленно вслед за этим, не дожидаясь ответа, она распахнулась, и в проеме возникла подтянутая сухая фигура генерала Блинова.
– Ну, вот и все, – обреченно подумал я, поднимаясь.
Однако буквально уже в следующую секунду с внезапной радостью понял, что – нет, наверное, еще далеко не все. Если бы меня хотели арестовать, то вряд ли заместитель военного коменданта явился бы лично.
– Здравия желаю, товарищ генерал!..
Я гаркнул так, что с потолка, по-моему, осыпалось немного побелки. А генерал Блинов даже вздрогнул и чуть было не попятился.
– Что вы, что вы, Николай Александрович, – несколько испуганно сказал он. – Зачем нам с вами эти формальности? Я ведь просто так заглянул, по-товарищески, неофициально.
Сегодня он почему-то держался не слишком уверенно, показал мне вялой ладонью: не беспокойтесь, мол, сидите, сидите, как-то очень по-старчески, шаркающей походкой прошел к окну и, взирая на хлам, громоздящийся в хозяйственном дворике, побарабанил пальцами по подоконнику.
Мне вдруг стало тревожно, что он – такой неуверенный.
– Что-нибудь случилось?
Генерал Блинов, не оборачиваясь, пожал плечами.
– Шла гроза, Николай Александрович, – ответил он как бы нехотя. – Помните, в июне была? Ну и надвигалась теперь, по-видимому, точно такая же. Кажется, нам удалось ее рассеять. Если, конечно, она рассеялась действительно от наших усилий. Я ведь, Николай Александрович, не специалист, не метеоролог. Мне, к несчастью, приходится верить тому, что докладывают...
Он задумался и поскреб на стекле какую-то невидимую соринку, а затем повернулся ко мне и осторожно присел на выпирающую батарею.
Вид у него теперь был совершенно измученный.
– Николай Александрович, у меня к вам один небольшой вопрос. Только я умоляю вас, отвечайте, пожалуйста, без этих ваших обычных иносказаний.
– Попробую, нерешительно сказал я.
Ничего хорошего я от такого вступления не ожидал.
– Этот город погибнет? Да или нет?
Я опять-таки нерешительно начал:
– Информация, которая поступает к нам в последнее время...
Однако лицо генерала Блинова ужасно сморщилось. Он мотнул головой и даже пристукнул по батареи крепким сухоньким кулаком.
– Я вас не об этом спрашиваю! А – "да" или "нет"?!..
– Да! – внезапно ответил я, уже не задумываясь о последствиях. Мне, в конце концов, надоело постоянно хитрить и увертываться. – Да, он погибнет! Вы это хотели от меня услышать? Ну так вот! Но это – только мое личное мнение. Никакого значения оно не имеет...
– Скоро? – напряженным шепотом спросил генерал Блинов.
– Скоро, – таким же напряженным шепотом ответил я.
– Как скоро?
– Этого я сказать не могу.
Некоторое время мы смотрели друг другу в глаза. А потом генерал Блинов достал клетчатый носовой платок и промокнул лоб.
– Вот и я так считаю, – разочарованно сказал он. – В отличие от всех остальных. Я не знаю, что именно здесь происходит; впрочем, этого, наверное, не знает никто, но пытаться в такой ситуации что-либо делать, это значит барахтаться и просто затягивать мучительную агонию...
Выглядел он сейчас лет на семьдесят – изможденный, с провисшей, как у рептилии, темной кожей под подбородком. Вовсе не генерал, который железной рукой наводит порядок во вверенном ему округе, а довольно слабый и явно растерянный человек, измочаленный жизнью, работой и разными мелкими тяготами.
Я спросил:
– А что, извините, по этому поводу думают там? – и большим пальцем левой руки многозначительно потыкал вверх.
Генерал посмотрел на меня, как на идиота.
– Ничего не думают, – сказал он с легкой насмешкой. – Зачем им думать? У них своих дел хватает. В общем, "принимаются все необходимые меры".
В это время отвратительно задребезжал телефон на краю стола, но когда я машинально протянул к нему руку, чтобы снять трубку, меня будто ударило звенящей командой:
– Не трогать!
И ладонь моя поспешно отдернулась.
– Не трогать! – повторил генерал Блинов тоном ниже.
И сейчас же я услышал беспорядочные тупые выстрелы где-то снаружи. Они накатывались сюда стремительно, как цунами. Казалось, еще немного и они просто посыпятся в форточку, и вдруг мощный фугасный удар поколебал все здание. Заскрипела, покачиваясь под потолком кольчатая железная люстра. Белым дождем и в самом деле слетели на пол хлопья побелки. Расплескались истошные крики во внутреннем дворике. И вторично задребезжал телефон, кажется, даже подпрыгивая. И опять генерал-лейтенант Блинов коротко приказал мне:
– Не трогать!..
Он уже стоял у дверей, распластанный по стене так, чтобы, если ворвется кто-либо, оставаться укрытым, глаза его округлились и превратились в два черных прицела, а в руке, вывернутой, точно у фараона на фреске, чернел пистолет.
Он процедил сквозь сжатые зубы:
– Ни хрена не понимаю. Почему раньше срока?.. Кто распорядился? "Время икс" еще даже не согласовано... Отвлекающая операция... Без поддержки... – И вдруг оба его черных зрачка воткнулись в меня, как иглы. – Вы на кого работаете, Николай Александрович?..
Я внезапно все понял:
– То есть, этот телефон-автомат на стройплощадке все же прослушивается?
– Ну а вы как хотели бы? – хладнокровно ответил генерал Блинов. С чоканьем передернул затвор и ослабил на горле, видимо, тугой узел галстука. – Ладно, к черту, забудьте об этом. Я вам верю. Вас просто-напросто используют втемную. – Он прильнул жестким ухом к щели между дверью и косяком. – Взрыв почувствовали? Это, судя по звуку, у меня в кабинете. Задержись я хотя бы еще минут на пятнадцать... – Он вдруг покрутил головой и просиял какой-то страшновато-счастливой улыбкой. Зубы у него были белые, как у мертвого. – Знаете, Николай Александрович, жить почему-то очень хочется. А вам, Николай Александрович, жить хочется? Ну, вы готовы? Ну – соберитесь-соберитесь, выходим!..
И он резко рванул на себя ручку двери.
В коридоре была оглушительная пустота, забитая дымом. Стулья, стекла, треснувшая штукатурка были перемолоты пронесшимся здесь ураганом. Вместе с дымом перетекали по воздуху какие-то невесомые паутинки, а у входа в столовую мягким тряпичным комком свернулся мужчина. Я его сразу узнал: Костя Плужников, из Третьего сектора. Он был бледен, как мел, и пальцы его окостенели на животе, и он тихо постанывал, и натекала возле него малиновая густая жидкость.
– Больно... Больно... Больно... За что?.. За что?..
Вдруг вокруг стало тесно от множества возбужденных военных. Все кричали, толкались и бурно, не жалея локтей, протискивались к генералу Блинову. А один из майоров почему-то, как заведенный, сморкался в два пальца. И какие-то рослые парни в комбинезонах уже оттесняли всех к лестнице.
Главное, никто никого не слушал.
Я сказал:
– Костя, Костя, не надо, сейчас тебя перевяжут... Будет врач... Я прошу тебя, Костя, еще немножечко...
Но сведенные болью зрачки у него медленно завернулись под веки. Он как-то дернулся. Будто подавившись остатком жизни.
– Врача! – торопливо сказал я. – Врача! Врача!...
Никто даже не повернул головы.
Лишь генерал-лейтенант Блинов издали махал мне рукой:
– Николай Александрович! Где вы там? Не задерживайтесь по пустякам!.. – И вдруг закричал на весь коридор визгливым раздраженным фальцетом. – Вы что, не слышите?!..
При налете погибли четверо нападавших, и еще один, тяжело раненый, скончался по дороге в больницу. Также были убиты двое работников горисполкома. Из военной охраны никто, кажется, не пострадал. Следствие по данному делу вела, конечно, военная комендатура. Вроде бы, они даже кого-то арестовали, но узнать что-либо толком, естественно, возможности не было. В прессе об этом инциденте даже не упоминали. Я был рад хотя бы тому, что меня, наверное с указания генерала Блинова, не дергали на допросы. Хотя что конкретного мне могли бы инкриминировать? Разговор с кем-то по телефону? Так разговаривать по телефону у нас пока еще, слава богу, не запрещается. Нет пока еще такого запрета – разговаривать по телефону. А с другой стороны, зачем обязательно что-то инкриминировать? Сунуть его в Карантин, и все вопросы. В общем, муторные подробности следствия меня как-то не интересовали. Меня, кажется, вообще ничто больше не интересовало, и когда дня, по-моему, через четыре после злосчастного нападения я обнаружил у себя в почтовом ящике узкий листочек, где синим карандашом было выведено только одно слово: "Предатель", то, разглядывая его, не испытал ничего, кроме вялого ожесточения. Мне было уже все равно. Листочек этот я просто скомкал и выбросил. Я не то, чтобы не верил в угрозы, исходящие откуда-то из мрака подполья – как раз в угрозы и тем более в осуществимость их я верил – но, по-видимому, у меня в тот момент наступило какое-то психологическое пресыщение. Событий за последнее время было чересчур много, они накатывались на меня действительно, как волна, и сознание, вероятно, на них уже больше не реагировало. К тому же именно в эти дни начала, фактически, самопроизвольно развертываться эвакуация, и паническое множество связанных с нею проблем заслонило собой все остальное.
Я достаточно хорошо помню то время. Это была середина недели, четверг, и по воле какого-то мелкого случая я оказался на Невском проспекте. Помнится, у меня образовалось окно минут в сорок: я потерянно плелся вдоль арок Гостиного по направлению к Адмиралтейству. Не так уж часто выдавалось у меня свободное время. День был душный и весь затянутый серой, слоистой дымкой. Очень сильно пахло горелым, и, будто черные мотыльки, мелькали в воздухе хлопья сажи. Я посматривал на них с некоторым недоумением. Именно в эти часы полыхал грандиозный пожар на Обводном канале. Там еще утром занялись штабеля шпал, приготовленных для ремонта дороги, а примерно около двух огонь перекинулся на расположенные неподалеку склады с пиломатериалами. Однако ничего этого я тогда, конечно, не знал и, отрешенно взирая по сторонам, лишь удивлялся необычайно пустынности города. Ситуация в этот момент была такая: длинный асфальтовый Невский, сегодня почему-то совершенно свободный от транспорта, редкие фигуры прохожих, спешащих из одного затененного места в другое, налитые солнцем витрины на противоположной стороне улицы и единственный раздутый троллейбус, еле-еле ползущий по направлению к Дому Книги. И в ту минуту, когда этот троллейбус уже переваливал через мост и, опережая меня, готов был устремиться к желтому сияющему Адмиралтейству, где-то, чуть ли не над самой моей головой гнусаво завыло и вдруг твердый железный палец воткнулся в ближайшее здание. На уровне третьего этажа вспухло ватное облако, и из него посыпались на асфальт обломки стекла, кирпича и дерева. С грохотом осел целый пласт штукатурки. Словно ящер, махнув ребристыми крыльями, взлетела часть кровли. В такие секунды соображать практически некогда. Я и сам не понял, как оказался в полумраке ближней парадной. Там уже находились несколько человек с боязливо напряженными лицами, и один из них с неожиданной радостью закивал мне и помахал ладонью:
– Здравствуйте... Здравствуйте...
– Здравствуйте, – ответил я машинально.
Видимо, это был кто-то из коллег по работе. Я его не узнал да, честно говоря, и не слишком вглядывался. Тем более, что в эту секунду опять раздался душераздирающий гнусный вой снаружи, и другой снаряд разорвался, как мне показалось, прямо в парадной. Тряхнуло нас так, словно по земле прошли волны. С визгом, раздирая арматуру, вывернулся ступеньками вниз целый пролет лестницы, меня сильно швырнуло куда-то в дымную неизвестность, а когда я, через какое-то время наверное, снова пришел в себя и попытался подняться, все вокруг было темно и удушающе пахло сухой известкой. Рот, нос, глаза у меня были залеплены пылью. Я с трудом, как в тесте, пошевелился, и с кожи сразу же потекли песчаные струйки. В голове звенело, будто по ней ударили молотком. Где-то слабенько, будто с того края света плакала женщина. Время от времени она повторяла: Сережа!.. Сережа!.. – голос был безнадежный, срывающийся, хрипловатый. Я вдруг вспомнил табличку, висящую в начале Невского: "Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна"! Ну и ну! Неясно, правда, кто кого и зачем обстреливает.
Кое-как я все-таки сел, ощутимо покачиваясь. Темнота немного прокручивалась вокруг меня, и руки никак не находили опоры. Кто-то сзади быстро и жестко сдавил мне локти:
– Осторожнее, у вас тут, по-моему, кровь на затылке... Нет-нет, пожалуйста, не надо, не трогайте... Дайте я посмотрю... Кажется, ничего серьезного... Попробуйте, передвиньтесь вот сюда, к стенке... Сделайте пару вздохов... Ну-ну, будет легче...
Мне действительно становилось немного легче. Я уже начинал различать в сумраке какие-то смутные очертания. Вдруг из серых теней сконцентрировался клинышек, вроде бы, знакомой острой бородки, а затем проступили – рубашка, галстук, пиджак со вздыбленными плечами, и одновременно – белесый, скомканный почему-то призрак руки, ощупывающей мне ребра. Я не сразу сообразил, что это рукава у пиджака напрочь оторваны.
– Долго я был без сознания?
– Минут двадцать или около этого, – ответил невидимый мне человек. – К сожалению, часики мои – того... раздавило. Но по субъективным ощущениям, именно минут пятнадцать – двадцать. Завалило нас, между прочим, серьезно. Я смотрел: просели, по-видимому, сразу несколько этажей. Просто чудо, что всех сразу же не раздавило в лепешку. Спасла, наверное, арматура: лестница встала, знаете, таким горбиком. Неизвестно, правда, сколько этот горбик еще продержится. Слышите, потрескивает? Хорошо еще, что сохранилась какая-то щель. Все же – доступ для воздуха... – Человек, по-моему, слегка отстранился. – Ну что? Вам получше? Вы можете передвигаться самостоятельно?.. Тогда давайте переберемся отсюда куда-нибудь... Тише, тише! Мне эта засыпь над нами не очень нравится...