Окно моей комнаты, к счастью, выходило на триклиний, ближе к тому его концу, где зал лежал под открытым небом. Будь у меня не ноги, а лапки кузнечика, я бы могла прямо из своего окна скакнуть прямо на пир и даже тунику не помять. Поэтому мне хорошо были слышны доносившиеся с сатурналии шум и гомон. Почувствовав, что застолье близится к концу (а это значило, что Артус вскоре встанет и отправится почивать), я решила, что пора выходить.
Ни с того ни с сего я вдруг ощутила страшнейшее давление изнутри. Мне показалось, что мое тело должно разорваться, лопнуть, как надутый бычий пузырь! Я крепко обхватила себя руками. Давление ушло. Стиснув зубы, я отодвинула занавес на двери, миновала покои принцессы и вышла в коридор.
Там было пусто, никому не бросился в глаза мой странный вид – наверное, я напоминала женщину из Аравии. В серой тунике и штанах, в высоких сапогах, в перчатках, с мотком веревки, переброшенным через плечо, с лицом, обмотанным тряпкой, – ну, ни дать, ни взять, покойник перед погребением! Я решительно дошагала до лестницы и поднялась по ней на третий этаж.
Я на миг растерялась – а вдруг кто-то из законников окажется дома? Эти люди вслух изъявляли свое презрение ко всяческим увеселениям – ну совсем, как евнухи, которые охраняют гаремы, но редко посещают их. Я собралась с духом и быстро дошла до комнаты сапожника.
К счастью, сапожники – это вам не законники, а сапожник Аргуса уж точно закладывал за воротник на пиру у своего господина. Я подошла к окну, поднялась на подоконник.
Посмотрела вниз и затаила дыхание. Смотреть вниз ночью оказалось намного страшнее! Внизу лежала черная, непроницаемая бездна. Не отрывая глаз от лестницы, я перебралась на нее и быстро залезла на крышу.
Осторожно выглянула через парапет, дабы убедиться, что там никто не бродит, и меня не заметят. Честно говоря, не знаю, обрадовало меня или огорчило то, что двор был пуст. Находись во дворе хоть кто-нибудь, у меня появилась бы причина вернуться к себе в комнату. "Прости, отец, но его охраняют денно и нощно".
Тяжело, неохотно ступая по крыше, я дошла до того места, где, по моим расчетам, располагались покои Артуса. Я понимала, что каждый шаг приближал меня к гибели. Я обвязала одним концом веревки катапульту и перебросила веревку через край крыши.
Знаете, по веревке спускаться куда труднее, чем забираться на крышу по приставной лестнице! Но все же я ухитрилась спуститься. Я намотала несколько витков на ступню левой ноги, и, как бы опираясь на веревку, медленно заперебирала руками. Два этажа – и вот я уже около покоев Артуса. Сапоги коснулись подоконника. Я чуть не потеряла равновесие и не упала на булыжники мостовой, но все уже удержалась и забралась в комнату.
…И удивилась тому, насколько Dux Bellorum, оказывается, боялся темноты. Светильники и фонари висели в каждом углу, и от этого в комнате было светло как днем.
Гвинифра, принцесса ночи и теней жаловалась своим придворным дамам, что не может глаз сомкнуть, когда проводит ночь с супругом.
Яркий свет, быть может, прогоняет ночные страхи, но вот убийцам он очень вредит – им куда больше подходят глубокие тени и темные уголки. Мне нужно было как можно скорее где-то спрятаться, и наконец я обнаружила такое место: гардеробную, вход в которую задергивался шторой. Я спряталась за штору, выхватила из ножен клинок. Сердце громыхало – под стать кастрюлям да сковородам на печке.
Я ждала довольно долго и.., уснула! А удивляться нечему – просто сатурналия продлилась гораздо дольше, чем я думала, и Артус сидел в триклинии до конца. Я очнулась тогда, когда до рассвета оставались считанные часы. Открыв глаза, я часто заморгала, поначалу не в силах понять, где я, почему сижу, скорчившись, сжимая в руке тяжелый кинжал, почему к лицу моему прилипла паутина.
И лишь вспомнив, почему и где я нахожусь, я тут же поняла, что меня разбудило: шаги и голос Артуса. Я вскочила на ноги, чуть не упала в обморок оттого, что сделала это так резко, и снова скорчилась за шторой, дрожа от волнения.
Сквозь прореху я увидела: Артус отпустил стражу в коридор. Он остался один. Обернулся, посмотрел в сторону гардеробной. Я не шевелилась – боялась выдать себя даже дыханием.
Он пошел к гардеробной и свернул в сторону в последнее мгновение. Умылся из таза, стоявшего рядом со шторой, и вернулся на середину комнаты. Упал на колени и стал молиться.
"Пора!" – крикнул внутренний голос. Он – спиной ко мне, разум его занят Христом и Девой Марией, он и не думает, что ему грозит предательский нож убийцы.
Ну можно ли ждать лучшей минуты – он ведь молился, значит, его душа после смерти отправилась бы прямо на небеса. Я не питала зла к Артусу, Dux Bellorum, и была рада исполнить его мечту о бессмертии души. Умрет мучеником
– и точно попадет в рай.
Я бесшумно выскользнула из гардеробной, старательно придержав штору, чтобы она не зашуршала. Я шла, переступая с пятки на носок, – охотничьим шагом, как меня когда-то учили.
И вот наконец я добралась до Артуса Пендрагона, великого полководца, величайшего человека во всем Придейне. А в руке моей был тяжелый римский клинок.
Я подняла руку, напрягла мышцы. Один быстрый, словно змеиный укус, удар, и все будет кончено.., в самом буквальном смысле слова.
Я замерла.
Я так хотела опустить кинжал, вонзить его в спину тирана, освободить Харлек от его кровавого гнета, но какая-то сила удерживала меня, словно поводок гончего пса. Я ничего не смогла поделать: перед глазами у меня стояло лицо Этого Мальчишки!
Я опустила руки. Снова подняла, на этот раз сжав кинжал обеими руками. И снова у меня ничего не вышло. Артус жил. Он продолжал молиться, не зная о том, что я, его убийца, стою у него за спиной.
Ткань, которой было повязано мое лицо, взмокла от пота, я моргала, прогоняя горькие слезы. Он старик, он по-своему старается заглянуть в людские сердца.., совсем как дядя Лири – в каком-то смысле мой настоящий отец.
И вдруг та мысль, которая все не давала мне покоя, засияла ярко, как солнце: Артус для Корса Канта значит столько же, сколько Лири для меня!
Чтобы убить Dux Bellorum, мне понадобились бы целых четыре клинка – один для самого Артуса, один для дяди Лири, ведь его убьет это известие, еще один
– для Этого Мальчишки, ибо он не сможет жить после смерти того, кого считает отцом, и еще один для меня, ибо какая у меня могла быть после этого жизнь, даже если я сумела бы бежать и меня бы не поймали?
Я выпрямилась. Рука с кинжалом вяло упала. Я запрокинула голову и уставилась в потолок, мне было безразлично, что Артус может обнаружить меня и позвать преторианскую гвардию.
"Как ты могла такое сотворить со мной!" – мысленно кричала я Афине, чей неожиданный дар мудрости вдруг превратил меня в трусиху.
Воин, который слишком много думает, лучше пусть идет в вышивальщицы!
Воин действует, а не думает, а я только что совершила смертельный грех. Я задумалась – и что хуже того, я стала думать о своем враге, как о человеке.
Артус продолжал молиться, но если раньше он говорил шепотом, то теперь голос его окреп. Он заговорил так громко, что от испуга я чуть не выронила клинок.
– Мария, Матерь Божья, веди наших юношей по пути правому, да не смутят их соблазны мира дольнего, ибо Антихрист вечно искушает верных сынов и дочерей Божьих сладкими речами, подвигает их к смертным грехам.
Я опустила глаза, уставилась в пол. Он разрушил меня! Он, стоявший на коленях спиной ко мне, старик со сложенными для молитвы руками, с глупыми словами, которые, наверное, просто заучил и никогда не задумывался над их смыслом, – обезоружил меня, воина, не дал мне спасти родину от иноземных захватчиков.
"Нет, – подсказал мне внутренний голос, – не Артус оставил тебя. Это все Он. Этот Мальчишка".
Я подумала о нем, о той боли, что принесет ему смерть Артуса, и впала в сомнения, и не сумела исполнить свой долг. Так, из-за моего эгоизма, из-за моей любви пострадала стонущая под игом родина.
Я не только предательница. Я еще и еретичка.
И тут… В коридоре послышались чьи-то робкие шаги. В страхе я попятилась назад, молясь о том, чтобы попасть в гардеробную и не наткнуться на пресс для глажки белья.
Артус умолк, прислушался. Шаги стихли, кто-то осторожно постучал.
– Входи с миром, – проговорил Артус, уверенный в том, что стража абы кого к нему не пропустит.
Дверь скрипнула, я воспользовалась этим звуком для того, чтобы скользнуть за штору и укрыться в гардеробной.
В комнату вошел юноша, почти мальчик – ба, да это Корс Кант Эвин, собственной персоной! Он с трепетом приблизился к Артусу, низко, торжественно поклонился.
– Артус Dux Bellorum, – поприветствовал он владыку.
– Доброй ночи, мой бард.
– Я явился по твоему зову, государь.
Артус кивнул, поднялся с колен и сел на табурет.
– Я хочу узнать.., садись! Сядь, юноша, сядь на кровать, она мягкая… Корс Кант, ты – мой бард, ты клялся служить мне верой и правдой, надеюсь, и в сердце своем ты верен мне.
– О да, государь! – Этот Мальчишка решительно кивнул – похоже, его испугала сама мысль о том, что Артус мог в этом усомниться.
– Прекрасно, тогда скажи мне, что на самом деле стряслось двумя днями раньше, когда ты и твоя подруга.., как ее имя?
– Анлодда, государь, вышивальщица принцессы.
– Когда ты и Анлодда столкнулись с саксами и ютами, или кем там они были, не знаю. Некоторые вопросы остались без ответа. Первый вопрос: кто же они все-таки – саксы или юты?
Этот Мальчишка поморщился. Похоже, он, как и я, размышлял об этом и кое-что понял про ютов, которые говорили по-эйрски, но которых назвал "собратьями" Куга, сын Калвина, короля Уэссекса.
Артус погрозил Этому Мальчишке пальцем.
– Только не морочь мне голову и не болтай про то, что ты не можешь отличить юта от сакса. Я-то отлично знаю: различия тебе ведомы, ибо тебя учил Мирддин, а Мирддин рядом со мной дольше, чем ты живешь на свете. Правда, в последнее время он как-то отдалился.
Этот Мальчишка сидел напряженный, он словно одеревенел, лицо его побелело.
– Я в самом деле не знаю, государь, – произнес он наконец. – Они были одеты как юты, но один из них говорил по-эйрски.
– По-эйрски? Почему по-эйрски? И почему он заговорил с тобой по-эйрски? Откуда ему было знать, что ты его поймешь?
– Быть может, он знал, что я учился в школе в Дун-Лаогхэйре, государь. Думаю, он потому заговорил со мной по-эйрски, чтобы другие двое не поняли, о чем он говорит, а они вообще молчали все время, потому я и не могу судить – юты они были или саксы. Возможно, Куга прав, государь.
– И что же он сказал?
– Большую часть сказанного я не понял. Ну хотя бы это было почти правдой
– то есть я очень надеялась, что Этот Мальчишка почти ничего не понял. Канастир непонятно говорил не только о том, что я должна была сделать, и что мне только что сделать не удалось, но и о некоторых подробностях отношений брата с сестрой, а мне бы очень не хотелось, чтобы Корс Кант понял хоть слово из тех речей Канастира.
– Что ж… Ладно. Скажи, что ты понял из его слов, Корс Кант?
– Они желали нам зла, государь. Они, несомненно, следовали за нами от самого дворца и только ждали случая, чтобы схватить нас.
– И как же вы поступили с ними?
– Куга прав, государь. Все трое мертвы. Артус погладил чисто выбритый подбородок.
– Вот еще одна загадка, юноша. Как это тебе удалось убить троих вооруженных мужчин, когда я точно знаю: ты никогда не обучался боевым искусствам? Я лично отдал приказ, чтобы тебя не учили этому.
Я замерла. Dux Bellorum самолично распорядился, чтобы Этого Мальчишку не обучали владеть оружием? Интересно, почему?
Этот Мальчишка пялился на Артуса, открывал и закрывал рот. Как он мог убедить Артуса, опытного воина, что он. Корс Кант, убил человека своими руками! Мне было жаль Этого Мальчишку, и я мысленно пожелала ему: "И не пробуй".
– Это не я, – наконец рискнул он. – Это Анлодда. Она их убила.
– Девушка убила трех воинов? – Вид у Артуса был столь же недоверчивый, как если бы Корс Кант поведал ему байку про то, как откуда ни возьмись появился великан и затоптал всех саксов насмерть.
– Да, государь. Она сказала мне… Я зажала рот ладонью, чтобы не крикнуть: "Заткнись же ты!"
– Она сказала, что боевым искусствам ее обучил отец в Харлеке.
Довольно долго Артус не спускал глаз с Этого Мальчишки. Корс Кант его явно не убедил. Я ужасно злилась на то, что теперь Артус знает, чьих рук это было дело. Значит, не быть мне больше при Гвинифре вышивальщицей. Ну и что же? Не так это и плохо. Так или иначе мне теперь придется возвращаться в Харлек и докладывать отцу о своей неудаче.
Хотя бы не разболтал Артусу, кто я такая на самом деле.
– Что ж, ты немного развеял мои сомнения. Я замечал, что Анлодда покрепче телом, чем большинство вышивалыциц, да и норовиста не в меру. И все же я недоволен, Корс Кант Эвин. Мы вернемся к этому разговору, когда ты возвратишься из Харлека. Да.., ты сказал, что Анлодда родом из этого города. Она собирается вернуться в Камланн или останется дома?
– Не знаю, – ответил Этот Мальчишка, а я-то знала наверняка: на этот раз он говорит чистую правду.
– Как только вернешься, навести меня. Я хочу узнать побольше об этой Анлодде из Харлека. По-моему, свояк короля Лири – принц этого города. Возможно, Лири или сам Гормант сумеют рассказать мне об этой таинственной вышивальщице-воительнице.
– Но почему.., король Эйра должен что-то знать о воительнице из Харлека?
– Потому, что в ней явно есть что-то такое, чего твои глаза не видят, мальчик мой. Тебе туманит взор любовь! Я искренне бы желал, чтобы мои военачальники и приближенные брали с меня пример. И у меня есть страсти, но я держу их при себе, и никогда не позволяю им мешать исполнению долга. Страсти – это самовлюбленные дети, они умоляют тебя уйти, когда тебе следует остаться, и, наоборот, просят остаться, когда тебе непременно нужно уйти, они клянчат у тебя подарки, которых ты не можешь им купить, ибо у тебя нет на это денег. Мне бы хотелось видеть, как ты справишься с этими непослушными детьми. В особенности потому, что ты должен понимать, сколь разнится ваше положение.
– Да, государь.
– Ты волен идти. И помни о том, что я сказал тебе. Как только возвратитесь – сразу ко мне.
– Да, государь.
Этот Мальчишка встал, поклонился и отправился к двери, как вдруг она с громким стуком распахнулась. В комнату влетел принц Ланселот, а за ним – преторианская гвардия. Стражи были злы и недовольны, но схватить легата побаивались.
– Аргус! – вскричал Ланселот, стрельнув глазами в Этого Мальчишку.
– Какие новости, Галахад? Враги напали?
– Быть может, и напали. На тебя, – отвечал военачальник. – Когда я покинул.., триклиний.., я вышел во двор, воздухом подышать. Оглянулся на дворец, заметил твое окно – его легко заметить, оно светится гораздо ярче других…
– И? – Артус, похоже, начинал злиться.
– Я заметил, что вдоль твоего окна тянется тонкая черная линия. Подошел поближе: смотрю – да это веревка, свисает с крыши прямехонько до твоего окна, государь!
– Веревка! – Артус, Ланселот и все стражники до единого рванулись к окну, но ничегошеньки не увидели – еще бы, они же побежали не к тому окну!
Тут я поняла, что медлить нельзя. Еще секунда – и они окажутся у другого окна, найдут веревку и отрежут мне единственный путь к спасению. И тут я решила, что моя честь дороже того, чтобы ударить старика кинжалом в спину, не говоря уже о том чувстве, которое я питала к Этому Мальчишке, будь он проклят! Быть застигнутой и схваченной людьми Артуса на глазах у Этого Мальчишки – это уж слишком!
Я стрелой долетела от гардеробной до нужного окна. И тут в комнату вошел Корс Кант и увидел меня.
Мы оба уставились друг на дружку и застыли. Я понимала, что он не узнает меня, да и как он мог узнать, ведь я даже волосы спрятала. Но смотрел он так, как будто хотел узнать, кто я, и не было в нем страха, который приличествовал бы юному барду, когда тот ночью застает убийцу с кинжалом в руке в покоях своего господина.
Я бросила взгляд на клинок. Быть может, он и узнал его, но вряд ли бы вспомнил, где видел его раньше.
Я уронила кинжал на пол. Тот прозвенел, словно набат. Вбежал Ланселот, но этот не окаменел, нет, этот сразу бросился ко мне.
И тут словно спали чары, сковавшие меня. Я развернулась и метнулась к окну, опережая героя Камланна всего на одно сердцебиение. Он опоздал всего лишь на миг. Я бросилась в открытое окно, ухватилась за веревку. Сама не знаю, как Ланселот не успел схватить меня и как я не проскочила мимо веревки. Я сильно раскачалась, чтобы меня отнесло подальше от стены. Левее.., еще левее. Комната. Открытое окно… Чья? Да самого Ланселота. Я хотела было влезть в окно, но тут в комнату вбежал Ланселот и, издав победный вопль, бросился к окну.
На этот раз я не стала рисковать, оттолкнулась от стены и заскользила вниз по веревке. Никакого умысла у меня не было – мне просто хотелось поскорее удрать от этого разъяренного вепря! Увы, веревка была слишком коротка и не доставала до земли.
Спустившись до самого ее конца, я немного покачалась, закрыла глаза и отпустила веревку.
Каким-то чудом я не угодила на мостовую, а попала на цветочную клумбу. Я поднялась на ноги как раз в тот самый миг, когда наверху подняли тревогу. Быстро сообразив, что мне делать дальше, я развязала ткань, окутывающую мою голову, стащила сапожки, тунику и штаны. Осталась я в конце концов почти что в чем мать родила: в одной тонюсенькой кемизе, прозрачной, как вода. Но уж лучше так, чем если бы мне на шею навешали камней и швырнули в пруд – так в Камланне казнили изменников.
Я бросила тряпье на клумбе и быстро прошла вдоль дворца ко двору Бегущей Воды, где смыла грязь с рук и ног. Повсюду сновали рыцари, стражники. Кричали, потрясали топорами, а ловили только друг дружку, натыкаясь один на другого на каждом углу. А я проскользнула в триклиний, нашла кувшин с вином и облилась им, вымазав для вящей убедительности лицо. Хлебнув вина, я уставилась на свою прозрачную кемизу. Может, ее лучше совсем снять? Кожа моя полыхала с головы до ног, а пьяные развратники пялились на меня и все норовили заглянуть мне между ног.., стыд такой.., волосы у меня.., довольно темные, а кемиза белая, прозрачная, да к тому же еще и намокла…
Я уселась за стол подальше от пирующих, обняла кувшин и сделала вид, будто сплю.
Ланселот и куча воинов вбежали в зал, принялись всех трясти и спрашивать, кто что видел. Когда принц добрался до меня, я заговорила пьяным голосом, старательно притворяясь, будто не понимаю, о чем он меня спрашивает. Запах вина улетучил его подозрения, да и на меня он загляделся – это точно, и воины его глазели.
Уже почти рассвело, когда он наконец отпустил нас. Мне только и хватило времени добежать до своей комнаты, переодеться в скромную дорожную одежду и приготовиться к отъезду.
Одевалась я с тяжелым сердцем. Меня страшила мысль о том, как я предстану перед отцом и скажу ему о своей неудаче. Как расскажу ему о смерти его сына и наследника, Канастира-червяка.
А еще я не могла забыть о том, как на меня смотрел Этот Мальчишка в покоях Артуса. Мне казалось, что он видит меня сквозь платье, как эти ублюдки в триклинии сквозь тоненький хитон.
"О Боги, – думала я. – Пусть он никогда не узнает, что это была я!"