…и мебель резная, с позолотой. Аленкины любимые стулья, обтянутые гобеленовой аглицкой тканью да подложенные конским волосом…
…и наряды.
…драгоценности.
…столовое серебро и тот ужасающего вида парадный сервиз на шестьдесят персон, который хранился в сундуках.
- Я понимаю. - Аленка смотрела в глаза отражению Евдокии. - Но и ты пойми, что одно дело, когда деньги для жизни. А другое - когда жизнь за-ради денег.
Наверное.
…и все-таки точит, грызет сердце сомнение. Да, сейчас Лихо добр, а потом что будет, после свадьбы? И не выйдет ли так, что он просто возьмет Евдокиино приданое во благо собственной семьи, а ее сошлет подальше, чтобы не позориться…
- Эх, Дуся… - со вздохом Аленка отступилась, - какая ты порой бываешь упертая, сил нет. Коль сомневаешься, то не иди замуж.
Евдокия слово дала. А она слово свое держит, и… и вообще кольцо не снималось.
Это ли не знак?
И Евдокия, погладив теплый черный камень, повернулась к сестрице и велела:
- Рассказывай.
- О чем? - Аленка разом смешалась и взгляд отвела.
- О том, что здесь творится…
- Ничего не творится… вот вчера мы декламациями занимались. И мне кажется, я немалый успех имела. А Иоланта все время запиналась, будто бы читать не умеет… Лизанька, напротив, читала очень громко. Мне кажется, что она думает, если громко - то хорошо… но, наверное, нельзя так говорить. Но ты сама знаешь, была ведь… а позавчера примерка была. Костюмы для бала-маскарада… по-моему, это как-то скучно: который год подряд шить цветочные наряды… хотя из тебя очень красивый гиацинт выйдет, поверь моему слову…
Евдокия хмыкнула: неужто сестрица и вправду полагает, будто ее интересуют эти декламации, пикники и маскарады?
- Алена, я не о том спрашиваю, - с улыбкой произнесла Евдокия, признаваясь себе самой, что гиацинтовое платье и вправду выходило великолепным.
Лихо бы понравилось.
И понравится, если он сам, конечно, на этом балу объявится.
- Еще не время…
- Алена!
- Не время. - Глаза полыхнули яркой зеленью, сделавшись вовсе не человеческими. - Пожалуйста, Дуся… я пока не могу…
- Рассказать?
- И рассказать тоже… луна неполная… еще неполная… неделя всего осталась… пожалуйста. Неделя, и… и тебе бы уехать. Меня оно не тронет, а ты…
- А у меня охрана имеется.
…во всяком случае, по ночам.
Лихо вернулся на закате.
Обнял.
И, прижав к себе, тихо выдохнул:
- Ева… а я тебе ничего не принес… простишь?
- Прощу.
И не будет думать больше ни о чем. Как оно там сложится дальше? Как-нибудь, но… темнота укроет от ревнивого взгляда богов. И можно позволить себе быть бесстыдною и даже развратною.
Шелковая лента выскальзывает из косы.
И кожаный шнурок, которым он стягивает свои такие жесткие ломкие волосы. Тычется носом в руки, беспокойно, беззащитно, вновь и вновь произносит это, уже не чужое, имя:
- Ева…
…Евдокия.
…но и так хорошо. И обнять его, беспокойного, унять непонятную тревогу.
Пусть останется за порогом, за границей темноты. Будет день, будут заботы, а пока Евдокия разгладит морщины вокруг его глаз. И коротких ресниц коснется, которые колются, будто иголки…
…и замрет, уткнувшись носом в шею, горячую, сухую, как земля на старом карьере…
- Что ты со мной делаешь? - Его шепот тревожит ночь.
- А ты?
- И я…
Волосы перепутались, переплелись прядями, точно старые деревья ветвями… и хорошо лежать в кольце его рук.
Не думается ни о чем.
И Евдокия счастливо позволяет себе не думать…
Часы бьют полночь, но кто бы ни бродил по темным коридорам Цветочного павильона, в комнату Евдокии он заглядывать не смеет. А на рассвете, который Евдокия чувствует сквозь сон прохладою от окна, птичьим взбудораженным щебетом, Лихослав уходит.
…как ему верить?
И не верить никак…
…два дня прошли без происшествий.
Почти.
Странное пристрастие Иоланты к зеркалам не в счет. Теперь она повсюду носила с собой крохотное, с ладошку величиной, зеркальце, от которого если и отрывала взгляд, то ненадолго.
Улыбалась странно.
Говорила тихо.
А в остальном все как прежде.
Очередная свара Богуславы и Габрисии, которая, растеряв былую невозмутимость, расплакалась. И в слезах убежала в свою комнату; прочие же красавицы сделали вид, что ничего-то не заметили. А может, и вправду не заметили?
Эржбета писала.
…Ядзита, как и прежде, занималась вышивкой…
…Богуслава, растревоженная ссорой, мерила комнату шагами…
…Лизанька читала очередное послание, которое то к груди прижимала, то к губам, и вздыхала этак, со значением…
…Мазена, устроившаяся в стороне, тоже читала, но книгу в солидном кожаном переплете.
- Я… я больше не собираюсь молчать! - Габрисия появилась в гостиной.
Гневливая.
И глаза покраснели от слез… способна ли матерая колдовка плакать?
- Пусть все знают правду!
- Какую, Габи? - Богуслава остановилась.
…одержимая?
…об одержимых Себастьян знает не так и мало. Случается человеку по воле своей впустить в тело духа. Думают обычно, что справятся, верят, а после, когда оно бедой оборачивается, то удивляются тому, как же вышло этакое… и ведь началось все с того самого приворота.
Дура…
…и надо бы скрутить, сдать жрецам, авось еще не поздно, заперли бы, замолили, вычистили измаранную прикосновением тьмы душу.
Нельзя. Не время еще.
- Ты моего жениха увела!
- Помилуй, дорогая, не я увела. Он сам не чаял, как от тебя спастись… ты была такой… страшненькой… но с претензией. - Богуслава смерила соперницу насмешливым взглядом.
А ведь не переменилась. Не то чтобы Себастьян так уж хорошо знал ее - прежнюю, но сколько ни приглядывался, странного не замечал.
Не ошиблась ли Ядзита?
Вышивает, словно не слышит ничего; и прочие красавицы ослепли, оглохли… нет, не оглохли, прислушиваются к ссоре, любопытствуют.
- Да и кому интересны дела минувших дней. - Богуслава расправила руку, глядя исключительно на собственные ногти. Розоватые, аккуратно подпиленные и смазанные маслом, они тускло поблескивали, и Себастьян не мог отделаться от ощущения, что при нужде эти ногти изменят и цвет, и форму, став острее, прочнее, опаснее…
…аж шкура зачесалась, предчувствуя недоброе.
- Никому, - согласилась Габрисия, мазнув ладонью по пылающей щеке. - Куда интересней, как ты с единорогом договорилась, дорогая…
Мазена закрыла книгу.
А Эржбета оторвалась от записей, Лизанька и та письмо, едва ли не до дыр зачитанное, отложила.
Интересно получается.
- Панночка Габрисия, - Клементина, по своему обычаю державшаяся в тени, выступила, - вы осознаете, сколь серьезное обвинение выдвигаете против княжны Ястрежемской? И если окажется, что вы клевещете…
- Я буду очень удивлена, - вполголоса произнесла Ядзита. Игла в ловких пальцах ее замерла, но ненадолго.
- Я обвиняю Богуславу Ястрежемску в обмане и подлоге. Она давно уже не невинна… - Габрисия разжала кулаки. - Четыре года тому я застала ее в постели с… князем Войтехом Кирбеничем…
- Ложь, - легко отмахнулась Богуслава.
- Как драматично! - Эржбета прикусила деревянную палочку, уже изрядно разжеванную. - Накануне свадьбы невеста застает суженого с лучшею подругой в… в компрометирующих обстоятельствах…
- Габи, не позорься. - Богуслава не выглядела ни смущенной, ни напуганной. - Тебе показалось, что ты застала в Войтеховой постели меня…
- Показалось?!
- Именно, дорогая, показалось. У тебя ведь зрение было слабым… настолько слабым, что без очков ты и шагу ступить не могла. А тогда, помнится, очки твои разбились…
- Весьма кстати…
- Бывают в жизни совпадения…
- Я узнала твой голос. - Отступать Габрисия не желала. - Или ты и в глухоте меня обвинишь?
- Разве я тебя хоть в чем-то обвиняю? А голос… мало ли схожих голосов… я понимаю, - Богуслава поднялась, - очень понимаю твою обиду… и клянусь всем светлым, что есть в моей душе, что невиновна…
…она обняла Габрисию, и когда та попыталась отстраниться, не позволила.
- Тебя глубоко ранило предательство жениха. Верю, что ты застала его с кем-то…
Она поглаживала Габрисию по плечу.
- Но не со мной… Габи, ты радоваться должна…
- Чему?
Габрисия успокоилась, что тоже было несколько странно.
- Тому, что не успела выйти за него замуж. До свадьбы, после… он бы предал тебя… посмотри, какой ты стала…
Богуслава развернула давнюю приятельницу к зеркалу.
- Ты красавица… ты достойна много большего, чем то ничтожество… - Она обошла Габрисию сзади и, наклонившись, прижавшись щека к щеке, смотрела уже на ее отражение. - Ты с легкостью найдешь себе нового жениха… и уж он-то сумеет оценить сокровище, которое ему досталось…
Габрисия смотрела на собственное отражение.
А то плыло, черты лица менялись…
…она и вправду была потрясающе некрасива: длинноноса и узкогуба, с близко посаженными глазами, с тяжелым подбородком, со сросшимися бровями, какими-то непомерно темными, точно кто-то прочертил по лицу ее линию.
Габрисия всхлипнула и зажмурилась.
- Это все в прошлом, дорогая… все в прошлом, - пропела на ухо Богуслава, отпуская жертву. - Мы так давно не виделись… и я готова признать, что ты несказанно похорошела! Не иначе, чудо случилось!
- А то, - громко сказала панночка Тиана. - Вот у нас в Подкозельске был случай один. Не, я сама-то не видела, но мне дядечкина жена рассказывала. А она хоть та еще змеюка, но врать не станет. У ее приятельницы дочка росла. Такая некрасивая, что прям страх брал! От нее кони и то шарахались, и чем дальше, тем хуже… кони-то что, скотина бессловесная, шоры надел и езжай себе, куда душе угодно. Женихи - дело иное… женихи-то с шорами ходить несогласныя были.
Лизанька громко фыркнула и письмо вытащила. Мелькнула игла в пальцах Ядзиты… и Эржбета открыла книжицу…
- …так когда ей шестнадцать исполнилося, то родители повезли ее в Познаньск, в храм Иржены-заступницы за благословением. Много отдали! Но помогло! Кони шарахаться перестали…
- Надо же… какой прогресс.
Богуслава отступила, а Габрисия как стояла, так и осталась, устремив невидящий взгляд в зеркало…
- А с женихами что? - поинтересовалась Эржбета, прикусывая самопишущее перышко.
- У кого?
- У дочери знакомой вашей тетки.
- А… ничего… приданое хорошее положили, и нашелся охотник.
- Приданое… приданое - это так неромантично…
- Зато реалистично, - подала голос Мазена, которая сидела с книгой, но уже не читала, гладила обложку. - Без денег никакая красота не поможет…
- Не скажи. - Эржбета вертела в пальцах изрядно погрызенное писало. - Истинная любовь…
- Выдумка.
- Почему?
- Потому. - Мазена книгу все-таки закрыла и поднялась. - Надолго ли хватит этой, истинной любви, если жить придется в хижине, а носить рванину? Работать от рассвета до заката, питаться пустой пшенкою.
- Ненавижу пшенку, - решительно вступила в беседу Лизанька. - Мне ее бабушка всегда варила. И масла клала щедро… а я масло не люблю…
- Что ж, - Мазена снисходительно улыбнулась, - если вы по истинной любви выйдете замуж за проходимца, который просадит ваше приданое в карты, то пшенку вы будете есть пустую. Без масла.
Лизанька обиженно поджала губы.
- Я говорю об истинной любви, которая настоящая, - сочла нужным уточнить Эржбета, - взаимная.
Но Мазену не так-то легко было заставить отступиться.
- Можно и так. Тогда пшенку будете есть оба. Взаимная любовь, сколь бы сильна она ни была, не гарантирует ни счастья, ни… отсутствия у избранника недостатков. Поэтому любовь любовью, а приданое - приданым. И желательно, чтобы в контракте оговаривалась девичья доля.
- В каком контракте?
- Брачном.
- Нет, - решительно отмахнулась от ценного замечания Эржбета, - контракт… это совсем неромантично.
На сей раз спорить с нею не стали, и лишь Лизанька, подвинувшись поближе, поинтересовалась:
- А что это вы все время пишете?
Себастьян мысленно к вопросу присоединился, хотя, памятуя о находках в Эржбетиной комнате, ответ, кажется, знал.
Эржбета книжечку закрыла и, прижав к груди, призналась:
- Роман…
- О любви. - Мазена произнесла это тоном, который не оставлял сомнения, что к романам подобного толка она относится, мягко говоря, скептически.
- О любви. - Эржбета вздернула подбородок. - Об истинной любви, для которой даже смерть не преграда…
- И кто умрет?
- Одна… юная, но очень несчастная девушка, которая рано осталась сиротой… но и к лучшему, потому что родители ее не любили… считали отродьем Хельма… они сослали ее в старое поместье, с глаз долой… а потом вообще умерли.
А вот это уже любопытно. Родители Эржбеты были живы, но, сколь Себастьян помнил, особого участия в жизни дочери не принимали.
Почему?
Долгожданное дитя… единственное…
- И эта несчастная девушка, осиротев, попадет под опеку дальнего родственника… жадного и бесчестного.
- Ужас какой! - сказала Лизанька.
- И этот родственник отравит ее…
- Лучше бы замуж выдал, - внесла коррективы Ядзита. - На юных всегда желающие найдутся, которым приданое не нужно, сами приплатить готовы…
- Собственным опытом делитесь, милая? - Богуслава не упустила случая уколоть; но Ядзита лишь плечиком дернула.
- Да! - Идею с неожиданным воодушевлением подхватила Иоланта, оторвавшись от серебряного зеркальца. - Он захочет ее продать! Юную и прекрасную!
- Старику, - поддержала Ядзита. - Уродливому.
- Горбатому.
- И у него изо рта воняло… - Иоланта сморщила нос. - За мной как-то пытался один ухаживать… папенькин деловой партнер. Так у него зубы все желтые были, и изо рта воняло так, что я и стоять-то рядом не могла! А папенька все говорил, дескать, партия хорошая… Иржена-заступница, я как представила, что он меня целует, так едва не вырвало!
- А вот у нас в Подкозельске…
Но панночка Тиана осталась неуслышанной, да и то правда, где Подкозельску равняться с романтической историей о юной прекрасной девственнице, замученной жестоким дядюшкой.
- И, понимая, что свадьбы не избежать… - Эржбета к постороннему вмешательству в сюжет отнеслась спокойно. Более того, воодушевленная вниманием, зарозовелась, в глазах же появился хорошо знакомый Себастьяну блеск. И это выражение некоторой отстраненности, будто бы Эржбета смотрит, но не видит, всецело ушедши в себя, - она выбирает смерть… и травится.
- Крысиным порошком, - подсказала Тиана.
- Крысиный порошок - это не романтично!
- Зато действенно. Вот у нас в Подкозельске крыс завсегда порошком травят. А в позапрошлым годе мельничихина племянница полюбовнице мужа сыпанула. Из ревности. И та окочурилася… следствие было…
- Уксусом. - Лизанька выдвинула свою теорию и для солидности добавила: - Папенька говорит, что женщины чаще уксусом травятся. Или еще вены режут…
- Нет, уксус - это…
- …не романтично.
- Прозаично! - ввинтила Мазена, которая держалась с прежним отстраненным видом, но к разговору прислушивалась внимательно. - Пусть она использует какой-нибудь редкий яд…
- Бурштыновы слезы…
- У вас в Подкозельске знают про бурштыновы слезы? - Мазена откинула с лица длинную прядку.
А глаза-то переменились: болотные, темные. Нельзя в такие смотреться, но и взгляд отвести выходит с трудом немалым.
- А что, думаете, что раз Подкозельск, то край мира?! За между прочим, к нам ведьмаки приезжали с лекциями про всякое…
- …бурштыновы слезы, пожалуй, подойдут, - сказала Эржбета, обрывая спор. - Редкий яд…
- Лучше б она их своему муженьку подлила. - Иоланта вертела зеркальце, то и дело бросая взгляды на отражение свое. - А что? От слезок смерть естественной выглядит… мне мой кузен рассказывал, что на горячку похоже…
- На чахотку, - уточнила Ядзита, перерезая тонкую черную нить.
- Пускай на чахотку… главное, что муженек бы того… и все… а она жила б себе вдовой…
- Нет. - Эржбета с подобным поворотом сюжета была категорически не согласна. - Моя героиня так поступить неспособна! Она юная! И очень-очень порядочная…
- Ну и дура…
- Не дура, просто… просто она на убийство неспособна! Она умрет накануне свадьбы… и ее похоронят в свадебном платье…
- В белом?
- Конечно, в белом! Я еще думаю, чтобы вокруг шеи стоечка… или сделать воротник отложным? И шитье, конечно…
- Талия завышенная…
- И рукав двойной, я видела в журнале… очень красиво смотрится…
- Кружевная оторочка по подолу…
- А какая разница, в чем хоронить-то? - не удержался Себастьян, когда обсуждение не то свадебного, не то погребального наряда затянулось. - Платье и платье… беленькое и с рюшами…
- Рюши - это дурновкусие! - решительно заявила Габрисия и, окинув панночку Белопольску насмешливым взглядом, передразнила: - Понимаю, что у вас в Подкозельске приличных женщин хоронят исключительно в платьях с рюшами, но здесь - дело иное…
- Похороны, - Эржбета что-то черкала в книжице, - это важное событие в жизни. Ну и в книге, само собой. Нельзя подходить к нему спустя рукава.
Действительно. С этой точки зрения Себастьян проблему не рассматривал.
- А дальше-то что? - поинтересовалась Лизанька.
- Дальше… дальше она встретит своего суженого… истинного… он - некромант. Молодой, но сильный…
- Не надо молодого, лучше, чтобы постарше был и опытный.
- Чем лучше? - возмутилась Лизанька.
- Всем! Чтобы суровый и жестокий даже… и не очень красивый. Чтобы все его боялись. - Габрисия прикусила губку. - Да, все будут бояться и не поймут, что в глубине души он очень-очень одинок…
- И тоскует!
- По чем тоскует? - Себастьян старался быть серьезным.
- По женской ласке, конечно! - На Тиану поглядели как на сущую дуру. - Все мужчины, даже очень суровые, в глубине души тоскуют по женской ласке…
И, ободренная поддержкой, Эржбета продолжила повествование:
- Он в городке проездом. Остановится ненадолго. И ему совершенно случайно понадобится свежий труп. Он тайно наведается на кладбище…
…и, нарушив несколько статей Статута, в совокупности своей дающих от семи до пятнадцати лет каторги без права досрочного выкупа, самовольно раскопает могилу.
- …вскроет склеп, - сказала Эржбета. - Будет ночь. И полная луна воцарится в небе. Мертвенный свет ее проникнет сквозь окна…
- Зачем в склепе окна? - Себастьян все же не удержался.
- Какая разница?! Может, заглянуть кому понадобится… или выглянуть, - отмахнулась Иоланта. - Бетти, не слушай эту дуру. Рассказывай… я так и вижу, как свет проникает… а она лежит в гробу, вся такая прекрасная… в свадебном платье…
- И бледная…
- И юная… несчастная… и он не устоит…